Глава III

ЧТО БЫЛО - ТО БЫЛО

 

На концертах Шаляпина, Вертинского и «своих» артистов. В Харбине, когда он был «русским городом на китайской земле», в русской колонии процветала театральная жизнь. Практически никто не интересовался, какой паспорт у соседа-зрителя. Рядом могли сидеть и советский гражданин и эмигрант.

В финансировавшемся администрацией КВЖД Железнодорожном собрании (Желсобе) ставились спектакли, выступали приезжавшие на гастроли лучшие творческие силы России и Советского Союза. Существовала в Желсобе постоянная оперная труппа с первоклассными исполнителями. В детстве мне довелось слушать оперы «Золотой пастушок», «Сказка о царе Салтане», а в юношеские и студенческие годы «Демон», «Евгений Онегин», «Кармен», «Черевички», «Пиковая дама», «Русалка» и другие. Было несколько дирижеров, но мне запомнился Владимир Михайлович Каплун-Владимирский, может быть, потому, что часто видел его фамилию на программках, а может быть, потому что позднее

 

встретил ее на театральных афишах в Коми АССР. Здесь он дирижировал оперными и опереточными постановками в Ухте, а затем в Сыктывкаре после его ГУЛАГовской эпопеи.

Каждый выходной или праздничный день в Харбине ставили киноконцерты: сначала демонстрировался полнометражный фильм, а затем ставился эстрадный концерт. Причем одна и та же программа шла одновременно в трех кинотеатрах - в разных концах города: на Пристани, в Новом городе и в Модягоу. «Подвижность» кинофильмов и артистов эстрады обеспечивали автомобили, перевозившие их для выступлений из одного театра в другой «по скользящему графику», как сказали бы сейчас. Так что харбинцы, пожелавшие посмотреть в этот день киноконцерт, могли сделать это недалеко от дома, тем более, что проводилось несколько сеансов в день и цены были вполне доступные.

До обострения японо-американских отношений в Харбине демонстрировались чаще всего американские кинофильмы, но было немало и фильмов европейских студий. Как и везде, в первые годы демонстрировались «немые» черно-белые фильмы; затем пришли звуковые и цветные. Кинотеатры быстро «перестроили» свою аппаратуру я фильмы по-прежнему шли первым экраном вскоре же после выхода их со студий, а через некоторое время повторялись в кинотеатрах «второго экрана». После создания оси «Берлин - Рим - Токио» американские фильмы бойкотировались на правительственном уровне, и зрители стали смотреть кинофильмы европейских студий, которых стало поступать больше, чем до этого бойкота. Демонстрировались кинофильмы на языке оригинала, а под стандартным экраном были установлены небольшие экранчики, на которых давались русский и китайский переводы синхронно с языком оригинала. Так что зрители получали полное впечатление от увиденных новинок, даже если и не владели иностранными языками.

Фильмы советских киностудий почти не демонстрировались в кинотеатрах Харбина. Но мы всё же видели «Путевку в жизнь», «Господ Головлевых». Только один сеанс демонстрировались «Веселые ребята» - этот фильм сразу же сняли с экрана, не объясняя причин, несмотря на то, что он первоначально был «дозволен» цензурой.

После продажи КВЖД маньчжугоуской стороне многие артисты эвакуировались в Советский Союз и вскоре «затерялись». Среди них были талантливый исполнитель русских песен Леонид Михайлович Моложатов (настоящая фамилия Андреев), популярный исполнитель песен Пьеро Александр Захарович Кармелинский, сатирик Владимир Степной, ба-

 

лалаечник Михаил Родненький, исполнительница романсов Ольга Строн-ская и много других, «канувших в Лету».

Выступления Моложатова всегда сопровождались исключительным успехом. Он уроженец Маньчжурии, окончил гимназию на станции Имяньпо, Харбинский политехническим институт. Серьезно занимался пением, став учеником известной преподавательницы М.В. Осиповой-Закржевской. На эстраде полностью развернулся его талант. Он также выступал и в оперетточном коллективе: исполнение им ролей Раджами (в «Баядере»), Эдвина (в «Сильве») вызвали самые похвальные рецензии прессы. Моложатов (кстати, мы были соседями - он жил в соседнем доме) выступал обычно в русском боярском костюме, и многие песни буквально захватывали весь зрительный зал.

Как и о Моложатове, нет никаких сведений о А.З. Кармелинском и других артистах харбинской эстрады, уехавших после продажи КВЖД. В 1992 году в газете «На сопках Маньчжурии», издающейся в Новосибирске ассоциацией «Харбин» и помогающей бывшим жителям Китая разыскивать своих родственников и восстанавливать семейные и родственные связи, сын А.З. Кармелинского просил тех, кто знал его отца по жизни в СССР, поделиться сведениями. Сын писал, что последний раз видел отца на станции Имянь по на восточной линии КВЖД в середине 30-х годов, и вскоре отец выехал в СССР. На этом связь с ним прекратилась.

Оставшиеся в Харбине артисты создали новые труппы и продолжали прежние традиции. Постоянный драматический ансамбль Василия Ивановича Томского ставил пьесы в театрах «Модерн» и «Ориант». Ансамбль Александра Сергеевича Орлова и Сабины Михайловны Верлен - в Коммерческом собрании. В конце 30-х годов была создана харбинская оперетта с участием молодых сил. Ставились также и отдельные оперные спектакли^*. Был создан и успешно выступал симфонический оркестр. Но 1936 год был исключительным: Харбин испытал огромное творческое удовлетворение от гастролей Шаляпина и Вертинского.

Федор Иванович Шаляпин за два года до кончины от белокровия (он скончался в 1938 г. в Париже) совершил поездку на Дальний Восток. В

 

Харбин приехал из Японии в марте 1936 года. Было дано всего три концерта в огромном зале первоклассного по тем временам кинотеатра «Америкэн», вмещавшем две тысячи зрителей. Мне довелось быть на одном из этих концертов. Шаляпин пел вполголоса из-за ларингита, но чувствовалось его исключительное исполнительское мастерство. Прежде мы слушали Шаляпина на пластинках, но на них невозможно было передать все оттенки интонации его голоса.

Федор Иванович мог дать образы, рожденные без партнеров, без костюма и грима, без помощи декораций - лишь искусством пения. Скажем, «Вдоль по Питерской» он не пел, а буквально исполнял. Казалось, что нет конца разудалому веселью, мощи и шири народной души. Тоже и «Дубинушка» - и настала пора, и поднялся народ... «Эй, ухнем», «Из-за острова на стрежень», «Песнь варяжского гостя» и т.д.

Даже когда он в коротенькой песне напевал, как «возвратился ночью мельник» и увидел чьи-то сапоги, а его уверяли, что это просто ведра, то только Шаляпин смог убедить нас в том, что это не ведра: «Никогда до этих пор (он) не видал на ведрах медных шпор». А об исполнении им знаменитой «Блохи» трудно передать, какое впечатление она произвела в зале. Мы сразу увидели разницу в звучании на пластинке и в театре с отличной акустикой.

Шаляпин улыбнулся и негромко завел: «Жил-был король когда-то, при нем блоха жила... Милей родного брата она ему была...» Спев куплет, он тихо захохотал: «Блоха! Ха-ха!» Негромко, но властно крикнул «король» портному: «Для друга дорогого сшей бархатный кафтан!» и снова засмеялся: «Блохе кафтан? Блохе?! Ха-ха»...

Подумалось тогда, что надо было обладать смелостью, чтобы исполнять это произведение Мусоргского до революции - в те годы, когда был жив Распутин.

Созданное на территории Маньчжоу-го Бюро по делам российских эмигрантов пыталось «взять под контроль» гастроли Ф.И. Шаляпина в Харбине и придать им политический характер. Бюро потребовало также устроить благотворительный концерт. Но Шаляпин сразу же «уведомил» «политических деятелей», что бесплатно только птички поют, и тогда экстремистская часть прессы в лице газеты «Наш путь» начала травлю Шаляпина, но безуспешно. Гастроли в Харбине прошли с триумфом.

