XXII

Этап Франкфурт — Печора. Печорский лесокомбинат

 

От Франкфурта-на-Одере до Печоры нас везли больше двух месяцев - с конца декабря 1945 года до марта 1946-го, в товарных вагонах, по шестьдесят заключенных в каждом. Тут были и советские граждане, и немцы. Все были арестованы еще летом и не имели теплой одежды. В вагонах стояли железные печки, но топлива давали мало. Многие заболевали и умирали. Среди заключенных были и уголовники. Они при попустительстве конвоя грабили слабых и сбывали вещи

 

охранникам, в обмен на еду или курево. Охранники при ежедневных поверках били заключенных чем попало: руками, ногами, прикладами, рукоятками пистолетов, деревянными колотушками, которыми простукивали стены вагонов, чтобы выявить, нет ли в них намеренных повреждений. Мне повредили почку, и от ударов по ушам лопнула барабанная перепонка. Кормили в основном хлебом - меньше двухсот граммов в день - и соленой рыбой. Воды давали мало. Раз или два, во время длительных остановок, водили мыться в санпропускник.

В Печоре находилась пересылка, из нее рассылали заключенных по разным «отдельным лагерным пунктам» - ОЛПам. Мне судьба вынула лагерь в этом же городе: п. я. 274, ОЛП Лесокомбинат.

Нас привели на «вторую колонну». Мне повезло, что я попал сюда в это время: с 1946 года здесь уже не было той ужасающей смертности, которая была в предшествующие годы. О ней рассказывали выжившие заключенные.

Печорский лесокомбинат был главным заводом-поставщиком древесной продукции для всего СПЖДС - Северо-Печорского железнодорожного строительства, которое вело НКВД. Здесь делали шпалы, столбы, сборные брусовые четырех- и восьмиквартирные дома, станционные здания и сооружения, мебель, заборы, бараки, нары для заключенных.

В первые годы стройки лагерное начальство пыталось добиться нужной производительности жестокостью и наказаниями при тяжелых бытовых условиях, голодном пайке и плохой одежде. Люди умирали, на их место привозили новых. По оценке заключенного Марушкина, вывозившего трупы из зоны (я скажу о нем далее), всего за два года умерло больше тысячи человек. Но выход продукции оставался низким и грозил срывом строительства всей дороги. Энкавэдэшные начальники, видимо, наконец поняли это, как и то, что срыв поставок нешуточно грозит и им самим. Тогда Управление СПЖДС перевели из Абези в Печору, и в 1946 году улучшили условия содержания заключенных на комбинате. Это постепенно подняло продуктивность завода: заключенные, в большинстве своем «58-я статья», работали добросовестно.

Комбинат в наше время состоял из двух частей: нижней - «берега» и верхней. В верхней были основная производственная (промзона) и жилая зона заключенных (вторая колонна). На берегу был лазарет и небольшая, человек сто семьдесят, жилая третья колонна, где содержались преимущественно уголовники.

Лес доставлялся к берегу по железной дороге и сплавом по реке Печоре. Заключенные вручную вытаскивали его из вагонов и из воды

 

и подавали наверх. Выемка бревен из реки иногда затягивалась до ледостава — люди заболевали и гибли.

Наверху в промзоне были цеха завода: лесопильные — «шпалорезка» и «лесокорпус» с большими пилорамами, деревообделочный (ДОЦ), мебельный, две лесосушилки, лаборатория, котельная, водокачка, электростанция, слесарно-механический и электроцех в одном барачного типа здании, конюшни и сараи с гужевым хозяйством, пожарная часть. Центральная электростанция (ЦЭС) мощностью сначала триста, позже семьсот киловатт снабжала энергией, помимо собственно комбината и жилых зон заключенных, еще и гражданские поселки - на берегу (Балабановка) и рядом с промзоной.

