- 46 -

УЗНИК УСОЛЬЛАГА 1

 

Это было страшное время. Почти каждый день я узнавал, что кто-либо из моих знакомых или члены их семьи арестованы.

В середине февраля 1938 года около двух часов ночи раздался стук в дверь моей комнаты. Я открыл дверь и увидел двух мужчин, которые наставили на меня свои пистолеты. Они вошли в комнату, потребовали, чтобы я сел на стул, а сами начали обыск в комнате. Закрытый чемодан одного голландского кинооператора они вскрыли с помощью топора. Затем наполнили портфель, подаренный мне предприятием за хорошую работу, моими документами, которые нашли при обыске, и вывели меня из комнаты. Арест был для меня непонятен, так как дверь в комнату они не опечатали. Впрочем, это было сделано позднее. Меня посадили в автомобиль и доставили на Лубянку, где начал допрос один из сопровождавших меня. Я был удивлен тем, что он обо мне ничего не знал, и ответил честно на все

 


1 Перевод воспоминаний с немецкого Э.А. Гриба. Материалы хранятся в архиве общественной организации российских немцев «Возрождение» г. Соликамска.

- 47 -

вопросы. Мне показалось, что допрашивающий был очень усталый, так как он несколько раз засыпал. После допроса он вывел меня из своей комнаты, посадил на стул и зашел в комнату, по-видимому, своего руководителя. Я остался без всякой охраны. Не прошло и часа, он вернулся и затем доставил меня в одну из московских тюрем. Я был помещен в одиночную камеру, в которой уже находилось более 10 человек.

Уже на первом допросе я заметил, что следователь был совершенно не обучен. Он мне сказал: «Ты шпион, расскажи о своей деятельности». Конечно, об этом я не мог ему ничего сказать. Я понял, что допрос имел определенный регламент, так как на всех последующих допросах мы сидели друг против друга и ни о чем не говорили.

Условия в камере были такими, что я заболел, моя голова покрылась нарывами, и меня перевели в тюремную больницу. Там я увидел арестованных в очень плачевном состоянии в результате допросов. Когда я вылечился, то опять был отведен в свою камеру, и снова начались допросы.

На один из допросов пришли двое следователей, один из которых (прежний) с большой сумкой «инструментов». В комнате допросов стоял металлический лежак. Мне приказали лечь, и начали обрабатывать принесенными «инструментами». Теперь я уже знал, чем заканчиваются подобные допросы. Чтобы избежать непредсказуемых последствий, я сказал: «Хватит». Следователь перестал меня бить, я «признался», что в городе Орске «собирал шпионские сведения» и передал их своему коллеге, который несколько лет назад вернулся в Германию. Что это были за сведения, меня не спросили, и допросы закончились.

Меня отвели в камеру и впоследствии уже не допрашивали. Через некоторое время я признался, что хотел бы сообщить подробности. Мне дали бумагу, и я написал, что дал ложные показания для избежания дальнейшей экзекуции, что я никогда не занимался шпионской деятельностью. Тогда я не предполагал, что эти мои показания были просто уничтожены.

Осенью 1938 года меня доставили к одному служащему НКВД, который сказал мне: «Садитесь»,— с тех пор я чувствую себя нехорошо, когда мне предлагают садиться. Он прочитал мне, что за контрреволюционную деятельность я приговорен к 10 годам тюрьмы. В чем эта деятельность заключалась, мне никто не сказал, и, естественно, я тоже не знал.

Когда я стал искать причины моего ареста, то пришел к выводу, что возможной причиной было мое выступление в июле 1938 года на собрании коллектива Горстройпроект, на котором я критиковал решение руководства проектного института о командировании проектировщиков на место сооружения объектов по их проектам. После собрания ко мне подошел один из сотрудников этого института (я знал, что он был представителем Министерства внутренних дел) и попросил передать ему критические заметки для руководства института. Я предполагаю, что был арестован как немецкий специалист, который критикует советские порядки, но который не принадлежал к антигосударственной группе, и потому мое дело не было передано в центральные органы НКВД. Думаю, это мое предположение достоверно, потому что я остался живым, тогда как все члены Баухаузбригады были уничтожены. В большой камере, в которую меня перевели после вынесения приговора, было много заключенных. Почти все они были образованными людьми, их разговоры и дискуссии мне были очень интересны. Я познакомился с Николаем Ульрихом, ученым по сельскому хозяйству, мы условились, по возможности, держаться вместе.

