XVIII

Лютерштадт Эйслебен. Репатриация

 

Мы вошли в Эйслебен 14 апреля 1945 года и оказались первыми концлагерниками — наша полосатая одежда вызывала у встречных недоумение. В городе всюду были указатели на английском языке. Следуя им, мы пришли в военную комендатуру. Нас направили в отдел разведки.

В комнате на первом этаже за столом сидел офицер, на пороге открытой во двор двери — солдат, прислонившись к косяку и скрестив ноги. Винтовка его лежала на земле за порогом. Меня и потом удивляла непринужденность американских часовых. Они устраивались на посту с комфортом - на стульях или ящиках, винтовку клали где-нибудь рядом.

Офицер безукоризненно владел немецким, на него мы и перешли. После моего рассказа о плене и концлагере он расспросил о моей биографии и специальности, делая заметки на листе бумаги. Потом сказал:

— У вас в России коммунизм, а при коммунизме нет демократии. Не хотите ли вы уехать в Соединенные Штаты?

Покидать Россию я не хотел и ответил, что коммунизма в России нет, а демократии для благоразумного человека достаточно, и у меня там близкие люди. Я хочу вернуться домой. Но пока у нас нет никаких средств к существованию и нам негде жить.

Офицер вынул из стола и дал каждому из нас по сто немецких марок и записку на своем бланке к бургомистру города.

Бургомистр, бывший коммунист, довольно молодой и очень деятельный, отнесся к нам с участием и поручил нас своему помощнику. Тот прежде всего приобрел для нас в магазине подержанных вещей за счет города костюмы, пальто и шляпы и заказал у портного каждому по два костюма. Затем выдал продовольственные карточки и поставил на бессрочное проживание в гостиницу «У золотого льва». Но в этой гостинице, лучшей в городе, мы прожили только три дня. Ее полностью заняли американцы, а нас на тех же условиях переселили в «Золотой ключ» — рангом пониже. Прямо против наших окон находился всемирно известный дом XV века, в котором в 1483 году родился Мартин Лютер. Немцы часто прибавляют его имя к названию города: Лютерштадт Эйслебен — так же, как Гетештадт Веймар. Городок во время войны не пострадал, и я с удовольствием рассматривал его улочки и площади.

Через день-два мы встретили голландца Хайнса Мартенса - он тоже убежал. Теперь он был под своей настоящей фамилией Гольдсмит.

 

Мы стали встречаться почти каждый день. В нашем «Золотом ключе» поселились еще двое из ванслебенского лагеря - датчане. Один из них был армейским капитаном. Они ездили по городу в шикарной автомашине, вероятно принадлежавшей кому-то из сбежавших высокопоставленных немцев. Одному из этих датчан я, может быть, обязан жизнью.

Дверь нашей с Андреевым комнаты выходила, как и другие, в холл перед лестницей вниз в зал-ресторан. На этом же этаже жили американские военные. Как-то я вышел к обеду, из соседней двери вышел датчанин. Вдруг открылась третья дверь, из нее показался вдребезги пьяный американский сержант с пистолетом. Он остановился и, переводя взгляд с меня на датчанина и что-то бормоча, начал поднимать пистолет. Я совершенно растерялся, но датчанин быстро поднял руки вверх и спокойно направился к лестнице. Я в точности последовал его примеру. Сержант, тупо следя за нами, опустил оружие. Мы спустились в ресторан. Если бы не находчивость датчанина, это могло бы кончиться плохо.

Немного спустя в Эйслебен начали приходить и другие русские — освобожденные американцами военнопленные и заключенные концлагерей. Организовался лагерь перемещенных лиц, будущих репатриантов. В его руководстве были, в основном, бывшие заключенные Бухенвальда, из участников тамошней подпольной организации; среди них, в частности, И. Н. Смирнов. К моему удивлению, между ними стали возникать склоки на почве «кто главнее», принимавшие порой очень неприглядный характер, вплоть до высказываний типа «зря мы вас в крематорий не отправили». Мы с ними близко не общались.

В лагере перемещенных лиц была бесплатная столовая, и мы, как зарегистрированные там, могли ею пользоваться, хотя продолжали жить и питаться в гостинице. А еще до создания русского лагеря мы узнали, что в городе есть две бесплатные благотворительные столовые: одна для пострадавших от бомбежек в других городах, другая при альтерсхайме - доме престарелых — для временных обитателей города.

Мы, оголодавшие в концлагере (я весил немногим больше сорока килограммов), не мучаясь выбором, решили кормиться во всех четырех местах. Получилось двенадцатиразовое питание! Мы сбивались с ног, чтобы всюду поспеть вовремя. Этот психоз прошел только дней через пять, чему способствовало начавшееся расстройство желудка.

В самом начале мая в городе прошел парад американских войск по случаю победы. Окончание войны было все же радостью и для большинства побежденных. Это ощущалось при разговорах с немцами.

 

В конце мая или в начале июня началась репатриация. Приехали советские военные представители. Они ни с кем из репатриантов не общались, держались отчужденно. Это резко отличалось от отношения к нам американцев и немцев. Со стороны тех и других было сочувствие, со стороны наших - настороженная вражда.

В назначенный день американцы подали много открытых грузовых машин, украшенных американскими и советскими флагами и надписями «Happy Return». Часа через два я снова увидел Эльбу. Это было, кажется, у Торгау. На ее правом берегу американские водители тепло простились с нами и уехали обратно.

Здесь, в советской зоне, не было ни приветственных транспарантов, ни речей. Нас разбили на группы человек по тридцать, назначили старших и повезли грузовыми автомашинами на восток. Двигались с остановками, иногда на несколько дней. Начальником и комиссаром этапа были кадровые военные. Их приказы доводились до нас через назначенного ими старшего, бывшего полковника, и его помощников. Новоназначенные держались с военными угодливо, а с нами свысока.

Маршрута нашего я не помню. Недели через две пути, где-то близ Гёрлица (опять Гёрлиц — как в моем первом побеге!) меня утром вызвали к полковнику. Рядом с ним сидел какой-то кадровый старший лейтенант... Когда я назвал свое имя, полковник вдруг закричал:

- Ах ты, сволочь!

Военный жестом его остановил, позвал солдата и сказал, чтобы я с ним сходил за своими вещами. Потом они оба отвели меня в какой-то подвал и заперли в большом пустом помещении. Ненадолго.

Каким образом и сколько времени меня оттуда везли — совершенно не помню. Наконец, меня вместе с другими арестованными высадили из закрытой машины на площади с конной статуей. Это был памятник Карлу Августу, а город - Гётештадт Веймар. Начало моей свободы было осенено памятью Лютера, конец — памятью Гёте.

Позади, в немногих километрах, на горе Эттерсберг, оставался бывший нацистский концлагерь Бухенвальд, в котором я был. Впереди, через две улицы - тюрьма советского отдела контрразведки 8-й гвардейской армии.^*