Внутри отгороженной от города промзоны была дополнительно выгорожена и снабжена еще одной вахтой наша вторая колонна. В ней стояло примерно десять барачного типа строений, жилых и служебных, для пяти-семи сотен заключенных. Кроме этой и третьей колонны, к ОЛПу относились еще бригады лесоповала в тайге и, летом, сенокосные бригады. Таким образом, всего в лагере было, вероятно, порядка тысячи человек.

Наша зона отличалась тем преимуществом, что в ее бараках всегда было тепло — охрана на вахте обычно не запрещала проносить в зону древесные отходы для печек.

Но работа была тяжелой, а питание - скудным и недоброкачественным. Еда зависела от выработки, а нормы были высокими. При недовыполнении задания полагался так называемый первый котел, при выработке 100 % — второй, выше нормы — третий. Котлы различались весом пайки хлеба: 400, 600 и 800 граммов, и по третьему котлу полагалась добавка: ржаной пирожок с непонятной начинкой или без нее. В остальном рацион был одинаковым для всех. Горячая пища -утром черпак жидкой каши и чай с куском селедки, в обед баланда из капустных листьев, брюквы или кормовой свеклы и, отдельно, кусочек сваренного в ней мяса или рыбы; на второе - жидкая каша: ячневая, перловая или из магара (род пшена). Вечером - чай, иногда и каша. На руки выдавался сахар - граммов по пятнадцать на день.

Сравнительно легче было заключенным из административного или технического персонала- АТП. У них не было «третьего котла», но не было и сдельщины. Сюда относились контролеры ОТК, учетчики, нормировщики, лаборанты лесосушилок и лаборатории и «механизация»: цеховые дежурные слесари, механики и электрики, работники механического цеха, электростанции и другие.

Одевали очень плохо, но к концу нашего срока получше. А работа шла в любую погоду. В марте и апреле 1946 года, то есть еще зимой,

 

я «вкалывал» на общих работах: расчистке заносов, выгрузке и подноске баланов (бревен), копке ям. А надеты на мне были вместо валенок - чуни, то есть отрезанные от старой телогрейки рукава, зашитые снизу, бушлат третьего срока и ушанка из выношенного шинельного сукна. Все это промокало и промерзало. После работы одежда в жилой зоне сдавалась в сушилку — горячо прогретую железной печкой хибару, но без всякой вентиляции. Поэтому вещи возвращались почти такими же мокрыми.

Содержались на второй колонне в основном «контрики». Тут были репрессированные тридцатых годов по 58-й статье и осужденные «тройками» НКВД по категориям КРА (контрреволюционная агитация), КРД (контрреволюционная деятельность), СВЭ (социально вредный элемент), СОЭ (социально опасный элемент) и другим подобным. Были жители Западной Украины, Западной Белоруссии и Прибалтики, репрессированные с приходом туда советской власти и, наконец, «военный поток» - военные из армии и военнопленные. Было немного «бытовиков» — уголовников с «легкими» статьями: воровство, грабеж, убийство. 59-й статьи (бандитизм) почти не было, но около 1950 года привезли и их. Однако их пришлось скоро убрать, после совершенных ими вместе с «бытовиками» грабежей в жилой и промышленной зонах и изнасилования жены кого-то из начальства, пришедшей к мужу в промзону.

Зона наша не была строгорежимной. Бараки на ночь не запирались, охранников возле них не было, только на вахте и на вышках по углам зоны. Ежедневные поверки не были длительными, обыски в бараках сравнительно редки. Бывало самодурство начальства. Например, начальник колонны капитан Юферицын запретил держать вещи в подголовниках нар, потом устроил обыск и сжег на костре все, в них найденное.

Очень мучительны были, особенно зимой, проводившиеся не реже двух-трех раз в год проверки по формулярам и инвентаризации. В выходной день до рассвета все зэ-ка (заключенные) выгонялись из жилой зоны на большую площадку перед вахтой в промзоне, со всеми вещами. В течение нескольких часов шла перекличка с личным опросом: год рождения, статья, срок, откуда прибыл, начало срока. Затем личный обыск с пересчетом вещей: нет ли «промота» - продажи вещей на сторону. Одновременно шел «шмон» - обыск в пустых бараках.

