11

 

ДВА СЛОВА О САШЕ БЛАНКЕ

 

Были будни, были праздники. Было хорошо на душе и было тошно. И с радостью, и с горем шли в «Еврейский клуб» иди, попросту, на квартиру к Ашеру Бланку, которого звали просто Сашей. Саша жил одиноко и его квартира была и еврейским клубом, и еврейской столовой, и еврейской гостиницей. А он сам — и советчиком, и утешителем, и врачом.

— У нас советская власть — ин дрерд ан орт^* — ты мне советуешь, я тебе советую. Слушай, что надо делать, — говорил он, выслушав очередного гостя, и наливал в рюмки чего-нибудь для аппетита.

Жил он один, но один никогда не бывал. Как к Мавзолею, в его квартиру текли люди денно и нощно. Однажды к нам с Евой приехали гости из другого города. Мы оставили их ночевать у себя, а сами должны были где-то пристроиться. Я, конечно, пошел к Саше, тем более, что жил он рядом, через пустырь.

Я пришел в полночь, но квартира была полна людьми и разговорами. Как всегда, Саша носился из кухни в комнату, угощая, наливая, разговаривая сразу с несколькими гостями и еще по телефону, моя посуду и заучивая новые ивритские слова. Говорил приемник, показывал телевизор, хлопали входные двери. И это был первый час ночи. Я грустно посмотрел на Сашу: завтра утром мне на завод, у него два места работы, да еще вечернее дежурство в филармонии, где он ра-

 

ботал врачом бесплатно, только чтобы быть в мире музыки. Он развел руками: «Жди, ничего не попишешь...»

Только к двум часам ночи гости разошлись и телефоны перестали зверствовать. Саша быстренько постелил нам, и мы легли. Проснулся я от звонка в дверь и долго не мог сообразить, где я и для чего. Саша уже открывал дверь и, позевывая, хлопотал возле Владика Могилевера. Владик ехал в аэропорт — до самолета было еще два часа и он заскочил кое-что обсудить. Зажгли свет, и я посмотрел на будильник: половина четвертого ночи — мы не спали и полутора часов. Около пяти Владик ушел. В шесть раздался первый телефонный звонок. Утром, совершенно разбитый, с трудом дополз до заводской лаборатории, забрался в подсобное помещение, меня там заперли, и я проспал часа два под монотонный шум испытательного стенда. А Саша встал свеженький, накормил нас, успел помыть посуду и ушел на работу, помахивая тросточкой. Для него это была обычная ночь, не хуже и не лучше других.

Образ жизни, который вел Саша Бланк, мог бы подкосить молодого зубра из Беловежской Пущи. А он был обычным гомо сапиенс и даже инвалидом Отечественной войны. Во время беспорядочного зимнего наступления на Северном Кавказе комсорг батальона Александр Бланк потерял часть ноги и комсомольских иллюзий. В восемнадцать лет — пожизненный инвалид. Полторы ноги и сердце, которое бьется, когда ему хочется и как ему хочется.

— Слушай, Саша, — спрашивали мы его, — как ты, вообще, остался жить с таким сердцем?

— А очень просто. Врачи меня неправильно лечили. Лечили бы как полагается, давно бы был там. — И, посмеиваясь, он стучал в землю набалдашником своей трости.

В 1969 году Саша подал документы на выезд. Перед этим ему следовало распрощаться с авангардом рабо-

 

чего класса. Для того, чтобы вступить в партию в 1942 году, достаточно было написать несколько слов на бумажке в заснеженном фронтовом окопе. Для того, чтобы выйти из партии в 1969 году, когда не началась еще алия, надо было быть семи пядей во лбу.

На партсобрании Саша «честно признался», что он чувствует себя недостойным быть членом великой партии Ленина, что его все больше и больше засасывает религиозный дурман, и дело дошло до того, что он стал делать обрезания. Негодованию собрания не было предела: человеку, который обрезает младенцев и собирается в Израиль, нет места в партии. Собрание проголосовало дружно: исключить. Несколько человек настаивали на передаче материалов в суд за измену Родине. Но дело было сделано, и появился какой-то шанс на выезд.

К моменту, когда Саша стал беспартийным, у него в Израиле «обнаружилась сестра». Она засыпала его письмами, он слал ей телеграммы. Надо было срочно объединяться: жить друг без друга они явно не могли. Но в ОВИРе только посмеивались: "Послушайте, Бланк, вам было два года, когда ваша... как там ее... сестра покинула СССР. Здесь у вас полно братьев и сестер, с которыми вы вместе росли и воспитывались. Что за странная любовь именно к той, израильской сестре?»

— Сердцу не прикажешь. Оно знает, кого любить, кого - нет, — отвечал Саша.

Он получил разрешение. Кого-то ведь надо выпускать, чтобы весь мир видел: пожалуйста, те отдельные отщепенцы, которые не хотят жить в СССР, могут спокойно отщепиться и уехать в Израиль. И пенсионный отдел министерства обороны тоже кое-что сэкономит.

В Ленинграде начались празднества. Трудно было найти в городе еврея - не по паспорту, по духу - который бы не знал Сашу. Грустновато, конечно, было, что наш Саша уезжает. И радостно, что первая ласточка, хотя и не делающая весны, улетала после слишком долгой зимовки на Родину.