7

 

ФОРТУНА НАЧИНАЕТ И ПРОИГРЫВАЕТ

 

Я вылетел с работы в милиции и приземлился в терской по ремонту холодильников. Руки, привыкшие к вечной ручке, учились держать плоскогубцы и гаечный ключ. В 28 лет приходилось начинать сначала. Но это было время, когда я не только терял, но и находил.

Знакомый врач Борис Аронович Мархасев предложил нам с Соломоном встретить майские праздники 1961 года в обществе племянниц его жены на Васильевском Острове. Мы внесли свой пай в складчину и вечером 30 апреля отправились с несколькими приятелями по указанному адресу. Через некоторое время после нас к хозяйкам пришли их подруги Ира, Фира, Слава и Элла. Говорят, что если все сразу же замечают твою скромность, значит скромность — именно то, чего тебе не хватает. Элла держала себя не подчеркнуто скромно, что можно неплохо отработать перед зеркалом, а естественно скромно. Кроме того, она была очень привлекательна даже на фоне своих подружек, которые тоже не были уродливы. В общем, я, наверное, постарался бы оказаться поближе к ней за столом, но не тут-то было.

Для того чтобы парни и девушки сидели вперемежку, Ира разработала специальный ритуал. Она разрезала несколько журнальных картинок пополам. Одни, половинки тянули парни, другие — девушки. Две половинки садились за стол рядом. Рядом с Эллой оказался Гриша Вертлиб - фортуна подставила мне ножку

 

первый раз. После ужина я сказал Грише: «Вижу, что твоя соседка тебе по вкусу. Начинай ухаживать, а если у тебя не выгорит, тогда попробую я».

— Давай сперва ты, а потом я, — предложил Гриша, и счет в моем поединке с фортуной стал 1:1.

После вечера я пошел провожать Эллу домой. Разговор, естественно, быстро перескочил на еврейскую тему. Я сказал ей, что на самом деле я не Гриша, а Гиля, и не комсомолец, а сионист, и почему-то добавил, что моя будущая жена должна будет уехать со мной в Израиль. А она почему-то спросила:

— А как будет отчество ваших детей? У вас такое странное имя.

Когда мы прощались, я поинтересовался, свободна ли она в понедельник. Она ответила, что занята. Поколебавшись немного, я спросил, свободна ли она во вторник. Она ответила, что занята. Сильно поколебавшись, я все же спросил ее, как насчет среды. Оказалось, что в среду она занята тоже. Я попрощался и ушел. Фортуна снова повела против меня в счете 2:1.

В свои двадцать один год, не имея диплома, Элла работала инженером на военном заводе. Я, в свои двадцать восемь, имея диплом, был учеником механика в ремонтной мастерской.

Конечно, другая на ее месте сказала бы: «Вы знаете, именно в среду я должна помочь маме со стиркой, а в четверг вечером можно встретиться». Но не она.

Эта встреча могла бы стать последней, если бы через несколько недель, перебирая свои бумаги, я случайно не наткнулся на те самые три тетради с переводом «Восстания в Варшавском гетто», которые обещал дать ей почитать. К счастью, у меня был ее рабочий телефон, я позвонил и мы назначили свидание вечером на стрелке Васильевского Острова. Счет в игре с фортуной снова выравнялся, но ненадолго.

Я пришел к Дворцовому Мосту за несколько минут до условленного времени. Эти минуты прошли, часы продолжали идти — Эллы не было. Был какой-то праздник, кажется, день основания Ленинграда. Кругом ли-

 

ковали сотни людей, а я грустил все больше и больше. Взобрался на одну из Растральных Колонн, чтобы что-нибудь увидеть в этой толпе. Напрасно. Позднее оказалось, что Элла все же приходила. И даже вовремя. И даже к мосту. Только не к Дворцовому, а к мосту Лейтенанта Шмидта. Победу в этом матче с фортуной я одержал ровно через год после нашей первой встречи — 30 апреля 1962 года. Гуляли свадьбу. Элла Бекман стала Эллой Бутман. А потом, когда я вернул себе паспортное имя, то же сделала и она. Гилель и Ева.

Мне не часто везло в жизни. Ева была моим везением. А ей было тяжело. И тяжкий быт свалился на нее в первый же день: со свадьбы каждый из нас поехал к себе домой — негде было жить, а в комнате, которую мы сняли, еще не закончился ремонт.

Жить в коммунальной квартире с восемью другими семьями непросто. Но нашим главным горем был заочный Политехнический институт, в котором мы учились вечерами, работая днем. К голубой мечте об Израиле прибавилась серая мечта «об выспаться». Я засыпал в трамваях, на лекциях, на ходу, особенно когда родилась Лилешка. Плохо соображал. Ева тянула за двоих. Кое-как она перетаскивала меня с курса на курс, притормаживая, чтобы не отрываться.