Если выводили на работы вне охраняемой зоны, вели цепочкой, перед выходом конвой «читал молитву»:

- Дистанция два шага, не набегать, не растягиваться, вперед не выходить, сзади не отставать, шаг вправо, шаг влево — считаю побег, стреляю без предупреждения.

 

И это исполнялось. Был случай убийства заключенного и внутри жилой зоны. Погибшего я знал, это был старший лейтенант Яковлев, работал он учетчиком на лесокорпусе. Морозной зимней ночью он вышел из барака по малой нужде в одном белье и валенках и не пошел за семьдесят метров в уборную, а пристроился рядом с бараком у столба запретной зоны (трехметровой полосы вдоль забора, огороженной колючей проволокой). Часовой с вышки потребовал уйти, тот не послушался, и солдат с первого выстрела убил его наповал «при попытке к бегству».

Тяжелым психологическим моментом в лагере была постоянная угроза отправки на этап, как правило в более тяжелые лагеря.

НКВД вообще применял тактику постоянной перетасовки заключенных, чтобы люди не привыкали друг к другу, чтобы не возникало солидарности между ними и контактов с охраной. Временами ужесточался режим для заключенных с 58-й статьей, и их переводили в более тяжелые лагеря, например на «501-ю стройку» в Заполярье (где произошло восстание заключенных, подавленное с применением танков). Для отправки довольно было и придирки или антипатии любого начальника. А о том, что такое само этапирование, я уже сказал. В последующие годы этапы стали хотя и короче, но не легче.

Отношение начальства всех рангов к зэка 58-й статьи было, как правило, недоброжелательное, с руганью и оскорблениями (я говорю о начальстве НКВД, а не о техническом). Но избиений не было.

Под конец моего срока, кажется в январе 1954 года (после смерти Сталина и Берии), нас всех неожиданно выстроили в зоне и зачитали новый указ Верховного совета. В нем говорилось, что в таких-то и таких-то лагерях обнаружены случаи грубого и жестокого обращения с заключенными, избиений и убийств. Что виновные, независимо от должности, были судимы (приведены их фамилии) и приговорены к наказаниям вплоть до расстрела. Впредь охране и надзорсоставу предписывается вежливое (!) обращение с заключенными. В случаях нарушения этого заключенный имеет право жаловаться прокурору и требовать ответа о принятых мерах.

С этого момента поведение начальников резко изменилось, чему я был свидетелем вплоть до освобождения в июле 1954 года. Сохранилось ли это смягчение в дальнейшем - не знаю. Но были среди охраны и надзирателей люди, которые проявляли к заключенным гуманность и до этого указа. Я об этом скажу позже, вернусь пока снова к моей работе в лагере.

К весне 1946 года, после двух месяцев тяжелых общих работ, мне удалось, как грамотному, попасть лаборантом в лесосушилку.

 

Там было тепло. А главное - заведовал сушилкой и одновременно производственной лабораторией всего комбината заключенный с двадцатипятилетним сроком Георгий Яковлевич Стрелков.

В первые годы после революции он был одним из организаторов комсомола в Красноярском крае, потом — на хозяйственной работе. Человек большого и пытливого ума, он приобрел разносторонние знания самообразованием и в партийной Промышленной академии, и в 20-е — 30-е годы стал управляющим треста «Золотопродснаб» в системе Главзолота Наркомтяжпрома СССР. В 1938 году по обвинению во вредительстве получил смертный приговор, замененный двадцатью пятью годами лагерей «за недоказанностью обвинения».

Инженер и изобретатель с широким техническим и хозяйственным кругозором, Стрелков оказался незаменимым консультантом лесокомбинатского руководства. Оно его настолько ценило, что добилось разрешения управления Печорлага оставить его на комбинате, в должности заведующего лабораторией, хотя все «двадцатипятилетники» отправлялись в спецлагеря. Более того, Стрелкову было разрешено жить не в общей жилой зоне, а в промышленной, в помещении лаборатории, поскольку нужда в нем возникала в любую смену, а не только днем.

