ДОМОЙ

—Я отправил Лиине письмо, в котором сообщил, что мой срок заключения закончился. Правда, точной даты возвращения домой я пока не знал. Как ехать, я тоже не знал, да и дорога была неблизкая. И вот мы с ней ожидали того момента, о котором так долго мечтали и молились, и надежда, поддерживавшая нас все эти долгие годы, помогала нам.

Наконец настал тот самый долгожданный день. Все уже было подготовлено, врач еще раз осмотрел меня. В плевру мне накачали воздуха, — что было очень существенно, учитывая дальнюю дорогу. Процедуру эту необходимо было проделывать через каждые десять дней, а мне предстояло ехать больше двух недель. В Москве я должен был обратиться в туберкулезную больницу и — что было желательно — пробыть там некоторое время, чтобы подлечиться с дороги.

На кухне я получил продукты — хлеб и рыбу, затем пошел в кассу, где мне выдали деньги, чтобы я мог купить билет на поезд. Денег, правда, выдали не очень много.

Путь предстоял неблизкий. Сначала надо было доехать до Соликамска, а оттуда на поезде — до города Пермь, расположенного в трехстах километрах от Соликамска. Пермь имела самое прямое отношение к нашей работе: обмундирование, которое швейная фабрика изготавливала для фронта, сначала отправляли из Нижнего Мошева в Пермь, а оттуда везли дальше.

— Если тебе что-то понадобится, можешь обратиться ко мне, — сказал один из работников администрации утром, когда я уезжал, и дал мне свой адрес. Он был родом из Перми, а в Соликамске у него было служебное жилье.

Из Перми мне предстояло ехать до Москвы, а уже оттуда — в Демянск, к моей семье.

Я упаковал в мешок свои личные вещи, а также письма. Мешок набрался нетяжелый, ведь я уже успел полностью износить до дыр всю одежду, которая у меня была с собой в тот год, когда меня привезли сюда. В лагере я оставлял лишь воспоминания.

Я попрощался с товарищами и работниками больницы — врачом и медперсоналом.

 

И вот я уже стою у ворот нижнемошевской больницы в ожидании машины, водитель которой обещал довезти меня до железнодорожного вокзала в Соликамске. До того самого, на который прибыл десять лет назад длинный арестантский состав. Водитель жил в городе и поэтому мог меня подбросить, поскольку ехал домой.

Было начало весны 1948 года. Утром в тот день, когда я уезжал, стояла тихая и морозная погода. Когда нас привезли в лагерь, была лютая зима и темень, а теперь, когда я уезжал, в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Уральская природа теперь была ко мне более благосклонной, нежели тогда, почти десять лет назад; нам пришлось идти в жуткий мороз и пешим порядком, сейчас же за мной прибыла машина работника администрации. Все это казалось мне каким-то странным, неестественным. Я постоянно должен был внушать себе, что теперь я свободный человек и еду домой к своей семье.

По дороге в Соликамск мы разговаривали о швейной фабрике, где водитель продолжал работать, говорили о войне и о предстоящем восстановлении разрушенного. Народы ведь не хотели войны, она была нужна тем, кто у власти. Но людям пришлось за это все равно платить — кровью, здоровьем, страданиями.

С работником лагеря мы попрощались на вокзале. Он отправился домой, а я пошел покупать билет на Москву, но удалось взять билет лишь на ближайший поезд до Перми. Напрямую до Москвы билетов не оказалось, поэтому я даже не знал, когда выеду из Перми в Москву.

Уже сидя в вагоне и ожидая отправления поезда, я сложил руки и прочитал про себя молитву, поблагодарил Господа за то, что еду домой, и попросил Его сделать так, чтобы я встретил свою семью. А после этого я готов уже был отправиться в потусторонний мир.

Я чувствовал себя очень ослабленным и не был уверен, что мне удастся благополучно добраться до дому. Ведь я уже не тот человек, которого когда-то привезли сюда, хотя не так уж и стар был: в феврале мне исполнилось тридцать пять, то есть еще в самом расцвете сил. Однако годы, проведенные в заключении, давали о себе знать, и я чувствовал, что так и будет до самых последних моих дней.

Поезд, дернувшись, медленно тронулся — начался путь от Соликамска к Москве и к дому. Я закрыл глаза и попытался заставить себя вернуться к действительности. Но что-то все еще продолжало во мне блуждать где-то на грани осознаваемого и неведомого. Эта грань между разными мирами была прозрачной и бесформенной.