Хотя я и вынужден был поступить в технический вуз, но оставался человеком гуманитарным. Начертательная геометрия стала для меня непреодолимой. Даже соединить две точки прямой всегда казалось мне; нелегким делом, а уж начертить, как пересекаются в пространстве сложные геометрические фигуры, представлялось мне священнодействием. Ева, занимавшаяся на заводе конструированием нестандартного ;< оборудования, хрипла, стараясь растолковать мне, какие грани должны быть видны на чертеже, какие — нет. В отчаянии бросала карандаш. Но экзамен - не телеграфный столб. Его нельзя обойти, его надо сдать.

Преподаватель «начерталки» Марьяновский, тоже семит, симпатизирует нам с Евой. Во время экзамена он отворачивается и упорно не видит, как Ева чертит и

 

растолковывает мне чертеж. Это уже наш второй заход. Первый раз я не смог объяснить ему то, что было очень красиво начерчено на моем листе. Пришлось уйти. Ева тоже сдала билет — сказала, что не подготовилась. Если завалю и сегодня - дело швах.

Марьяновский рассеянно слушает мой ответ, смотрит то на меня, то на Еву. На полуслове обрывает меня:

— Ладно, молодой человек, подождите-ка за дверью. Зачетку оставьте здесь.

Жду долго. Наконец, появляется Ева с двумя зачетками в руках. Заглядываю в свою — тройка. У Евы — тоже тройка.

— Ты знаешь, дождался он, когда я осталась одна. Ответила ему свой билет. Хорошо ответила. А он и говорит мне: «К сожалению, ваш муж начертательную геометрию не знает, и знать не будет. И если я просто поставлю ему удовлетворительную оценку, это будет нечестно. Давайте, я прибавлю его единицу к вашей пятерке и разделю поровну. Согласны? — Ева вся лучилась радостью.

Сдал сопромат - можешь жениться, говорят студенты. Мы «сдали» начерталку. Можно было пойти в «лягушатник» поесть мороженого.

Летом 1969 года мы с Евой стояли за соседними досками, защищая дипломные проекты. Благодаря ей мы смогли закончить шестилетний курс за восемь лет, в то время как в среднем его кончают за одиннадцать. И, может быть, даже сегодня, через восемнадцать лет после нашего поступления, какой-нибудь бедолага из наших бывших соучеников, кряхтя, взбирается по знакомой каменной лестнице.

Практически Ева дважды закончила институт - за себя и за меня. И еще успела родить нашу Лилешку.

— Как будет отчество ваших детей? У вас такое странное имя... — спросила меня Элла Бекман во вре-

 

мя нашей первой встречи. В метрике моей дочери записали «Гилевна». Нашей общей дочери.

Быт был не единственной трудностью. Бывший член комитета комсомола завода, Ева не сразу пришла к сионизму. Как не сразу пришел к нему и я. Как не сразу приходило к нему все наше поколение. Ибо мы шли вслед за поколением «евреев молчания», у которых ежовско-бериевская хирургия вырвала язык. Но когда во время второго Ленинградского сионистского процесса судья спросит Еву: «Кем вы приходитесь обвиняемому Бутману?», он получит ответ:

— Я жена Бутмана Гили Израилевича и горжусь этим!

Позже родится:

Десять лет, как мы знакомы.

Девять лет, как мы женаты.

Трудно верить, что чужими

Были мы с тобой когда-то.

 

В древности грешили люди,

И Господь решил сурово:

Как родится человечек,

Пополам делить любого.

 

И пускай друг друга ищут.

Нелегко им будет это –

Половинке половинку

Отыскать по белу свету.

 

Трудно вброд осилить реку,

Если ты не знаешь брода.

Как найти ту половинку

Сразу, с первого захода,

 

Не ломая чьей-то жизни

И своей, конечно, тоже?

Счастлив тот, кто это хочет.

Трижды счастлив тот, кто сможет.

 

Я сегодня - не с цветами.

Даже это поздравленье

Ты получишь не сегодня

И не завтра, к сожалению

 

Нам еще жениться дважды.

Мы с тобой еще отметим

«Серебряшку» - в этом веке,

«Золотую» - в том столетье.

 

Небо будет очень синим,

Море - красным... от заката,

И ты вспомнишь о прошедшем –

Были времена когда-то...

 

А сегодня «золотую»

Свадьбу мы с тобой играем...

И Лилешкины внучата

Крикнут весело: «Лехаим!»

Я буду передавать это стихотворение через следователя. И буду верить: Ева поймет, о каком красном море идет речь. Даже если оно написано с маленькой буквы.

 

* * *

 

Впереди появляется Гатчина. Я трогаю кожаную куртку за плечо.

— Остановить бы машину на минутку...

Кожаная куртка думает, затем кивает водителю. Машина останавливается. Я вылезаю, захожу за кустики. Серые костюмы тоже встают недалеко от меня, по разные стороны. Делают то же, что и я. Вместе возвращаемся и занимаем то же положение: я - в середине, по бокам - сопровождающие лица. Кожаная куртка снова думает. Затем вылезает, идет к тому месту, где я только что стоял. Внимательно разглядывает, потом приседает несколько раз, снова я вижу его озабоченное лицо. Возвращается. Машина снова трогается, проходит Гатчину. Поток транспорта растет. Чувствуется приближение Ленинграда.