Стрелков был человеком твердого характера, но при этом добрым и отзывчивым. Благодаря своему авторитету ему удавалось спасать людей от перевода на тяжелые работы или от этапа, хотя такая защита иногда приносила ему самому серьезные осложнения. Георгий Яковлевич был освобожден на восемнадцатом году заключения и реабилитирован. Мы оставались с ним в тесной дружбе до его смерти 8 ноября 1976 года (родился он 27 февраля 1900 года).

Я проработал в сушилке месяца два, а летом смог перевестись в электрогруппу, сначала линейным монтером, а потом электриком на ЦЭС. На электростанции, по лагерным меркам, был рай. Работа в тепле, да, вдобавок, вместо десяти-двенадцати часов в день — только восемь. При двухсменной двенадцатичасовой работе из-за переутомления персонала часто случались аварии, и завод, лагерная зона и прилегающие гражданские поселки оставались без света и энергии. Так что пришлось сделать три смены. Генераторы станции приводились в движение локомобилями - паровыми машинами на древесном топливе: опилках и прочих отходах лесозавода, а в дальнейшем частично и на каменном угле. Машинисты, их помощники и кочегары после смены должны отмываться от пыли, грязи и масла, поэтому на станции была душевая. И мы могли там мыться и стирать белье и не ходить в баню в зоне, где было холодно и воровали одежду.

 

Кроме этих преимуществ, было еще одно, очень важное — смягчение режима. Я по характеру работы переходил в АТП, то есть имел возможность иногда выходить из жилой зоны в промзону вне общего развода бригад, а в промзоне двигаться свободно. Рабочим в бригадах этого, как правило, не позволялось (только для уголовников одно время делались поблажки, чем те и пользовались, воруя и грабя, где удавалось).

Такая относительная свобода перемещения позволила мне и после ухода с сушилки постоянно бывать в лаборатории у Стрелкова, тем более что электростанцию и лабораторию разделяло только пятьдесят метров.

В электрогруппу мне помог перейти работавший там монтером Николай Иванович Лилеев, с которым, как и со Стрелковым, мы подружились на всю жизнь. Молодой ленинградец, после школы он прошел фронт, плен и арест советским НКГБ. На Печору прибыл тем же этапом, что и я. О его характере и душевных качествах можно судить по двум эпизодам.

Во время одной из проверок по формулярам, когда на площадке перед вахтой в промзоне еще стояло несколько десятков заключенных, из конбазы вырвалась испугавшаяся чего-то лошадь и диким галопом помчалась на нашу толпу. Поднялась паника. Тогда Лилеев быстро вышел на дорогу навстречу скачущей лошади и остановился, широко раскинув руки. В нескольких метрах от него лошадь резко свернула и ускакала в сторону.

Второй случай связан со Стрелковым. Его лабораторию однажды пришли грабить уголовники. Тут вышел забавный казус. У Стрелкова жил черно-белый кот (звался Василий Трифоныч). Он любил сидеть на подоконнике, но пугался, когда снаружи кто-нибудь подходил, и убегал с окна к хозяину. На лесокомбинате даже говорили: у Стрелкова кот — караульщик. Когда бандиты подошли к лабораторному домику, кот, по обыкновению, убежал к Георгию Яковлевичу. Тот, увидев в окно гостей, взял лист бумаги и бутыль серной кислоты и вышел на крыльцо. На глазах подошедших он плеснул кислотой на бумагу -та сразу обуглилась - и сказал:

- Еще раз придете - получите и вы то же.

Они ушли, но стали охотиться за Стрелковым, когда он выходил из лаборатории. Однажды Стрелков пошел в отдельно стоящий лабораторный сарайчик. Следившие за ним бандиты побежали за ним. Это заметил Лилеев, случайно оказавшийся неподалеку. Схватив первую попавшуюся палку, он бросился в сарайчик. Неожиданность и смелость его нападения обратила трех преступников с ножами в бегство.