Но не эта фраза о «птичках» была характерна и типична для Шаляпина. Известный театральный критик Илья Ильич Шнейдер вспоминает характерный для Федора Ивановича поступок. Он пишет, что еще в России с Шаляпиным долго работал в роли импрессарио, уполномоченного адми-

 

нистратора некто Бискер. Уже в преклонных годах он оказался после революции в Бухаресте, где терпел страшную нужду и голодал. В концертных бюро с ним не хотели разговаривать, когда он приходил туда в поисках какой-нибудь работы, а то и просто выгоняли этого старого, изможденного человека. В отчаянную минуту Бискер написал письмо Шаляпину.

И вот однажды - это было в 1926 году - Бискеру пришла телеграмма из Нью-Йорка: «Ставь концерт. Шаляпин». С этой телеграммой Бискер явился в одно из концертных бюро, откуда его много раз прогоняли. Мгновенно произошло чудесное превращение - вокруг Бискера забегали, не знали куда посадить и как величать. Владелец бюро готов был на всё, лишь бы закрепить за собой организацию концерта Шаляпина в Бухаресте и оградить себя от происков конкурентов. Наконец, всё было обусловлено, Бискеру выдали аванс, и в этот день он впервые за долгие годы нормально пообедал. Потом в бюро спохватились: концерт Шаляпина висел в воздухе - в телеграмме не было никакого указания о дате гастроли! Но выход из положения нашелся: выпустили анонс о предстоящем концерте Шаляпина и открыли предварительную продажу билетов.

Бухарест сошел с ума. Любителей не останавливало и то, что билеты стоили баснословно дорого. А от Шаляпине не было никаких известий. Дирекция концертного бюро забила тревогу. Бискер, приодевшийся и отвыкший от голода, метался в смертельной тоске. Публика, купившая билеты, волновалась. Вмешалась полиция. Решено было Бискера арестовать. И тут с бухарестского аэродрома поступило сообщение: приземлился самолет из Лиссабона, на котором прилетели Шаляпин с дочерью.

В Бухаресте Шаляпин пел в течение всего концерта один и имел огромный успех. После концерта бледный и взволнованный Бискер принес Шаляпину груду денег. Шаляпин отмахнулся от нее: «Мне ничего не надо. Я приехал сюда не ради денег, а ради старого товарища, чтобы помочь ему в беде. Оба мы скитальцы, оба без родины, но я богат, а у тебя ничего нет. Бери всё себе».

Бискер, переживший столько волнений и потрясенный прямо-таки с неба свалившимся на него богатством, в том же месяце умер от разрыва сердца - завершает рассказ И.И. Шнейдер^*.

Этот пример не единственный. В газете «Советская Россия» описано, как Шаляпин увидел в Париже возле церкви незнакомых оборванных, обтрепанных женщин с детьми, просивших дать им что-нибудь на хлеб. Но у него в тот момент не было денег. На следующей день, после молеб-

 

на и освящения нового дома, Федор Иванович передал священнику этой церкви 5000 франков со словами: «Батюшка, я вчера видел на церковном дворе несчастных женщин и детей. Их, вероятно, много около церкви и вы их знаете. Позвольте мне предложить вам 5000 франков. Распределите их, пожалуйста, по своему усмотрению»^*.

Описанные эпизоды не были случайными для Федора Ивановича. Находясь в Харбине, Шаляпин помогал тем, кто бедствовал. Г.В. Мелихов описывает, как Шаляпин помогал тем, кто действительно бедствовал:

«Приходит к Шаляпину в Харбине одна молодая симпатичная барышня, бедно, но чисто одетая. Объясняет, что хотела бы попасть на концерт, но нет денег. Шаляпин обещал достать ей контрамарку. Разговорились. Шаляпин спрашивает ее, что она делает? Оказывается, учительствует -преподает языки и еще что-то. Живет с матерью, отца нет. Ф.И. спрашивает, сколько она получает? Оказалось, 11 долларов в месяц. На вопрос: «Как же можно жить на такую сумму? - она ответила Шаляпину, что другие еще хуже живут. Предложить ей деньги Шаляпин посчитал неудобным и попросил ее зайти через день на чашку чая. Когда через день она пришла, они вновь разговорились. Федор Иванович приготовил конверт с деньгами, но с большим трудом уговорил ее взять. Он уверял ее, что играл в карты и на ее счастье выиграл, поэтому не может взять деньги себе, так как играл на ее счастье», - пишет Г.В. Мелихов (с.88)^**.

Вспоминая посещение Шаляпиным Харбина, хочется отметить то, что имя Федора Ивановича давно реабилитировано всевозможными актами памяти на родной земле. В 1988 году, как известно, открылась экспозиция в доме Шаляпина на Новинском бульваре (ул.Чайковского). Издана его книга «Маска и душа», вышли грамзаписи, в родную землю перенесен его прах из Парижа. На его могиле на Новодевичьем кладбище установлен памятник.

Харбинцам в 1936 году выпало счастье слушать пение «самого Шаляпина» и согласиться с мнением А.М. Горького, назвавшего Федора Ивановича «символом русской мощи и таланта» и поставившего его в одном ряду с именами Пушкина и Толстого, в полной мере оценив роль, которую сыграл наш великий соотечественник не только в музыкальном искусстве, но и в мировой культуре в целом.

 

* * *

 

1936 год был «урожайным» на гастроли знаменитостей в Харбине. Приехал Александр Николаевич Вертинский, автор-композитор исполнитель многих песен, часто наполненных тоской и безнадежностью. Я был на его концерте в Коммерческом собрании. Правда, он пел не только «Минуточку» или «В синем и далеком океане», но и «Молись, кунак, в стране чужой, молись, кунак, за край родной...», пел «Чужие города»:

.. .Тут шумят чужие города,

И чужая плещется вода,

И чужая светится заезда...

…Тут живут чужие господа

И чужая радость и беда.

Мы для них чужие навсегда!..

Эти слова нашли понимание в зрительном зале. Вертинский не боялся говорить то, что думает. Взять хотя бы его песню «В степи молдаванской»:

«О, как сладко, как больно сквозь слезы хоть взглянуть на родную страну».

Позже эмиграцию расколола на два «лагеря» песня Вертинского «О нас и о родине», где есть такие строки:

...И еще понять беззлобно,

Что свою, пусть злую, Мать

Всё же как-то неудобно

Вечно в обществе ругать...

Из Харбина А.Н. Вертинский уехал в Шанхай, где вскоре женился на сотруднице центрального аппарата крупной пароходной компании Mollers’Limited Лидии Владимировне Циргвава (я могу ошибиться, так как перевожу ее фамилию с английской транскрипции). Я тогда работал на инженерной площадке этой фирмы в Путунге, а жили мы на Бродвее в доме Mollers’Wharves, имея служебную квартиру. В этом же доме жила и будущая супруга Вертинского со своей мамашей. После начала Тихоокеанской кампании в декабре 1941 года, жителям этого дома вскоре пришлось переехать на французскую концессию, так как дом был занят японцами.

 

В Шанхае у Вертинских родилась дочь Марианна и в 1943 году они уехали в Советский Союз. Как родина встречала приезжавших соотечественников, описывала «Литературная газета»:

«Он всегда хотел вернуться на Родину. 1919 год: «Я это понял, едва ступив на берег Турции». Дважды Вертинскому казалось, что разрешение вернуться вот-вот получит. Дважды ему не ответили, хотя первый раз ходатаем был А.В. Луначарский, второй - наш посол в Польше П.Л. Войков. Третья попытка оказалась удачной. И далее: «7 марта 1943 года Вертинский еще раз испытал судьбу - обратился с письмом к В.М. Молотову: «20 лет я живу без Родины... Пустите нас домой...» На сей раз пустили и в ноябре 1943 года А.Н. Вертинский вернулся в Советский Союз с двадцатилетней красавицей женой, тещей и только что родившейся Марианной» пишет Г.Цитриняк^*.