Поезд постепенно набирал скорость. Я покидал Соликамск.

В то время, когда я уезжал из Соликамска, там еще не было церковной общины. Прошло много времени, целых сорок пять лет, когда мне снова довелось приехать в этот город. В 1993 году я побывал в Перми. Пермская церковная община организовала мне поездку в Соликамск, и, к своей радости, мне довелось пообщаться с ее членами. Я узнал о том, что немцы, в свое время сосланные на Урал, начали организовывать в Соликамске молитвенные собрания и затем создали церковную общину. И вот я — первый гость в этой общине.

«Среди нас, присутствует брат, который отбывал здесь десять лет лагерей», — так меня представили членам общины и предоставили мне слово. Я начал говорить. Рассказал собравшимся о том, что мне довелось пережить, но прежде всего я подчеркнул, что Бог был со мной и не оставлял меня в трудную минуту. Я был просто очарован тем, как прошло это собрание, молитвам и вознесениям благодарности Богу не видно было конца. То время, которое мы провели вместе, было просто благословенным, и я был благодарен судьбе за то, что смог приехать в Соликамск в этот — второй — раз и возрадоваться вместе с друзьями, пришедшими на это собрание. Горе и печаль многолетней данное ги сменились радостью.

В Перми я должен был сделать пересадку на московский поезд, однако, хотя билет у меня был, плацкарту приобрести не удалось: после окончания войны было большое движение людей. А поскольку поезда ходили редко, то столпотворение было громадным. Мне ничего не оставалось делать, как идти искать того работника лагерной администрации, который дал мне свой адрес и обещал оказать помощь, если таковая потребуется.

Он оказался дома.

— Вот, значит, приехал я сюда, — начал я выкладывать ему свои заботы, — а плацкарт на Москву нет, и мне никак отсюда не уехать.

Выслушав меня, он сказал, что знаком с одним работником железной дороги, который наверняка сумеет помочь. Затем он велел мне снова идти на пермский вокзал, куда он должен был скоро подойти. Вернувшись на вокзал, я стал ждать; он, как и обещал, пришел точно в назначенное место.

— Пойдем со мной, — сказал он, и мы вместе зашли в кабинет работника вокзала. Когда мы оттуда вышли, у меня была не только плацкарта, но также билет на московский поезд — на проезд в спальном вагоне.

До Москвы мне предстояло ехать несколько дней.

№ вот я в спальном вагоне. Вечерние сумерки уже сменялись ночью, когда поезд, скрипя колесами на рельсах, медленно начал движение. Я смотрел из окна. В темном уральском небе висела луна, освещая заснеженные пейзажи, — зрелище было какое-то торжест-

 

венно-спокойное, суровое и светлое. Не верилось, что здесь, в этих лесах, скрыты невероятные людские страдания, лишения и смерть. Жизненные пути различны, однако конец всегда один и тот же. Природа милосердна, и посему она за видимым скрывала происходившее.

В купе у меня был матрас, подушка и одеяло — все совсем не так, как десять лет назад. Я просто не мог не сравнивать эти две поездки — сюда и отсюда. Сейчас в вагоне есть туалет, а тогда была просто дырка в полу. По сравнению с тогдашней доставкой я теперь ехал просто по-княжески. К тому же сейчас в вагоне было еще и тепло.

Минул один день, другой, а я все ехал и ехал. Встало солнце — наступило утро, солнце село — наступил вечер. Затем — второй день и второй вечер. И так сутки за сутками. Ночью мне в купе спалось хорошо. Иногда поезд останавливался и по нескольку часов стоял на какой-нибудь станции, прежде чем снова начать движение.

В поезде я разговорился с одной приятной женщиной, которая тоже ехала в Москву. Мы рассказывали друг другу о самых разных вещах, — она мне про свою жизнь, а я ей о том, что возвращаюсь домой после десяти лет заключения. Сказал я и о том, что здоровье у меня сейчас неважное, да она, в общем-то, и так это видела. Я был бледный, отощавший и тяжело дышал. Я объяснил, что одно легкое у меня не работает.