Осенью 1938 года нас доставили поездом в Соликамск Пермской области. В Соликамске находилось Управление исправительно-трудового лагеря «Усольлаг». Нас разместили в бараках в зоне пересылочного пункта, который находился за высоким деревянным забором. Двухэтажные нары были в большинстве заняты криминальными заключенными.

 

- 48 -

Когда в Управлении лагерями узнали, что я по специальности архитектор, меня решили дальше не отправлять, а использовать в Управлении. Однако в связи с тем, что мы договорились с Ульрихом быть вместе, я ответил отказом.

Когда вечером вышел из барака, перед глазами была следующая картина: ночь, много снега, при лунном свете темная фигура. Это был мой друг Дамериус, руководитель центральной агитбригады коммунистической партии Германии, который тоже оказался арестованным. На следующее утро все вновь прибывшие из Москвы заключенные были сформированы в одну колонну и предупреждены: «Шаг вправо или влево стоит вам жизни». Колонна маршировала на север. Справа и слева нас сопровождала вооруженная охрана с собаками. Мы шли несколько дней, пока не пришли в «командировку» — Булатово-лагпункт.

Высокие моральные и человеческие качества заключенных сформированной колонны подтверждает следующее: когда было необходимо во время марша разгрузить баржу, нам предложили сделать это по желанию, и все стали разгружать баржу, несмотря на усталость и неопределенность их положения.

Территория «командировки» № 2 Булатовского лагпункта находилась среди гигантского лесного массива и была обнесена высоким деревянным забором и ограждением из колючей проволоки. На четырех углах стояли деревянные вышки с вооруженной охраной. Все строения: бараки, дома для охраны, строения лагерного руководства были деревянными. Руководство и служащие лагерного управления были из вольнонаемных или принудительно направленных. Нам сразу объяснили, что мы прибыли сюда валить лес и все наши жалобы и претензии в отношении ареста и работы бессмысленны и поэтому не принимаются. Нам выдали топоры и пилы и послали в лес без всяких объяснений, как работать. Многие осужденные погибли от холода и потому что не знали, как валят лес.

Я работал в паре с Ульрихом и нарисовал две карикатуры по этому случаю. Наш мастер видел, что я неплохо валю деревья, и ожидал от меня рекордной работы. Но из этого ничего не могло получиться, так как расход энергии моего тела не компенсировался достаточным питанием, которое мы получали. Чтобы получить дополнительное питание, надо было валить много леса, и мы практиковали специальные методы увеличения выработки: отпиливали у сваленных, маркированных и уже принятых деревьев тонкие шайбы и прятали их в снегу и еще раз сдавали эти деревья мастеру. В результате летом после схода снега лес был завален такими шайбами. Мы с Ульрихом сделали несколько рационализаторских предложений.

Теплой одежды и соответствующей обуви не хватало для всех вальщиков. Лично я ходил на работу в ватных чулках и галошах и в результате обморозил пальцы на ногах. Поэтому остался в бараке. Я лежал на нарах и получал кроме обычного питания 400 г хлеба. Возможно, поэтому я и остался жив.

В один из дней я пришел к зубному врачу, естественно, в нашей «командировке» не было ни соответствующего кабинета, ни зубоврачебного кресла. И я решил сконструировать кресло из подручных материалов. Мой проект выполнили, и зубной врач могла выполнять свои задачи, она была удивлена и, вероятно, доложила начальнику лагпункта о моих способностях. Меня перевели в лагерное Управление и назначали инженером по строительству. К этому времени Ульрих работал уже как инженер-механик. Я начал проектировать приспособления для нужд заключенных и для выпуска продукции: например, жилые бараки, бани, строения для переработки овощей. Все эти проекты должен был утвердить руководитель всех лагерей в Соликамске. Думаю, лагерное руководство оценило качество моих проектов, и меня перевели архитектором-проектировщиком в проектную мастерскую Соликамского Управления лагерей.

 

- 49 -

Я разработал следующие проекты:

— одно- и двухэтажные деревянные блочные дома для одной или двух семей и двухэтажный блочный деревянный дом на восемь квартир для вольнонаемных работников лагеря;

— перестройка кирпичного склада в виллу для начальника лагеря;

— амбулаторию для вольнонаемных сотрудников (на территории лагеря);

— доски объявлений и доски почета для Управления Усольлага и для городских организаций;

— контору для работников Рябининского рейда;

— транспортный комплекс Усольлага, включая автобусную станцию;

— мебель и различные приспособления.