Возвращаясь к шанхайскому периоду его жизни, вспоминается, что Вертинский исполнял новые песни, которые никак нельзя было назвать безыдейными. Например:

.. .Проплываем океаны,

Бороздим материки,

И несем в чужие страны

Чувство русское тоски...

...И пора уже сознаться,

Что напрасен дальний путь...

Слова А.Н. Вертинского о Родине, которая «цветет и зреет, возрожденная в огне, и простит и пожалеет и о вас и обо мне» характеризовали его убеждения тех лет, которые были созвучны мнению многих шанхайцев, «переоценивавших» свои прежние взгляды.

Он выступал на страницах шанхайской советской газеты «Новая жизнь» со стихотворениями, ставшими его новыми песнями:

«Мы стучимся к Родине обратно, нищие и блудные отцы» (цитирую по памяти). Его «стук» (в хорошем смысле слова), как сказано выше, был услышан и он закончил свою жизнь в России, здесь стал лауреатом Государственной премии за исполнение роли кардинала в фильме «Заговор обреченных».

В России у Вертинского родилась вторая дочка Анастасия и появилась песня «Доченьки»:

 

...У меня завелись ангелята,

Завелись среди белого дня.

Всё, над чем я смеялся когда-то,

Всё теперь восхищает меня...

Этих двух ангелят хорошо знают у нас в стране и за рубежом как талантливых актрис Анастасию и Марианну Вертинских. Их мать Лидия Владимировна также великолепно исполняла роли в ряде кинофильмов.

Картина была бы неполной, если не коснуться дальнейшей, после 1943 года, жизни Вертинских в родной стране. Цитированная выше «Литературная газета» писала:

«Н.Я. Мандельштам рассказывала, что когда в 1946 году Анна Ахматова читала в Политехническом стихи, зал встал и устроил ей овацию. Ахматова «похолодела от страшного предчувствия», и не напрасно: по слухам, узнав об этом, Сталин спросил: «Кто организовал вставание?»

«А Вертинского встречали овации, и он не холодел, не сжимался от страха. Почему? Один ответ мы имеем, даже два. На первом московском концерте в ВТО был Василий Сталин, в антракте с ним разговаривал С.Гурарий, фотокорреспондент «Известий», и Василий ему сказал, что у отца есть пластинки Вертинского, он его любит и, когда устает, заводит «В синем и далеком океане». Второе. Проект известного постановления 1948 года о музыке, где целый абзац посвятили Вертинскому, Жданов принес Сталину. Тот молча прочитал текст, молча перечеркнул абзац, посвященный Вертинскому, потом сказал: «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине».

Достоверна ли информация Г.Цитриняка? Во всяком случае в печати не было ни одной «разгромной» статьи о Вертинском. В конце 40-х-начале 50-х яростно обличали всех и вся, но «декадента» Вертинского не упомянули ни разу... Почему-то, едва кто-нибудь напоминал, что «хорошо бы и Вертинского», кто-то обязательно поднимался и спокойно бросал: «Вертинского не трогать!» Видимо, и у палачей есть свои «капризы» - уцелел же Пастернак, осталась жива Ахматова...

Правда, после приезда Вертинского на родину, в советской прессе не было ни одной рецензии на его концерты, которые первоначально проходили в заводских клубах и домах культуры. Это было «созвучно» тому времени, когда рецензии писались, если «есть мнение» о целесообразности их написания. Мне приходилось видеть, например, на четвертой полосе газеты «Уральский рабочий» (Свердловск) в разделе «Что сегодня

 

клубах, кино и театрах» анонсы о концертах А.Н. Вертинского. И всё. Рецензий нигде не читал, а люди с интересом ходили на концерты. Многие имели еще до войны пластинки Вертинского, нелегально завезенные из заграницы или переснятые здесь на рентгеновскую пленку.

Вертинский считал своим долгом регулярно выступать в школе, где учились его дочери. Билеты были платные, но весь сбор шел детям из бедных семей - им покупали школьную форму, обувь, платили за завтраки и т.д. За все время только однажды разразился скандал: артист узнал, до на сбор от его концерта купили ковер в кабинет директора школы.

Для членов правительства выпустили в военные годы диск с пятнадцатью песнями Вертинского тиражом 50 экземпляров. Но кончилась война, и он вдруг узнал, что его пластинки выпускают огромными тиражами и продают за рубежом - стране нужна была валюта. Потом уже стали продавать и у нас, но авторских выплатили мелочь, да и то после робкого напоминания.

Вертинскому установили «норму» - 24 концерта в месяц, как «артистам без звания» - «У нас все равны!» Но чтобы ставки были выше, надо было гастролировать по стране. Руководители Гастрольбюро согласились и послали его на Дальний Восток и в Сибирь почему-то зимой, в пятидесятиградусные морозы, а в Среднюю Азию почему-то летом, в пятидесятиградусную жару?! Салоны самолетов не отапливались, «джипы» были открытыми. А у Вертинского начиналась грудная жаба.

За несколько месяцев до смерти Александр Николаевич написал письмо в министерство культуры, в котором задал четыре вопроса:

«1. Почему я не пою по радио? Разве Ив Монтан, языка которого никто не знает, ближе и нужнее, чем я?

2. Почему нет моих пластинок?

3. Почему нет моих нот, моих стихов?

4. Почему за 13 лет нет ни одной рецензии на мои концерты?» Итоговая фраза из этого письма: «Меня любил народ и не заметили его правители!»

21 мая 1957 года Александра Николаевича Вертинского не стало. Он скончался в Ленинграде, в гостинице, после концерта.

Вместе с Вертинским ушел в небытие и созданный им жанр. Есть немало подражателей, пытающихся «по-своему» подать песни, которые исполнял Александр Николаевич с неподражаемым мастерством, но даже самая отличная копия не становится лучше оригинала. Нам, кто слышал Вертинского «живого», хочется сказать подражателям: постарайтесь создать свой жанр и не «коверкайте» великий оригинал.

 

Вертинский пел «Пред ликом Родины»:

.. .Мне в этой жизни очень мало надо,

И те года, что мне осталось жить,

Я бы хотел задумчивой лампадой

Пред ликом Родины торжественно светить.

 

... И будет мне великою наградой

И радостно и драгоценно знать,

Что в эти дни тишайшею лампадой

Я мог пред ликом Родины сиять.

Искусство Вертинского было человечным. Были и до него яркие таланты, будут и после, но такого как он нет. Так сформулировала «Литературная газета» в упомянутой статье Г.Цитриняка. Он, безусловно, прав.

Отрадно, что в 2002 году на доме в Москве, где жил А.Н. Вертинский, наконец, установлена мемориальная доска соответствующего содержания. Много лет понадобилось, чтобы признать своего великого соотечественника.

Епископ, затем архиепископ, Нестор - друг и наставник нашей семьи. «Смиренный Нестор, Божией милостью епископ Камчатский и Петропавловский» - запомнилась эта подпись на Почетной грамоте, адресованной моим отцу Павлу Степановичу и дяде-крестному Флору Степановичу Маркизовым - подрядчикам, строившим церковь «Дома милосердия» на Батальонной улице в Харбине. Она запомнилась с тех далеких лет, может быть, потому, что я впервые в жизни увидел такую Почетную грамоту. В каком году это было, я не могу с уверенностью сказать. Церковь в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость» строилась в два «приема», по мере сбора средств епископом Нестором. По свидетельствам старожилов-харбинцев, это относится к середине 20-х годов. По данным Г.В. Мелихова, - к 1925 году ^*.

Жизненный путь владыки Нестора (9.Х1.1884 г., Вятка-4.XI. 1962г., Москва) описан Г.В.Мелиховым.