— Нет, вам сейчас нельзя ехать сразу домой, вы должны в Москве обратиться в больницу, — сказала она мне, видя, в каком я состоянии. И когда поезд прибыл в Москву, она помогла мне добраться до больницы, где меня госпитализировали на несколько дней. Было возобновлено лечение наложением пневмоторакса, и, кроме того, я получил возможность отдохнуть после дороги. В больнице ко мне отнеслись с пониманием и помогли узнать расписание поездов, чтобы я представлял, как поеду дальше.

Из Москвы я послал своим телеграмму, в которой сообщил, каким поездом прибуду, но как я проделаю последний отрезок пути до Демянска, я не имел никакого представления.

И опять выходило не так, как хотелось бы. Лиина с Тайми, конечно же, тревожились, поскольку мне не удалось приехать тогда, когда я планировал.

Пролежав несколько дней в московской больнице, я снова продолжил путь к дому. На Ленинградском вокзале в Москве я сел в поезд, багаж находился при мне. Впереди у меня еще была дорога, которую предстояло преодолеть за десять часов на поезде. Я только думал, не дай Бог, если в пути со мной что-нибудь случится.

А беспокоился я потому, что до Демянска железной дороги не было, и от ближайшей станции Лобница надо было на чем-то добираться до города — это сорок пять километров, да еще и по холоду.

 

Я и представить не мог, как пройти такое расстояние пешком, да еще с вещами, хотя их и было-то совсем немного.

Но потом я подумал: «Уж если мне суждено было выжить в лагере, да еще добраться досюда, то уж до дому-то всяко доберусь».

Народу в поезде было много, и поскольку мы сидели в тесноте и друг против друга, трудно было не разговориться. Один из ехавших хорошо знал эти места и сказал, где нужно выйти, чтобы следовать в Демянск. Сам же он направлялся чуть дальше. Когда поезд остановился на моей станции, он показал мне место на пролегавшем рядом с железной дорогой шоссе:

— Вон туда идите, там можно сесть на грузовую машину, — посоветовал он.

Выйдя из вагона, я очутился совершенно в чужом, незнакомом месте. Я никогда не бывал здесь раньше. Я стоял, и мне даже не верилось, что теперь я гораздо ближе к дому, чем много лет назад. Везде были видны разрушенные войной дома. Уже стоял вечер, на небе светила луна — та самая, которая заливала своим бледным светом и уральские просторы. Да, вот" я почти и приехал, где-то там, в нескольких десятках километров живет моя семья.

Со мной вышли еще несколько пассажиров. Те, кто был из здешних мест, подхватив свои вещи, стали расходиться кто куда.

Я спросил у одной женщины, как мне добраться до Демянска. Оказалось, что и она едет туда же. Правда, сказала она, никаких автобусов на Демянск нет, однако иногда здесь проходят грузовые машины, которые, если есть место, подбирают сошедших с поезда. Пока мы стояли и ждали машину, я рассказал женщине, что долго был в лагере и вот теперь еду домой к своей семье. Сказал, что со здоровьем у меня сейчас неважно.

Наконец подъехал грузовик, но свободных мест в нем не оказалось. Я перебросился с сидящими в кузове несколькими словами, сказав им, что еду домой к семье, которая меня ждет. Но водитель все равно не взял нас, и мы с женщиной остались ожидать следующую машину.

Я еще не знал о том, что отправленная мной из Москвы телеграмма не дошла. Лиина, получив мое письмо, которое я послал раньше, прикинула, в какой день я должен приехать, и вот уже две предыдущие ночи они с Тайми напрасно прождали меня: московский поезд проходил вечером, а машина, которая возила в Демянск почту и обычно подбирала сошедших с поезда, оказывалась в Демянске лишь в полночь.

Когда первая машина, не взявшая нас, подъехала к повороту дороги, у которого, ожидая меня, стояли Лиина и Тайми, они снова увидели, что в машине меня нет.

 

— Кого ждете? — спросил водитель.

— Папу, — послышался голосок Тайми.

— А откуда папа едет?

— Из тюрьмы.

— Ждите здесь, никуда не уходите, он приедет на следующей машине, — сказал водитель. Однако неизвестно было, когда придет следующая машина. Тайми и Лиина снова стали ждать, но на душе у них уже было легче. Если десять лет ждали, то что уж говорить о каких-то нескольких часах.

Через некоторое время к станции подъехала вторая машина. Мы с женщиной обрадовались, однако тут же выяснилось, что в машине есть место только для одного.

