Разведчица

 

Было бы неверно думать, что Петрушанскую держали на разведслужбе из уважения к мужу. К этой работе ее привлек Артузов, который справедливо полагал, что красота и актерское мастерство Анны помогут ей со временем стать ценным агентом. Поначалу она отказывалась, но Артузов был настойчив и лично руководил ее подготовкой.

Год 1935. В фашистской Германии преследуют всех инакомыслящих и евреев, за иностранцами установлена плотная слежка. Обстановка с каждым днем становилась все тяжелее... Но еще не во всех городах и поселках поднялись ядовитые грибы ненависти. Не везде полицейские и фашистские служаки дошли до полной потери человеческого облика. Именно тогда, в тридцать пятом, Петрушанская попала в гестапо. Ее арестовали в поезде на станции Тильзит.

История эта началась с неудачи, постигшей ее с мужем в Америке, куда они приехали вторично за документами для выполнения задания. Выдача документов задерживалась и молодая пара уехала из Нью-Йорка в Голубые горы к знакомому фермеру.

 

Неожиданно "Нью-Йорк Таймс" опубликовала заметку о блондинке-шпионке, которая появилась вновь на горизонте вместе со своим мужем. Газета сообщала, что пока они уехали куда-то из Нью-Йорка. Связник передал распоряжение срочно выехать в Берлин, и Эльман с женой благополучно прибыли в Европу, если не считать страшного, но скоротечного шторма. В Берлине решили не останавливаться в гостиницах, а выбрали маленький пансион, рассчитывая недолго задержаться в столице: личные документы мало подходили для длительного там пребывания. Но... прошла неделя, вторая. Владелица пансиона, мадам Ренке, за завтраком ежедневно рассказывала об арестах иностранцев и "вообще неблагонадежных".

Время шло, а документов и распоряжений не поступало. Но вот — за ними слежка, и тогда Борис купил для Анны билет в Китай через Советский Союз, а сам решил ехать во Францию по совету связного. За несколько дней до отъезда Борис сделал попытку достать документы. Они отправились на "экскурсию" в Цюрих, где удалось лишь получить письмо, которое при удаче могло помочь приобретению чистого паспорта путем фиктивного брака.

Проверяя вещи жены перед отъездом из Берлина, Борис в спешке, очевидно, забыл, что это письмо находится при ней. Анна ему об этом даже не напомнила, легкомысленно полагая, что провезет его домой, а при случае оно пригодится, если не ей, то другой разведчице.

...В поезд она села вечером. Место верхнее. Не задерживаясь внизу с попутчиками, легла спать. Проснулась оттого, что кто-то довольно грубо тряс ее за плечо. "Мадам, одевайтесь. Гестапо. Где ваши вещи?" Ее сняли с поезда в Тильзите, недалеко от советской границы. По дороге в гестапо она решила играть взбалмошную, нахальную, самоуверенную дурочку.

Начался обыск, Анна с ужасом вспомнила о письме, полученном от Джуля в Цюрихе. Других компрометирующих документов, писем или марок на платьях не было. Борис тщательно все проверил. Молодчики рылись в чемоданах, даже каблуки от туфель отдирали, а один разбирал ее большую сумку, очень внимательно разбирал. Налево он откладывал счета от модных магазинов, деньги, предметы туалета, носовые платки и прочую мелочь, на-

 

право — записную книжку и продолжал что-то разглядывать. Тут Анечка начала вопить, делать вид, что плачет, схватила носовой платок, высморкалась, бросила его на письмо, взывая к справедливости какого-то проходящего гестаповца, потом схватила платок вместе с письмом, стала его комкать, утирать слезы и бросила платок с письмом налево. Сумочку унесли куда-то, очевидно, на просвечивание, вместе с записной книжкой и еще какими-то бумажками, а ее повели в подвал для личного обыска. Анна опять взяла носовой платок, естественно, с письмом и пошла за конвоиром.

В кармашке костюма было 10 немецких марок. Когда конвоир вышел, женщина, немолодая и, по-видимому, еще не утратившая чувства доброты, с сожалением посмотрела на новую узницу. "Раздевайтесь, фрау", — сказала она. Анна вынула деньги из кармана, отдала ей, и смеясь, сказала: "Больше ничего у меня не найдете". Сняла платье и, так как сотрудница совсем не интересовалась задержанной, а прятала деньги, Анна засунула письмо в кармашек, который был подшит к поясу для чулок. Несколько минут тишины и — резкая команда: "Одевайтесь. Не хотите ли пройти в уборную?" Анна отказалась. Смотрительница позвала конвоира, что-то ему сказала, и Анну повели наверх.