С постройкой первой очереди церкви «Дома Милосердия» начались близкие отношения старших Маркизовых с владыкой Нестором, продол-

 

жавшиеся много лет. Владыка Нестор, сначала епископ, затем архиепископ и митрополит, был частым гостем в нашей семье. Он бывал на всех семейных торжествах и просто без повода, отдыхая среди друзей от тягот эмигрантской жизни. У него было «хобби», как сказали бы сейчас - древняя китайская игра «маджан». Партнерами владыки частенько были Полина Федоровна Державина и кто-нибудь из Маркизовых (требовалось четыре партнера). Это была игра, требовавшая не азарта, а разумного анализа и вдумчивости: надо просчитать несколько ходов вперед; а кто выиграл - кто проиграл, определяется не деньгами, а специальными косточками с условными точками. Эти «точки» можно было превращать в деньги, но можно и не превращать.

Вспоминается, что пришли как-то юные приятели, а у нас шла игра в маджан. Вот ребятишки и задумались, как быть: подходить под благословение к владыке или неудобно? Тут владыка сам подозвал их, благословил, и ребятишки были очень довольны. Затем игра в маджан продолжалась. Присутствуя на наших семейных праздниках, владыка Нестор никогда не забывал приют «Дома милосердия». Вот, например, беседуя с нашими гостями, он говорит: «Мы здесь приятно проводим время, здесь уютно и тепло. Наступает осень (или зима), а отапливать помещение нашего приюта нечем...» Но тут же проблема решается: Маркизовы посылают на следующий день уголь, Державины дрова в том количестве, которое требуется на весь отопительный сезон.

А иногда, когда собираются гости, владыка просит помочь приюту и вынимает подписной лист. Тут бывали частыми гостями Федор Николаевич Зимин, владелец двух аптек, Василий Иванович Казиков, совладелец магазина готового платья, Павел Гаврилович Державин, владелец склада дров, Евгений Зенонович Комар, домовладелец, и другие. Момент был подходящий и предприниматели не скупились, благо что предприятия не были убыточными и все хотели искренне помочь делу, осуществляемому владыкой Нестором.

Как-то на масляной неделе родители пригласили владыку Нестора на блины. Он по телефону ответил: «Не могу, дорогие. Как же я поеду на

 

блины, когда у нас в приюте нет угля, и повар не может приготовить обед детишкам и старикам. Спасибо, но я не имею права». Конечно, ему ответили, что «сейчас отправим уголь, а вы, владыка, всё же приходите на блины». - «Ну если можно так решить проблему, то я, конечно, приду».

Во флигелях на участке «Дома милосердия» жил, как мне помнится, престарелый священник, он участвовал в совершении литургии только по двунадесятым праздникам, на большее у него не хватало сил. Жил в «Доме милосердия» англичанин А.Н. Гиббс - один из воспитателей наследника цесаревича Алексея. Он принял православие и иноческий постриг, в беседах тепло вспоминал семью императора Николая П. Из молодых иноков в обители жил иеродиакон Нил (Константин Михайлович Носов, окончивший гимназию имени Ф.М. Достоевского в 1932 г. и затем работавший журналистом).

Был в «Доме милосердия» и Дамский комитет, он организовывал благотворительные мероприятия, лотереи, сбор средств по подписным листам, сбор пожертвований в определенные дни на улицах города, когда молодежь ходила с кружками и каждому, кто опускал деньги, прикалывала какой-нибудь бантик. На двунадесятые праздники Дамский комитет организовывал, после литургии, «чашку чая», а пироги и другую выпечку дамы приносили из дома.

Очень торжественно совершались богослужения. Допустим, в дни Великого поста литургию или всенощную совершали в темных облачениях, владыка и священнослужители были медлительны, а во время пасхальной заутрени облачения были светлыми, и владыка ходил по храму очень быстро, образно говоря, почти «летал», создавая радостное праздничное настроение.

Вспоминается до сих пор чтение Евангелия на пасхальной литургии, после заутрени. Евангелие от Матфея, например (гл.28, стихи 19-20): «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам, и се Я со всеми вами во все дни до окончания века. Аминь». Это Евангелие в «Доме милосердия» читали на 12 языках, по числу апостолов. Владыка Нестор читал по-корякски, игумен Нафанаил (в миру князь Львов) по-французски, по-английски. Другие священнослужители читали на немецком, японском, китайском и иных языках и, конечно, на церковно-славянском и русском. Было очень торжественно и поднималось религиозное настроение молящихся. В богослужении участвовали настоятель храма Иоанн Тростянский, протодиакон Федот Задорожный и другие священники. Сослужил владыке Нестору в те годы обычно архимандрит Филарет (Вознесенский - инженер, окончив-

 

ший Харбинский политехнический институт, сын епископа Димитрия - в миру митрофорного протоиерея Николая Вознесенского). Позднее архимандрит Филарет возглавил Зарубежную Русскую Православную церковь в сане митрополита. В «Доме милосердия» в 30-х годах принял сан священника журналист В. А. Герасимов, став отцом Василием и затем секретарем владыки Нестора.

В «Доме милосердия» обычно пел прекрасный хор, в котором участвовали известные в Харбине певцы и артисты, но их фамилии не запомнились.

На Крещенье обычно водосвятие совершалось на р.Сунгари, где на некотором удалении от берега сооружались из льда крест и всё необходимое для водосвятия. Но в отдаленных районах города сооружались микро-Иордани. В частности, и в «Доме милосердия», где обычно освящение воды совершал владыка Нестор.

Вспоминаются два случая из жизни наших родственников и друзей. В 1942 году от тифа скончался Георгий Васильевич Погожее. Отпевали его в церкви «Дома милосердия». Гроб внесли в храм накануне вечером, после всенощной. Когда все собрались на отпевание, открылись царские врата, и из алтаря вышел сам архиепископ Нестор, знавший покойного. Было траурно торжественно. Владыка это сделал не по нашей просьбе, а по своему вниманию к покойному инженеру.

В 1943 году скончалась Полина Федоровна Державина. А ее сын Георгий был в это время на станции бывшей КВЖД. Георгия вызвали телеграммой в Харбин, сообщив о болезни матери. Когда он проезжал станцию, где отдыхал владыка Нестор, то владыка встретил этот поезд и позвал Георгия, который понял, что произошло несчастье, и спросил - что будете служить: молебен или панихиду? Владыка разделил с молодым человеком горе, после чего Георгий продолжил путь в Харбин.

В 1945 году при деятельном посредничестве архиепископа Нестора Харбинская и Маньчжурская епархия перешла в ведение патриарха Московского и всея Руси Алексия I. Этому предшествовали распространившиеся в Харбине разговоры о том, что японские власти Маньчжоу-го имеют намерение внести в православные храмы атрибуты своей богини Солнца Аматерасу, «родоначальницы японской императорской династии». Правящий митрополит Мелетий Харбинский и Маньчжурский и все архиереи епархии были категорически против, так как Аматерасу, по православным канонам, была языческой богиней.^*

 

Через Генеральное консульство СССР в Харбине (посредником был архиепископ Нестор) состоялась переписка с московской патриархией, и в июле 1945 года Харбинская епархия перешла в юрисдикцию патриарха Алексия I. Об этом было торжественно оглашено во всех православных храмах. Точную дату не помню, но это было до начала военных действий 9 августа 1945 года. Поминание на богослужениях имени патриарха московского было смелым решением со стороны иерархов Харбинской православной епархии накануне войны. Во время первой всенощной в церкви «Дома милосердия», когда в ектениях прозвучало имя святейшего патриарха Алексия, вместо главы Зарубежной православной церкви митрополита Анастасия, архиепископ Нестор произнес слово по этому поводу. Смысл его слова сводился к тому, что теперь мы не люди без роду без племени, так как нас приняла в свое лоно Русская православная церковь и Московская патриархия, святейший патриарх московский и всея Руси Алексий. «У нас - сказал владыка, - есть и родина, и наша православная церковь, возглавляемая патриархом всея Руси».

Японские власти никак не прореагировали на это, да и времени у них для этого не было - вскоре началась война и Япония капитулировала.