— Он болен, возьмите его, — показав на меня, сказала женщина водителю. Сама она осталась ждать в ночи, на весеннем холоде, когда подойдет следующая машина. Я поблагодарил ее, сел в машину и поехал — к дому, к семье. Эта машина пришла в город примерно в час ночи, но ехала она несколько иной дорогой, нежели первая. Водитель высадил меня недалеко от нужного места, но все же чуть в стороне.

Когда я выбирался из кузова, сердце мое билось от радости и волнения. Скоро я увижу моих родных! Однако, оглядевшись, я никого не увидел. С собой у меня была схема, которую Тайми нарисовала и прислала мне в письме. Хоть я уже и знал ее фактически наизусть, но все же достал и стал рассматривать. Ага, вот речка, но где же мост, через который нужно перейти? Вот возвышенность, чуть подальше — лес. Очертания местности постепенно начали совпадать со схемой, вот уже и мост виден. Медленными шагами я направился к нему.

Наконец-то!

Я увидел девочку, которая бежала ко мне издалека. Это, скорее всего, Тайми! Но вот только узнаю ли я свою дочку? Ведь ей не было еще и двух лет, когда я видел ее последний раз тогда, в тюрьме «Кресты», при прощании. Теперь ей уже одиннадцать. Когда девочка подбежала почти вплотную, я увидел: да, это она.

— Папа!

— Ты Тайми?

—Да!

Мы бросились друг другу в объятья. Вскоре рядом оказалась и Лиина. Мы плакали от радости. Вот она, минута, которую мы так ждали, молясь и надеясь! Иногда пребывали в полном отчаянии, надежда то появлялась, то исчезала. А теперь от волнения мы даже не могли ничего сказать друг другу. Да и не нужны были слова, какое они теперь имели значение! Мы все обнимались и обнимались, глаза наши были полны слез — это были слезы радости. Мы не верили, что все это наяву. Но это был не сон. Мы благодарили Бога за то, что Он

 

дал нам эту прекрасную минуту. Долгая разлука осталась позади, и мы снова — живые и невредимые — были вместе.

Немного придя в себя, мы потихоньку пошли к дому — теперь это был также и мой дом. Лиина с Тайми жили в небольшой комнатке, которую снимали у одной вдовы. В доме было две комнаты, плита находилась в комнате хозяйки. Вход в нашу комнату был довольно своеобразным: приходилось забираться через окно. К окну были приставлены две доски, по которым попадали в комнату, и выходили из нее, поскольку хозяйка не хотела, чтобы жильцы пользовались ее кухней и ходили через дверь.

И вот, значит, мы втроем, по очереди, забрались по доскам через окно и попали в комнату: сначала Тайми, за ней я, а за мной Лиина. Выглядело это довольно забавно. Сестры Лиины, Мари и Анна, уже ожидали нас внутри, глядя, как мы по одному спрыгивали с окна на пол.

Снова объятия, снова слезы — долгожданная встреча была поистине радостной, она явилась для нас самым настоящим праздником.

Комната была небольшая и очень скромная: стоял стол, несколько стульев, кровати, плитка для приготовления еды — теперь это был дом для пяти человек. По случаю встречи было решено накрыть на стол. Откуда-то появились продукты — картошка, хлеб, зелень, напиток. Ничего, что в комнате было тесно — это нас в данную минуту волновало меньше всего. Мы чувствовали, что у нас есть все, что необходимо: полное взаимопонимание, радость, оттого что теперь мы все рядом, поскольку так долго — целое десятилетие — мы находились далеко друг от друга. Времени утекло много, разделявшие нас расстояния были огромными. И вот, наконец, свершилось то, чего все так долго ждали: окончательно остались позади долгие годы неизвестности, в течение которых мы с Лииной не знали, жив ли один из нас или же смерть уже пролегала между нами черной рекой.

В эту ночь, конечно же, никто не спал. Мы все рассказывали и рассказывали друг другу, что с нами было, благодарили судьбу за то, что таким удивительным образом она снова свела нас вместе. Наконец-то наступил миг, которого мы все так долго ждали, за него пришлось испытать много страданий и боли, и нашего согласия на это никто не спрашивал, да и мы уже больше ничего не просили.

Но сейчас нам было достаточно того, что мы наконец-то встретились, и сердца наши были переполнены радостью.

Когда стали ложиться спать, Тайми вдруг начала плакать:

— Я хочу к па-апе.

Подумав, мы решили, что папа будет спать между мамой и дочкой.