Привели в небольшой кабинет. Допрашивал не очень молодой офицер, а у дверей сидел одетый в штатское толстый, типичный немец средних лет. Он весь допрос молчал. Следователь хорошо говорил по-английски и совсем не знал итальянского. Анна сказала, что почти не знает немецкого. Допрос велся на английском. Разведчица изо всех сил старалась играть задуманную роль. Хихикала, плела черт знает какую ахинею. И кое-чего добилась. По телефону офицер кому-то сказан по-немецки: "Эта баба совсем дура или помешанная. Никак не может понять, куда попала. Я ей втолковываю, что она в гестапо, а она плетет, что мужчины везде мужчины."

Так шла беседа, пока вдруг, как бы вскользь, он не спросил, сколько раз проезжала Германию и под какими фамилиями. К первому вопросу она была более или менее готова, а от второго похолодела, но постаралась собраться: "Сколько раз, я не помню, а вот фамилий у меня было

 

три — одна отца, а вторая и третья — от мужей." То ли угадала, то ли он сам не был подготовлен, не имел сведений, но, усмехнувшись, больше этой темы не касался. Актриса начала уговаривать его пойти с нею в ресторан. Она так устала, голодна, сколько, мол, можно? Он ответил, что в гестапо кормят, и в камеру принесут еду. Анна не приняла всерьез его "шутку", уговаривала отпустить ее поесть, она никуда не денется. Почему вы не верите даме, вы же джентльмен...

Очевидно, ему это все порядком надоело, он кому-то позвонил, сказал, что эта фрау полная дура, просится в ресторан и добавил, что он ее отпустит с тем сотрудником, который сидел у дверей. Будем надеяться, что по возвращении она поумнеет и будет толково отвечать на вопросы.

Она с толстым сотрудником вышла на улицу. Маленький, типично немецкий заштатный городишко. Небольшие дома, кирха, магазинчики. Так хотелось расслабиться, обдумать опасную ситуацию.

В Германии, в Гармишпартенкирхене, в детском санатории находится четырехлетний сын, который знает, что его зовут Феличе и больше ничего. Он говорит по-итальянски и по-немецки... А мать в гестапо, и об этом никто не знает. Борис должен после встречи, которая состоится сегодня, выехать во Францию. Что делать?

Анна обратилась к спутнику, в хороший ли ресторан он ее ведет, и посетовала, что согласилась не брать с собой денег, а велела перевести их прямо в банк. "Правда, — добавила она, — если бы послать маленькую срочную телеграмму в Берлин моему дружку, он бы немедленно выслал деньги. А правда, давайте зайдем на почту и не я, а вы пошлете по адресу телеграмму и завтра утром будут деньги. Куда? Ну, ведь есть же у вас полицайотель. А потом кутнем вместе."

Этот флегматик недолго противился. На почте он написал под диктовку телеграмму. Платил тоже он. Она дала ему довольно крупную купюру, а сдачу не взяла. В ресторан Анна шла уже в лучшем настроении, хотя мучили вопросы, вопросы... Успеет ли телеграмма застать Бориса в Берлине? Не взяли ли его? А может быть, он, повидавшись с кем надо, уже уехал? И что потом? Что будет с ребенком, с ними?

 

В ресторане она заказывала все, что хотел бдительный немец. Он в упоении ел, нет, жрал. Анна не могла есть, как ни старалась. Он с удовольствием уплел и ее порцию. С усилием она заставила себя выпить чашку кофе... Но все же возвращалась на допрос в гестапо несколько успокоенная. Явилась надежда, что хоть ребенка заберут свои.

— Зачем вы ездили в Швейцарию? Воспользовались проездом по озеру, чтобы не брать визу?

— Нет, что вы. Просто там марки имеют другую стоимость, а я люблю покупать красивые и дорогие вещи.

Вот вокруг этой поездки часа полтора и вертелся разговор. Он пытался ее ловить, но действовал не очень умно. Когда ему это надоело, Анну вывели в коридор и через некоторое время в сопровождении того же спутника отвели в полицайотель. Она обрадовалась и решила" играть дальше. Попросила взять из своих чемоданов пижаму и халатик и еще что-то.