Эмигрантская колония по-разному отнеслась к вхождению Харбинской епархии в состав Московской патриархии, но подавляющее большинство положительно. Мне довелось слышать о несогласии только одного человека. Может быть, их было больше, но мне высказал свое возмущение лишь один человек, участвовавший в гражданской войне: «Почему нас не спросили, согласны ли мы?» - как будто в той политической обстановке подобный опрос был возможен, если даже войти в советское консульство было опасно. А после вступления советских войск в Харбин архиепископ Нестор уже не опасался открыто посещать советское консульство.

На этом мои воспоминания о владыке Несторе заканчиваются. Здесь уместно кратко изложить о дальнейшем пути владыки Нестора со слов священника Дионисия Поздняева:

«Патриаршим Указом от 11 июня 1946 года за №664 митрополичий округ был преобразован в Восточно-Азиатский Экзархат (округ, объединяющий несколько епархий и пользующийся определенной самостоятельностью). Патриаршим экзархом был назначен архиепископ Нестор с возведение его в сан митрополита Харбинского и Маньчжурского.

Деятельность Высокопреосвященного владыки Нестора на посту главы Экзархата была необычайно многосторонней. Достаточно упомянуть о том, что Московская Патриархия в те годы часто пользовалась печат-

 

ными изданиями Харбинской епархии. В Экзархате владыка Нестор всемерно поддерживал традиции церковной благотворительности.

...Рано утром в понедельник 14 июня 1948 г. экзарх был задержан китайскими властями. Одновременно с ним были задержаны секретарь Епархиального совета Е.Н. Сумароков, секретарь владыки священник Василий Герасимов и монахиня Зинаида (Бридди). Генеральное консульство СССР в Харбине было информировано о том, что митрополиту Нестору инкриминируются деяния политического характера и что заключенные не подлежат освобождению и депортируются в СССР... Владыка Нестор 6 лет провел в заключении в мордовском поселке Явас»^*.

О служении митрополита Нестора после освобождения из советского ГУЛАГа описала Н.П. Разжигаева^**.

В «Русской Атлантиде» № 3 был опубликован большой материал о Владыке Несторе. На мои воспоминания о нем откликнулся Александр Кириллович Караулов, сын управлявшего «Домом милосердия» в Харбине Кирилла Александровича. Александр Кириллович по благословению епископа Игнатия Петропавловского и Камчатского входит в состав комиссии до сбору материалов к канонизации Апостола Камчатки митрополита Нестора, прославившегося также добрыми делами в Маньчжурии.

До меня дошли высказывания некоторых людей, ранее не живших в Харбине. Они предполагают, что владыка Нестор, став посредником в переписке между Харбинской Маньчжурской епархией и Московским Патриархатом, завершившейся в июле 1945 года подчинением епархии Патриарху Алексию I, вызвал этим, якобы, недовольство в среде харбинской эмиграции. По мнению одного из этих людей, кстати, никогда не бывавшего в Харбине, недовольство эмигрантов подчинением епархии Патриарху Алексию I могло высказываться очень резко, что могло стать причиной массовых арестов, которые были в Маньчжурии, начиная с августа 1945 года.

Я до конца октября 1945 года был в Харбине. Знал, что эмиграция в большинстве одобряла подчинение епархии Патриарху, и что совершалась подготовка этого акта по согласию правящего митрополита Мелетия и других архиереев, а не самочинно архиепископом Нестором. Ему

 

было поручено вести переписку, которая должна была осуществляться без огласки, чтобы японские власти Маньчжоу-го не воспрепятствовали контактам с Патриархом Московским и всея Руси.

Следователи СМЕРШа во время допросов в Харбине и в СССР вообще не интересовались, как арестованные харбиицы относились к свершившемуся вхождению православной епархии в подчинение Патриарху Алексию I. Это я знаю и по собственному опыту и со слов многих арестованных в 1945 годухарбинцев^*.

 

Харбинцы - строители Свято-Алексеевского храма в Модягоу. Когда мы были детьми, в Модягоу на углу Церковной и Скобелевской улиц существовал небольшой деревянный Свято-Алексеевский храм в честь святителя Алексия, митрополита Московского. Как отмечали старожилы этого района города, приход был многолюдным. Вот и потребовалось строить новый вместительный храм. Прихожане решили возводить кирпичный храм, что и было осуществлено в 1934-1935 гг.

 

Наружные строительные работы, и в том числе кирпичная кладка стен, в то время выполнялись в Харбине только в теплое время года. О кирпичной кладке на замораживание раствора еще и не помышляли.

Семейный альбом, сохранившийся в Ташкенте у кузины Нины Погожевой, напомнил кто и как строили кирпичную Свято-Алексеевскую церковь. На одном из фото, снятых в период строительства (слева направо): руководитель строительства, известный многим харбинцам инженер путей сообщения Михаил Васильевич Карбышев, выпускник Харбинского политехнического института, рядом с ним «тайный», но фактический автор проекта, архитектор, разработавший все детали проекта, Юрий Витальевич Смирнов - он был гражданином СССР и ему «не полагалось» участвовать в этом «культовом» строительстве, но это не помешало ему стать душой проекта. Далее подрядчик Флор Степанович Маркизов, китаец - один из старших рабочих-каменщиков, и прихожанин этого храма г. Басов, много времени уделявший строительству церкви.

На другом снимке (также слева направо): подрядчики братья Флор Степанович и Павел Степанович Маркизовы, протоиерей Сергий Русанов, настоятель храма протоиерей Михаил Рогожин, инженер, постоянно осуществлявший технический надзор со стороны заказчика - приходского совета- Владимир Борисович Роган.

 

Как видно из снимков, фотографировавшиеся находились на возводимых кирпичных стенах храма. Общий вид построенного храма не сохранился в нашем семейном альбоме и взят из архива харбинских фотографий.

Что особенно запомнилось - это торжественный подъем креста на купол. Собралось очень много молящихся. После молебна, с помощью тросов, блоков, талей, лебедок крест медленно поднимался на купол. Создавалось впечатление, что крест самостоятельно приближается к тому месту, где он будет установлен. Это запомнилось на всю жизнь. Богослужения в этом храме начались в 1935 году.

После освящения нового храма в старой деревянной церкви размещалось Харбинское духовное училище. Сейчас в кирпичном здании католический костел.

 

Это было недавно, а оказывается, давно: от 19 ноября 1939 года до золотой свадьбы. Фотоснимки в нашем семейном альбоме напоминают о многих событиях нашей жизни и мы невольно задумываемся, сравнивая их с судьбами своими и своих приятелей, друзей, знакомых, с кем пересекались наши пути-дороги. Вот дата 19 ноября 1939 года. Это день нашей свадьбы. И среди снимков большая группа молодых харбинцев и харбинок - наших шаферов и шафериц. Думаем часто о тех людях и стараемся представить, где сейчас каждый из них, что с ним стало.

Начну издалека. На одной из недавних дружеских встреч «тамада» задал всем присутствующим вопрос - как вы нашли друг друга? Рассказал. На третий день Рождества в 1938 году мы с Ниной Яковлевной Фроловой познакомились на детской ёлке в харбинском «Гранд-отеле». Я там бывал у моего соученика по гимназии имени А.С. Пушкина, затем по гимназии имени Ф.М. Достоевского, Владимира Домбского. Его отец Мариан Константинович был управляющим «Гранд-отеля», принадлежавшего Кулаевым, американцам русского происхождения. Василий Иванович Кулаев был женат на дочери Домбских.

Я только что окончил Харбинский политехнический институт, а Владимир был студентом медицинского факультета французского университета «Аврора» в Шанхае и приехал в Харбин на каникулы, но немного задержался из-за военных действий в Шанхае в ходе японо-китайской войны. Далее был бал планеристов в Железнодорожном собрании и другие встречи, а 19 ноября 1939 года наша свадьба с Ниной.

