Глава 6

Свидетельство о Христе

 

Через несколько дней наша камера была уже полностью забита. На ночь бетонный пол был устлан матрацами. Утром матрацы убирали, сворачивая их. Кто сидел на своем матраце, кто - на нарах. Ходили по камере для разминки по очереди, по два человека. Стоял сентябрь, и хотя уже такой жары не было, но в камере было душно. Железные жалюзи на окне не давали циркулировать воздуху. К тому же все курили махорку. Сизый махорочный дым постоянно висел в камере. Запах дыма перемешивался с запахом немытых человеческих тел, давно не стираной одежды, с запахом карболки, и еще какими-то отвратительными запахами. Ко всему прибавлялся запах туалета. Один раз в сутки нас выводили на прогулку. После такой камеры, свежий воздух давал эффект головокружения. Прогулочные дворики находились на крыше тюрьмы. Это были такие же камеры, только без потолка. Потолок заменяла решетка и колючая проволока. Когда стояла хорошая погода, прогулка длилась пятнадцать, двадцать минут, а в плохую погоду, когда шел дождь или было холодно, нас держали на воздухе до часу. Подходишь к камере после прогулки, и никто не хочет первым заходить в камеру, каждому хочется еще хоть

 

минуту побыть вне этой вони. Вдохнешь побольше воздуха в коридоре, зайдешь в камеру, и думаешь, как можно здесь находиться? Но, пройдет полчаса, и начинаешь смиряться. После прогулок заключенные всегда становились задумчивее и угрюмее. Каждый вспоминал о своей жизни на воле.

- Что, братва, носы повесили, что задумались? - сказал однажды после прогулки Борис, - Нельзя так, свихнуться можно. Давайте рассказывать о себе что-нибудь забавное. Врать можно, только, чтобы весело было.

- Я расскажу, - сказал Виктор - молодой, двадцатилетний парень из глухой дальневосточной деревни, - Вообще-то, я, москвич, - начал рассказывать он. - Бегу я как-то в парке по дорожке, я всегда разминочку делал, бегом занимался. Бегу - вижу, навстречу мне рожа уж больно знакомая идет. Я остановился. Смотрю, думаю: "Кто же это такой?". А он тоже остановился. Смотрит на меня и пирожок жует. Уронил пирожок, поднимать стал, а у него челюсть выпала, тут я и вспомни. Так это же, Леня Брежнев. "Привет, Леня!", - я ему говорю. "Привет!", - отвечает он, а сам пирожок поднял и снова жует.

- Так прямо и поднял с земли, и в рот? - серьезно спросил кто-то из заключенных.

- Так и поднял, - ответил Виктор, - жует, а сам смотрит на меня и говорит: "Экономика должна быть экономной".

Заключенные по очереди рассказывали всякие небылицы, придумывали смешные истории, пересыпанные густой бранью. На воле, конечно, это было бы для них смешно, но здесь все слушали, серьезно переспрашивали о чем-нибудь. Некоторые смеялись, но смех их был какой-то невеселый. Мне жалко было этих людей.

- Хотите, я расскажу вам о Боге? - спросил я.

- Ну, если интересно, то рассказывай, но я думаю, что никакого Бога нет, - ответил кто-то, - Если бы Он был, то

 

такой несправедливости не было бы в мире, а если Он и есть, то Он - злой Бог.

- Не знаю, Бог есть, или нет, но нечистая сила есть точно, самому приходилось видеть, - сказал еще кто-то.

- Говоришь, злой Бог? - спросил я, - Сейчас я расскажу вам историю Христа, и вы посмотрите, злой Бог или нет.

Я стал рассказывать, как Он родился и как с первых же дней Его стали преследовать, чтобы убить. Рассказал, как Он, не имея ни денег, ни дома, ходил пешком по городам и поселкам, учил народ, голодал, не досыпал, спал где придется, где Его заставала ночь или там, куда приглашали Его с учениками. Никого не гнушался, общался со всеми, проповедовал всем, исцелял больных. Делал Он добрые дела, и, как для вас это ни странно, за это Его и распяли.

Все молчали. Мой рассказ подействовал на всех. Никто не читал Библию, и ничего не знал о Боге.