Но радость быстро улетучилась, когда пришли в этот, с позволения сказать, "отель". Первый этаж какого-то здания. Мрачные зарешеченные окна. В прихожей солдат, огромный. Комната, куда ее отвели, большая, вся в каких-то шкафах по стенам, большая кровать, покрытая грязной тряпкой, и ночной горшок составляли все убранство этого номера. Дверь за ней заперли. Вошла хозяйка, вызвалась проводить в туалет. "Послушайте, мадам, — сказала Анна, — у вас, конечно, как в каждом отеле, есть телефон? Нет, нет, я не собираюсь звонить, но очень возможно, что мне позвонят из Берлина. Мне должны перевести деньги. Без денег не очень-то приятно в чужом месте. А я в долгу не останусь." Хозяйка заулыбалась и обещала позвать ее к телефону. В этой комнате она чувствовала себя очень скверно. Хотелось осмотреть шкафы, они при плохом освещении (одна лампочка горела под потолком) казались бездонными.

Кровать грязная. Нет, спать не придется. Часа через два хозяйка позвала к телефону. Хотелось бежать, но Анна чинно шла за ней. В трубке услыхала голос Бориса. Телефон, конечно, прослушивается. Весело болтала с ним по-итальянски. Теперь все было ясно. Там уже знают. Ребенка не бросят в чужой стране, а там будет видно... Ночь,

 

длинная ночь прошла. Утром хозяйка повела умываться. В прихожей сидел уже другой дежурный.

Около 9 часов пришел за ней вчерашний провожающий и тут же позвала хозяйка: по телеграфу прислали деньги. Хозяйка была довольна, провожатый — тоже, но больше всех была довольна наша актриса. Как хорошо, что Борис "на всякий случай" просил запомнить номер почтового отделения, куда можно послать телеграмму. По дороге в гестапо провожатый еще раз напомнил, что ни в коем случае нельзя упоминать о том, что даже в дальнем колене имеются евреи.

...Снова допросы: зачем, почему вы приехали в Германию, кого там знаете и прочее...

Обедать отпускали в ресторан все с тем же толстяком. Вечером она подкармливала его в кафе, по дороге в отель. На третий день сказали, что ее отпустят и даже посадят на поезд, если, конечно, она согласится работать на гестапо и давать кое-какую информацию. Что они высоко ценят ее выдержку и самообладание... Вот тут она уверилась в своем актерском ремесле. Анна была готова к такому повороту событий, но спокойно сыграть полное непонимание, да так, чтобы поверили, ей удалось только со страху.

Ее повезли на станцию, продлили билет и посадили в вагон. Она не могла решить, как поступить? Дать деньги следователю или нет? До денег они все охочи. Возможно, он этого ждет, вручив взятку, можно подтвердить его подозрения... Незадолго до прихода поезда он, глядя Анне в глаза, сказал: "А вы, однако, не все хорошо сыграли. Ни разу за все время не заплакали. Пытались, а слез ведь видно не было?"

— А чего же мне было плакать? Ведь я ни в чем не виновата. Ну, поменяла деньги повыгоднее в Цюрихе...

Он усмехнулся и деньги очутились у него в кармане. Сам повел в вагон, открыл дверь в купе. Там сидела только одна дама. Он представился: "Гестапо. Эта дама поедет с вами". Та испуганно посмотрела на Анну и ничего не ответила. Еще раз козырнув, он ушел. Толстяк внес чемоданы, Аня сунула ему купюру.

Поезд еще стоял, постепенно охватывал страх: "Что стоит им по дороге к границе сбросить ее с поезда?"

 

Соседка по купе, отвернувшись, смотрела в окно. Наконец поезд тронулся. Анна сидела на месте, боясь выйти в коридор и ждала, когда состав замедлит ход и немцы покинут вагон. Потом войдут русские. Она не могла встать, ноги не держали. Вдруг резко открылась дверь, на пороге появился невыразимо красивый молодой пограничник в фуражке со звездой. Она не сразу даже поняла, что он сказал. Он повторил: "Паспорта, пожалуйста." Анна вцепилась в него, слезы хлынули из глаз. "Звездочка, звездочка, звездочка..."

На станции Негорелое ее отвели в медпункт и следующим поездом отправили домой в отдельном купе, ибо она все время плакала.

По приезде в Москву Анна узнала, что на французской границе гестапо арестовало Бориса. Через неделю он вернулся домой: его выкупили.

А потом он сам поехал в Германию, забрал из санатория ребенка.

Малыш не узнал мать и спросил по-немецки: "Говорят, вы моя мама?" Постоял, посмотрел на нее и сказал: "Ты так пахнешь?"

— Что ты, это, вероятно, духи.

— Нет, — ответил малыш, — ты пахнешь так, как я грезил, когда был один.

Мальчик взял палочку и поехал на ней верхом.