Нина Фролова была первая русская планеристка Харбина. В1937 году она участвовала в соревнованиях планеристов в столице Маньчжоу-го

 

Синьцзине (теперь г.Чаньчунь) и была награждена медалью как одна из победителей. Планерным спортом на харбинском аэродроме занимались японцы, русские и китайцы (их тогда называли «маньчжурами», хотя маньчжуры это совсем другая национальность; потомственным маньчжуром был император Пу-И из династии Цин, управлявшей Китаем до революции 1911 года). Из более поздних встреч с планеристами я узнал, что в числе русских планеристов-спортсменов были Лидия Гущина (моя соученица по гимназии имени Ф.М. Достоевского), Юрий Салий (позднее жил в Новосибирске), Владимир Трифонов (он переехал в Шанхай, оттуда в Омск и попал в Воркуту на 20 лет, но был освобожден в 1955 году), Константин Радзевич (переехал в Шанхай, где я с ним и познакомился), Владимир Скрипченко (самый юный из русских планеристов) и другие. Занятия спортом некоторых из них носили эпизодический характер. Японцы-планеристы учились летать также и на спортивных самолетах, но китайцев и русских к этому не допускали. Русский инструктор планеристов Морозов как-то говорил им: «Учитесь - на родине пригодится».

И вот наша свадьба с Ниной. Венчались мы в Свято-Николаевском соборе. Венчал нас протоиерей Леонид Викторов и протодиакон Семен Коростелев. За день или два до этого мы и наши свидетели пришли в канцелярию собора, где о.Семен Коростелев сделал запись в метрической книге и оформил все документы, так что ни перед венчанием, ни после него не требовалось оформлять какие-либо документы в соборе. Перед тем как ехать в собор, нас по традиции благословили - меня Серафима Ильинична и Павел Степанович Маркизовы, Нину - ее тетя и Дядя Ульяна Ивановна и Емельян Корнеевич Подзерий. После венчания в соборе свадебный кортеж с молодоженами и девятью парами шаферов и шафериц проехали на Китайскую улицу в фотоателье Войцеховича, там мы сфотографировались, а затем все поехали в ресторан «Гранд-оте-

 

ля», где уже собрались остальные гости. Среди них был и друг нашей семьи архиепископ Нестор, благословивший и напутствовавший нас. Вспоминаю гостей тех далеких лет: мои тетя и дядя Клавдия Наумовна и Флор Степанович Маркизовы, позднее они жили в Ташкенте, Елизавета Филипповна и Мариан Константинович Домбские (он погиб в японском застенке), Полина Федоровна и Павел Гаврилович Державины, Мария Александровна и Федор Николаевич Зимины, Евпраксия Степановна и Василий Иванович Казиковы, Лариса Анатольевна и Владимир Дмитриевич Зимины (жили в Алма-Ате), Евгения и Борис Кайдо, венчавшиеся незадолго до нас (уехали в США) и другие. В зале ресторана из еловых веток, по идее М.К. Домбского, была сделана огромная, во всю стену, буква «М», означавшая фамилию молодоженов.

Ужин был в полном разгаре, когда приехал фотограф, часто снимавший подобные торжества, В.И.Иванов, он запечатлел и многочисленных гостей за свадебным столом, и отдельно молодоженов с шаферами и шаферицами. Старшим шафером был кузен Нины Анатолий Подзерий, а старшей шаферицей моя кузина Нина Маркизова. После нашей свадьбы некоторое время было две Нины Маркизовых, пока наша старшая шаферица не вышла замуж за Леонида Погожева. Нина Флоровна

 

Погожева и ее сын Алексей с семьей живут в Ташкенте, а Леня, ее муж и мой соученик по гимназии и институту, уже скончался. Анатолий Емельянович Подзерий женился в Харбине на Кате Пикиной, но не дожил до этих дней, а Катя и их дети живут в Брисбене (Австралия). Кстати, мы с Катей ровесники. Клава Подзерий и Михаил Давыдов поженились в Харбине, в 1997 году им исполнилось по 90 лет; Миша скончался в 2001 году, а Клава -13 марта 2003 года. Их дети со своими семьями живут в Сиднее. Лида Казикова вышла замуж, у нее дочь, живут в Литве. Племянница Ф.Н. Зимина Нина Михайлова (в замужестве Цыганова) - в Бразилии со свей семьей. Аня Средина вышла замуж и уехала из Шанхая в Англию, Нина Харитос в Австралии, Георгий Державин закончил свои дни в Хабаровске. Владимир Лысюченко, выпускник ХПИ, уехал из Харбина в Шанхай,

 

где женился и после II мировой войны уехал в Бразилию, где несколько лет тому назад скончался. Павел Щербаков скончался еще в Харбине от тифа. Маргарита Константинова умерла от туберкулеза в 1944 году, 13 июля.

Что стало с нашими шаферицами Е. и А. Козловыми и шаферами Б. и И. Кругловыми, не знаю. Нашего шафера Виктора Дмитриевича Лаврова (на сцене Турчанинова) я не забыл, о нем расскажу во второй части повествования.

Возвращаюсь к нашей свадьбе. На второй день мы, молодожены, сделали визиты наиболее близким из числа гостей, а вечером они собрались у Маркизовых на квартире. Этот вечер был посвящен свадебным обычаям, которые соблюдались «в доброе старое время» на родине братьев Маркизовых в Смоленской губернии (может быть, их

 

знали и в других губерниях - не ведаю). Например, гости стали проверять, является ли молодуха хорошей хозяйкой. Она должна была взять веник и подметать пол, а все гости (но не сразу, а по очереди, чтобы продлить веселье) подбрасывали банкноты, приговаривая, что она их не заметила. Все смеялись, а молодожены больше всех, потому что деньги, которые Нина подмела, я собирал в нашу с ней «казну», гости не скупились, иначе им было бы стыдно друг перед другом. Были и другие игры, танцы. Примерно в полночь архиепископ Нестор уехал и гости стали расходиться уставшие, тем более, что накануне, как говорится, «часов не наблюдали», веселились до утра.

Летом 1945 года, кажется в конце июля или в первых числах августа, во всяком случае до начала военных действий 9 августа, мы с Ниной устроили вечер молодых семейных пар и это оказалась наша последняя с ними встреча в такой обстановке. У нас в садике возле дома собрались Женя и Борис Кай-До, Таня и Владимир Домбские и еще несколько пар и этот ужин стал памятным, больше мы в таком составе уже не собирались. Дочь Жени и Бориса Кайдо уже давно замужем, живет где-то в Америке. Домбские, к сожалению, разошлись и уже скончались: Владимир в Америке, Таня в Австралии.

 

Наступил 1989 год, 19 ноября мы с Ниной отметили золотую свадьбу. Сыктывкарский ЗАГС предложил нам устроить чествование у них, но мы решили отметить дату у себя дома среди своих близких и знакомых. ЗАГС поздравил нас с золотым юбилеем. Вот адрес:

Сверху цифра «50» в виньетке. Далее текст:

Сыктывкарский городской совет народных депутатов.

Исполнительный комитет.

Бюро записей актов гражданского состояния.

Маркизов Леонид Павлович, Маркизова Нина Яковлевна

19 ноября 1989 года золотой юбилей

Дорогие юбиляры! Полвека назад, молодые и счастливые, Вы вступили в семейный союз. В день семейного торжества поздравляем Вас с золотым юбилеем, желаем крепкого здоровья, многих счастливых и радостных дней в жизни.

Тогда при непростом состоянии в магазинах, где не всегда было то, что хотелось бы приобрести, нам перед юбилеем дали «приглашение», по которому мы могли купить дефицитные в те годы продукты и сделать покупки промтоваров в салоне для новобрачных.

Наш семейный союз завершился 22 ноября 1993 года, когда Нина Яковлевна скончалась от инсульта, пролежав в реанимации 4 суток. Таким образом, мы с ней прожили 54 года и 3 дня, а я остался доживать свои земные дни.