- Оказывается, Христос был такой же горемыка, как и мы, натерпелся много, - сказал Борис, - Давай ты нам каждый вечер будешь рассказывать о Боге.

На следующее утро после этого дубак открыл кормушку и крикнул: "Перчаткин, без вещей, - на выход!".

 

- Ну вот мы и опять встретились, - сказал мне следователь по особо важным делам, подполковник Кузьмин, который допрашивал меня по делу Щаранского два года назад. Ты долго нас дурил, но теперь обдурить нас тебе не удастся. Начнем следствие с самого последнего события, и будем двигаться вглубь. Кузьмин раскрыл папку и достал лист, который я сразу узнал. Это было обращение в Конгресс США, которое я отправил в этом году, в апреле. В этом обращении, на основании советских законов, я обосновал, что в СССР нет свободы вероисповедания. Кузьмин зачитал это обращение и сказал:

 

- Я сейчас не буду тебя спрашивать, почему ты так писал. Вот здесь стоит твоя подпись. Ты подписался, как секретарь Совета церквей. Ты подтверждаешь, что это твоя подпись, твое обращение, или может быть его кто-то другой написал, а ты только поставил свою подпись? И вообще, расскажи все, что ты знаешь об изготовлении этого обращения. Меня сейчас интересует техническая сторона дела.

Я не спешил с ответом. Я понимал, что он плетет паутину вокруг меня. Самая главная опасность в том, чтобы не потащить никого за собой.

- Это обращение составил я сам. Сам печатал, сам переправил его на Запад.

- Это твой окончательный ответ, или ты еще подумаешь? Я все в протокол вношу.

- Я ни в чьей помощи не нуждаюсь, составляю, печатаю и отправляю все бумаги сам.

- Понимаю, ты защищаешь своих дружков. Это понятно, и, может быть, похвально, но врать христианину нехорошо. Нестыковка получается в твоем показании. Бумагу эту мы изъяли у Истомина Виталия, в Москве, а вот это, - он достал тетрадь, - мы изъяли при обыске у твоего дружка Сергея Онищенко, который, кстати, тоже арестован. Так вот, в этой тетради написано точно такое же обращение, только в черновом варианте. Так что, трое вы по делу идете. Онищенко написал, ты подпись свою поставил, а Истомин переправлял. Вот, ознакомься с экспертизой.

- Это писал я.

- Хорошо, сейчас мы привлечем еще одного эксперта. Часа через три результаты второй экспертизы будут лежать у меня на столе.

 

Конвоиры ввели меня в камеру. Я лег на нары, заложил руки за голову и стал думать. Значит Онищенко тоже арестован, наверняка, и Истомин где-то здесь сидит.

 

Неужели их арестовали из-за этого дела? Ведь никаких материалов на них нет, кроме этого черновика и этого обращения. Я диктовал Сергею, а он писал, а у Виталия был второй экземпляр, уже отправленного обращения. По всей видимости, их арестовали, чтобы запугать и заставить дать против меня какие-нибудь показания. Но не те они люди, чтобы их можно было запугать. А мне дают возможность это дело свалить на них, чтобы потянуть за собой.

Я стал думать по какой статье меня могут обвинять. Меня обвиняли по двум статьям: 190, часть первая, до трех лет лишения свободы, и статья 70, до семи лет. "Если мне дадут 70-ю статью, - думал я, - когда освобожусь, мне будет 41 год, Зине - 38". Я стал подсчитывать, сколько лет будет каждому из детей.

Когда мне было 6 лет, я остался без отца. Я пытался вспомнить, какой же он был, и очень смутно вспоминал. "Моему старшему сыну 9 лет, - думал я, - он будет помнить меня, а вот, младшие забудут". Я все думал, думал, в разных вариантах представлял себе встречу с семьей через семь лет. Мои мысли прервал голос конвоира: "Перчаткин, на выход, к следователю!".

- Перед тобой - две экспертизы двух разных экспертов и оба они подтверждают одно и тоже - это почерк Онищенко. Так кто же написал обращение? Ты или Онищенко? Онищенко сам признается, что это он написал.

- Это обращение написано мной, подпись стоит моя.

- По поводу черновика, я больше разговаривать с вами не хочу.

- По Уголовно-процессуальному кодексу, - черновик не служит материалом для обвинения.