Я жил в мастерской художников вместе с известным карикатуристом Константином Ротовым, другом знаменитых Кукрыниксов. Художники рисовали копии картин известных художников для украшений помещений и для подарков руководства лагерей.

Конечно, наша жизнь была лучше, чем жизнь обыкновенных заключенных, мы имели возможность готовить себе еду, могли улучшать свой рацион. Периодически нас посылали разгружать на железнодорожную станцию вагоны с продуктами. Иногда нам разрешали собирать рассыпанную на полу вагонов муку или треснувшие банки с консервами фруктов и овощей. Нам удавалось иногда обмануть вахтеров: например, наполняли ведро хорошей мукой, а сверху насыпали грязной. Или кто-то бил стеклянные банки, чтобы взять их с собой. Однако я всегда помнил, что такая относительно сносная жизнь по разным причинам могла в любой день закончиться, и меня могли отправить снова на заготовку леса. Одной из причин могло стать недовольство начальства качеством моей работы.

Однажды меня вызвали на допрос в следственный отдел лагеря и спросили, почему я не доложил об антисоветском разговоре, который состоялся в нашей комнате. Было совершенно ясно, если бы следственный отдел не знал меня по моей работе, меня бы обвинили и наказали.

В результате нашего поражения на фронте руководство лагеря решило осужденных ^немцев из лагеря убрать. В списки штрафников был внесен и я. Так как в лагере я числился не немцем, а евреем, меня вычеркнули из этого списка. Хотя и были большие сложности, пока по указанию главного инженера лагеря я был исключен из списка.

Интересно, что за длительный срок заключения изменилась наша психология. Наше добросовестное и творческое отношение к труду имело свои последствия. Нам стали доверять. Помню, руководитель лагеря повез меня и Ротова в своей автомашине для консультаций далеко от лагеря. На обратном пути он сказал нам: «Идите обратно в лагерь». Он повторил это несколько раз, потому что мы оставались сидеть. Мы и представить себе не могли, что можем самостоятельно без охраны идти. В конце концов, мы вышли из автомобиля, а когда прибыли в лагерь, охрана нас не впускала, так как существовало предписание, что осужденные без охраны, находящиеся вне лагеря,— это беглецы. Только после соответствующих указаний лагерной администрации нас впустили в лагерь.

Как и другие заключенные, я получал небольшие карманные деньги, имевшие для меня большое значение, так как в Советском Союзе у меня не было родственников, и соответственно я не получал никакие посылки. У меня был авторитет у администрации лагеря, и в последние два года я имел удостоверение, позволявшее мне в любое время покидать лагерь и возвращаться.

В последний год моего заключения в пересылочный лагерь прибыл Гельмут Датериис, которого я встретил в/1938 г., в первый день моего прибытия в Соликамский лагерь. Срок

 

- 50 -

его заключения был собственно только 5 лет, но, по всей видимости, в связи с войной и тяжелым послевоенным временем его освободили только в 1947 г. Обычно освобожденным не давали хорошую одежду, но я имел возможность помочь ему с одеждой и деньгами. Гельмуту удалось уехать в Москву и благодаря связям с Германией (тогда уже ГДР) он смог возвратиться на родину, а прежние заслуги дали ему возможность там жить и работать.

Летом 1947 г. мне объявили, что в результате моего хорошего отношения к труду кончается срок моего заключения. Но так как я не закончил целый ряд своих работ, я попросил разрешения пожить еще в лагере и закончить работу. Одновременно очень хорошие лагерные врачи должны были сделать мне необходимую операцию на глазах.

Я был освобожден из лагеря 2 декабря 1947 года. У меня была возможность посетить после освобождения одну из областей Советского Союза. Однако после долгих раздумий я решил остаться в Соликамске, где начал работать в проектном бюро главного архитектора города и стал главным проектировщиком. Хочу заметить, что в лагере осталось много друзей, и я уже привык к лагерной жизни, мне удалось встречаться с моими друзьями по заключению.

Работая в проектном бюро главного архитектора г. Соликамска, я разработал три проекта:

— реконструкция большого склада соли в жилой дом;

— реконструкция и расширение амбулатории калийного комбината;

— планировка и разработка отдельных объектов поселка бумажного комбината. Кроме этих главных работ мною были разработаны проекты пионерского лагеря, стадион и др.