Из русского Харбина в международный Шанхай. В мае-сентябре 1939 года произошло крупное вооруженное столкновение на границе Монгольской Народной Республики и Маньчжоу-го на реке Халхин-Гол. Японские телеграфные агентства «Кокуцу» и «Домен» сообщали об огромных количествах сбиваемых советских самолетов (не менее 100 в день), но в завершение им пришлось признать крупное поражение Квантуй-

 

ской армии. 16 сентября в Москве было подписано соглашение о прекращении военных действий. Сыктывкарец Анатолий Васильевич Дёмин вспоминал: «Я в это время направлялся для прохождения военной службы из Коми на Дальний Восток. В пути мы увидели результаты разгрома нашими войсками японских захватчиков на р. Халхин-Гол. Все станции, начиная от Забайкалья до Читы, были забиты эшелонами с разбитой японской техникой»^*.

Во время военных действий жителей Харбина вынуждали участвовать в организовывавшихся властями мероприятиях по уборке города, объясняя необходимость этого тем, что «японские солдаты воюют на границе с МНР, а благодарное население должно приветствовать их самоотверженным трудом». Подобные призывы не могли не вызвать неприязнь среди русского населения и были многочисленные случаи невыхода на «трудовую повинность», хотя это было, в общем-то, небезопасно.

Напряженность в отношениях с японскими властями нарастала год от года. Русская молодежь не участвовала в непосредственных военных действиях, но ее привлекали в добровольно-принудительном» порядке служить в русском отряде армии Маньчжоу-го, размещавшемся на станции Сунгари-II и в ряде других мест в Маньчжурии. Начался связанный с этим «отток» русской молодежи из Харбина, в основном, в Шанхай, где были французская концессия и международный сеттльмент, стояли иностранные войска, а также в другие города Китая, где японский прессинг был менее ощутимым. Я взял отпуск, мы с женой Ниной Яковлевной уехали в 1940 году в Шанхай и осталась там. В Харбинском муниципалитете, где я служил в дорожном отделе, моё невозвращение, как потом мне рассказывали, вызвало шок.

В Шанхае шла другая жизнь. Здесь никто не интересовался вашими взглядами и политическими убеждениями. Здесь издавались газеты и журналы любых направлений, демонстрировались кинофильмы всевозможных киностудий - и американских, и европейских, и советских. Здесь мы увидели «Трактористов», где «летели наземь самураи под напором стали и огня», и новейшие советские кинокомедии, что в Харбине было запрещено как коммунистическая агитация. Магазин на главной Улице Шанхая авеню Жоффр торговал советской политической литературой, а в Харбине магазин «Наука» мог выписывать только научную

 

литературу по строительству, медицине и др. отраслям. В Шанхае издавался советский журнал «Эпоха». Но устроиться на работу было трудно, вакансий было немного, начинался спад производства в ожидании необычных для Шанхая событий.

Запомнился высокий стройный китаец, подошедший ко мне на международном сеттльменте и спросивший меня не по-английски, а на чистом русском языке: «Скажите, пожалуйста, как мне пройти на Дун-фу-лу?», а эта улица пересекала Бабблинг Велл род через несколько метров. До сих пор думаю, кем он был - гоминдановцем или коммунистом? В Шанхае и те, и другие свободно занимались своей политической деятельностью. Да и в то время гоминдановцы, активно воевавшие с японцами, были нам ближе отсиживавшихся в Янь-ани маоцзедуновцев, готовившихся, как потом стало известно, к гражданской войне с гоминдановцами.

Поработав некоторое время в The China General Omnibus Co, Ltd, и попав в инфекционную больницу с сыпным тифом, я вскоре устроился в пароходную компанию Mollers’Limited прорабом малярных работ. На вновь возникшую вакансию меня рекомендовал работавший в этой фирме Алексей Николаевич Рачков: наши семьи имели родственные связи еще с Владивостока. Отношения у меня с сослуживцами и хозяевами фирмы установились сразу же нормальные.

Мало кто из русских шанхайцев имел отдельные квартиры. В основном, снимали комнаты у частников. Мы жили в комнате на французской концессии. Летом 1941 года в доме дочерней фирмы Mollers’Wharves Ltd. на шанхайском причале освободилась двухкомнатная квартира и я получил её. В этом доме жили служащие фирмы разных национальностей и лишь одна англичанка - сестра старика-хозяина фирмы, мисс Моллер, не желавшая жить на вилле семьи Моллеров, комендант дома м-р Пол Розенберг с семьей, бежавшие из Германии от нацистского режима, стенографистка фирмы - будущая жена А.Н. Вертинского г-жа Лидия Циргвава с мамашей и кто-то еще. Кажется, водолаз Николай Мохнев и другие.

 

За несколько дней до нападения гитлеровских войск на Советский Союз, Шанхай буквально «гудел» о том, что вот-вот начнется война. Сразу же русская эмигрантская колония, довольно многочисленная, разделилась на оборонцев и пораженцев. Оборонцев было намного больше, по подсчетам некоторых нейтральных лиц - до 90 процентов эмигрантской колонии Шанхая были оборонцами. Пошли письма в консульский отдел посольства СССР в Токио о советском гражданстве. Бросилось в глаза то, что очень большое количество таких писем пошло в Токио во время отступления советских войск. Консульство СССР в Шанхае было закрыто ввиду того, что СССР не признавал прояпонское правительство Ван Цинвея, но в Шанхай периодически приезжали сотрудники токийского посольства для решения вопросов, возникавших у граждан СССР и у тех, кто хлопотал о советском гражданстве.

В Шанхае до второй мировой войны издавалась советская газета «Новости дня», считавшаяся частной, а в июле или августе 1941 г. стала издаваться еще вторая газета «Новая жизнь», обе газеты были ежедневными, большого формата, и обе имели большой тираж. Для пропаганды

 

своей политики японцы стали издавать на русском языке газету «Дальневосточное время», но ее тираж был небольшой и популярностью она не пользовалась.

Много лет существовавшая в городе газета «Шанхайская заря» занимала нейтральную позицию. И тем не менее мне запомнилась статья главного редактора этой газеты, известного тогда журналиста Льва Арнольдова, напечатанная 22 июня 1942 года, в первую годовщину начала Отечественной войны. В статье, занимавшей всю газетную полосу большого формата, Арнольдов писал (передаю смысл статьи по памяти), что хотя гитлеровские войска приближаются к Волге и Кавказу, Германия все равно потерпит поражение, потому что ведет войну захватническую, а такой характер войны вызвал сопротивление всех народов СССР, которые в итоге все равно станут победителями. В июне 1942 года такой прогноз русские шанхайцы в подавляющем большинстве одобряли, хотя и считали очень смелым. Все искренне надеялись на перелом в ходе войны.

 

Побывали и в японском плену. В ночь с 7 на 8 декабря 1941 года началась Тихоокеанская кампания. В момент нападения японцев на Пёрл-Харбор, в Шанхае японский флот разоружил и интернировал английскую и американскую канонерки, стоявшие у набережной Бродвея. Причем английская канонерка сдалась только после того, как японцы выстрелили по ней из орудий. Мы проснулись от артиллерийской стрельбы и в окно увидели, что по Бродвею едут грузовики с японскими солдатами. Грузовики останавливались около иностранных предприятий, выставлялась охрана и одновременно расклеивались прокламации на английском и китайском языках о том, что «Японская империя объявляет войну Соединенным штатам Америки, Великобритании к Нидерландам». Так мы оказались в плену, поскольку наш дом стоял на территории причала, у которого была выставлена военная охрана.

Вход на территорию причала и выход была запрещены, но телефоны не были отключены, и все мы могли звонить в город. Нам приносили продукты, которые мы заказывали по телефону, и передавали через пропускной пункт у ворот. А когда однажды моей жене понадобилось сходить в кулинарный магазин, находившийся почти рядом с охраняемой войсками территорией, она, владея японским языком, попросила солдата на пропускном пункте отпустить ее за покупками на полчаса. Солдат сначала колебался, но потом согласился с условием, что она быстро вернется, так как скоро придет смена караула.

 

В январе 1942 года нам всем было предложено выехать с территории причала и вывезти все свои вещи. Мы снова стали жить на французской концессии -ее охраняли французские войска, подчинявшиеся правительству Виши, и французская полиция. Это правительство Япония не считала враждебным.

Любопытные были отношения японских военных властей к гражданам воевавших с ними государств. Иностранным фирмам разрешили произвести расчеты со служащими, после чего их закрыли. Гражданам воюющих государств разрешалось ежемесячно получать со своих счетов в банках определенную сумму - прожиточную норму на безбедное существование. А так как не было достаточного количества оборудованных концлагерей, то обязали граждан воюющих с Японией государств носить нарукавные повязки красного цвета с начальной буквой наименования их страны. В концентрационные лагеря, по мере их оборудования в соответствии с нормами Международного Красного Креста, вызывали подлежащих интернированию повестками, а до этого они свободно жили в городе на своих квартирах и виллах. Мы уезжали из Шанхая весной 1944 года. К этому времени еще далеко не все граждане воевавших с Японией держав были интернированы. Я встречал одного из хозяев м-ра Криса Моллера - он продолжал жить на вилле и носил повязку с буквой «В» (British).

 

И снова Харбин. В апреле 1944 года мы с женой и маленьким Сережей вернулись в Харбин. Здесь оборонческие настроения среди эмигрантов были распространены тоже довольно широко, но не афишировались - это не допускалось государственным режимом Маньчжоу-го. «На страже» стояла и японская жандармерия. Тем не менее эмигранты, имевшие радиоприемники, ночью, не зажигая свет, слушали советские радиостанции и знали подробный ход войны из первоисточников. Официальная пресса Харбина давала лишь короткие сообщения с театра военных действий о «сокращении линии фронта» и «передислокации» гитлеровских армий с указанием оставленных городов, но хотелось узнавать больше и подробнее, что и позволяло запрещенное к слушанию советское радио. А когда в Европе открыли второй фронт, ему посвящалась большая пресса.

В конце 1944 года в Харбине стала работать нелегально подпольная радиостанция «Отчизна», передававшая достоверную информацию о Положении на фронтах Отечественной войны и комментарии о внутренней жизни Харбина, случившихся в этот же день. «Отчизну» япон-

 

цы так и не обнаружили, и мы продолжали слушать и «Отчизну» и советское радио.

Но японцы в лице полуправительственной организации «Кио-ва-кай» и их «коллеги» из числа некоторых русских не отказались от давления на эмигрантов. Организовывались шествия по городу по различным поводам, а нерадивых россиян, уклонявшихся от «выполнения долга перед приютившей их страной», «доброжелательно предупреждали». Такое предупреждение дважды сделал мне активист Борис Поляков, но безуспешно.

Неизбежность советско-японского столкновения харбинцы предчувствовали по ряду фактов. В городе чаще стали проводить учения по гражданской обороне, по тушению пожаров, по оказанию первой медицинской помощи. В учениях участвовали люди всех национальностей по месту жительства. Обучение практическим приемам, конечно, было полезно в той напряженной обстановке. В Харбине в годы Тихоокеанской кампании была создана система «соседской взаимопомощи» (по-японски «тонари-гуми») отдельно для русских, для китайцев и для японцев. «Тонари-гуми» имели вертикальную подчиненность: на 10 домов избирали «десятского», над десятскими были «квартальные», а далее по районному признаку. Через эту систему выдавали хлебные и другие карточки. Правда, кроме хлеба редко что можно было получить, но русские пережили лихолетье благодаря китайцам. Знакомых китайцев можно было попросить, и они «организовывали» приобретение нужных продуктов или вещей. Цены на «черном рынке», по которым приобретались эти товары, были вполне доступны и китайцы доставляли их обычно на дом в темное время суток. Правда, действовала так называемая «экономическая полиция», но не было слышно, чтобы она свирепствовала.

Приехав из Шанхая в Харбин, я подал документы на получение лицензии подрядчика строительных работ. Мне сразу же отказали, несмотря на то, что я имел два диплома - инженера путей сообщения и инженера-строителя, полученные в харбинских высших учебных заведениях. На неофициальное обращение в «инстанции» через Союз подрядчиков и поставщиков при Бюро по делам Российских эмигрантов, устно ответили так:

- Он никогда не получит у нас лицензию подрядчика, потому что он эмигрант только по паспорту, он большевик.

На вопрос: «Что посоветуете делать?» был дан ответ:

- Пусть снова подаст заявление, но мы положим его «под сукно» и не дадим ходатайству хода, потому что ему снова откажут. А пока есть заяв-

 

ление, но не отказано, он имеет право работать подрядчиком. Это будет стоить (и была названа достаточно крупная сумма, которую чиновник получил, а я смог работать).

Чиновники «честно» выполнили свое обещание, и меня никто не беспокоил и не спрашивал лицензию.

«Братья Маркизовы» - мои отец и дядя - передали мне производство подрядных строительных и ремонтных работ, а сами занимались торговлей углем и дровами. Я таким образом стал подрядчиком во втором поколении Маркизовых.

Началась моя работа «прозаически». Отец привел меня к китайцу, торговавшему пиломатериалами - крупному оптовику - и сказал:

- Дорогой Фу-Ихо, теперь подрядчиком будет мой сын, а я буду торговать дровами и углем. Ты уж, пожалуйста, доверяй ему так же, как доверял и доверяешь мне.

Поскольку Фу-Ихо знал меня давно, еще когда я был мальчишкой, то такого представления-рекомендации было достаточно. Вскоре мне потребовался пиломатериал в довольно большом количестве. Я вечером пошел к Фу-Ихо. Тот сказал: «Приезжай с лесовозами завтра с утра». Фу-Ихо послал своего клерка, мы поехали с ним на склад, погрузили доски, бруски. Затем обошли лесовозки, посчитали сколько и чего погрузили, сделав отметки об этом в своих записных книжках. Никаких документов с распиской о получении пиломатериалов не составляли, и каждый поехал «своим путем».

Так как мы с Фу-Ихо условились, что оплата будет произведена мною такого-то числа (примерно, через две недели), то в назначенный день я пришел и оплатил стоимость материалов. Поскольку подсчет кубических футов пиломатериалов у нас обоих был, естественно, одинаковый и единичная стоимость известна была заранее, то споров не возникло ни на этот раз, ни в последующих контактах.

Мне довелось работать и при капитализме, и при всех формах социализма - от сталинского до хрущевского - брежневского - андроповского - черненковского и горбачевского. Так вспоминаются другие примеры деловых взаимоотношений.

Я работал в строительной организации в Воркуте. Сдавали заказчику -ОКСу- отделу капитального строительства эксплуатационного предприятия выполненные строительно-монтажные работы на довольно крупную сумму. Однако для того, чтобы показатели строительного управления выглядели поприличнее, надо было профинансировать часть «незавершенки» (не до конца выполненные конструктивные элементы).

 

Я привез в ОКС гарантийное письмо главного инженера СУ. Начальник ОКСа сказал мне:

- Это письмо не годится. Надо, чтобы его подписал начальник строи тельного управления.

- Но ведь мы все равно выполнять это гарантийное письмо не будем.

- Я это знаю. Но если меня будет ругать мой начальник за то, что я вам поверил, я покажу ему письмо начальника СУ, и он не станет больше возмущаться. А если покажу письмо главного инженера, то мой шеф мне скажет: «Ну нашел кому поверить, а может быть его начальник и не собирался выполнять гарантию главного инженера...»

Чувствуете разницу? «Плановые социалисты» не верили в письменные гарантии. А капиталистические предприниматели опасались не выполнить в срок свое слово, особенно если обещание касалось денег. Ведь было так: если вексель какого-то коммерсанта поступит в нотариальную контору «к протесту» (будучи не оплачен в срок), то это означало конец доверия к этой фирме, она обрекалась работать только при предоплате. А это нарушает все принципы коммерческой деятельности. Это ли не пример для сегодняшних предпринимателей России?..