Глава 19

Смерть друга

 

К моему удивлению в стакан меня не посадили. Меня завели в камеру. Анатолия и Федоски в камере не было. Они были на следствии. Борис лежал на нарах. Около него сидел инженер. В камере было холодно, уже стоял ноябрь. Борис лежал в куртке и в шапке. Его морозило. Он тяжело дышал.

- Извините меня, братва, у меня, наверное открылся туберкулез. Раньше у меня было подозрение, на воле не успел подлечиться, а сейчас чувствую, что дело, дрянь. Да еще и печень мучает, а таблетки Арлекино отобрал. Он лежал сухой и желтый. Ему было холодно, а на лице его выступал пот. Я подошел к двери и стал стучать, вызывать дежурного дубака.

- Брось, - сказал Борис, - Я уже просил врача. Они мне таблеток принесли, а таблетки здесь одни и те же от всех болезней. Чтобы мои таблетки вернули, нужно, чтобы врач меня обследовал, а врач будет только на следующей неделе.

- Тогда, может, по тюрьме узнать, может у кого таблетки есть, - предложил я.

Инженер запустил коня по тюрьме. Теперь нам оставалось только ждать. Минут через двадцать мы получили аспирин, а через час, одну таблетку но-шпы. Борис выпил но-шпу, выпил аспирин. Потом обратился мне:

 

- Борис, я давно хочу тебя спросить: как нужно молиться?

Инженер сказал:

- Меня тоже этот вопрос интересует.

- Бог, наш Отец, наш Друг, - ответил я, - Молитва, не какой-то ритуал, это, общение с Богом. Как бы вы обращались к своему отцу или к своему лучшему другу, который способен помочь вам, так обращайтесь и к Богу. Здесь заученных слов не надо.

Я предложил им помолиться, и мы впервые втроем молились. Остальные стали на ноги, но не молились, они еще не были готовы к этому.

Борису стало легче. Вечером ввели Анатолия и Федоску. Анатолий радостно объявил:

- Поздравьте меня с успешной высадкой десанта. Я у следователя пить попросил. Он, козел, отвернулся, а я ему на спину вшей вытряхнул.

А Федоска был угрюмый. Никто не знал, за что он сидит, он все молчал. Знали только, что он бывший прапорщик, и уже все стали замечать, что его лечить надо, а не в тюрьме держать. Федоска доказывал всем дубакам, что он не виноват, что ни за что сидит. Он считал, что его любой дубак может домой отпустить, и просил: Гражданин дубак, отпустите меня, пожалуйста, домой. Меня ни за что посадили. Жену мою избили, меня избили, а меня еще и посадили". Федоска даже не понимал, что слово "дубак", оскорбление для надзирателей. Слышал, что заключенные их между собой так называют, и говорил. А через несколько дней Федоска постучал в кормушку и закричал:

- Гражданин дубак, дайте мне оружие. Война началась, уже всем оружие выдали, а мне не дают, - он стоял и плакал около кормушки, - Почему мне оружие не доверяют? Китайцы напали, а мне оружие не дают!

Дубак с интересом наблюдал за ним в кормушку. Потом

 

открыл дверь камеры, взял метлу и протянул Федоске.

- Вот тебе оружие. Бери, воюй.

Федоска взял метлу, стал по стойке смирно, отдал честь дубаку и прокричал:

- Служу Советскому Союзу! - и стал маршировать по камере.

Мы пытались забрать метлу и уложить Федоску на нары, но он никого не слушал.

- В атаку! Вперед! - крикнул он и ринулся с метлой в коридор.

Дубак пинком отбил его "атаку":

- Здесь воюй!

Федоска стал ползать по бетонному полу, заполз под нары, выставил оттуда метлу и стал имитировать стрельбу из автомата.

Дубак позвал начальника корпуса. Они смотрели на Федоску и едва ли на падали от смеха.

Мы стали возмущаться и требовать, чтобы Федоску показали врачу, но дубак сказал:

- Ничего, он смирный, только в войну играет.

А ночью Федоска закричал:

- Десант, приготовить парашюты! - и со второго яруса прыгнул головой вниз.

Федоску без сознания, с разбитой головой вынесли из камеры. Больше мы Федоску не видели и ничего о нем не слышали.

Борису становилось все хуже и хуже. На прогулки он уже не ходил, все больше лежал. Ел очень мало, все больше пил. Мы собирали свой сахар и отдавали ему. Он отказывался, но мы убеждали его, что нужно хоть как-то поддерживать организм.

Через неделю в камеру пришел врач. Он стал осматривать Бориса, измерил температуру, пощупал пульс, прослушал сердце и легкие.

- Ты что это, парень, с таким здоровьем в тюрьму решил

 

попадать?

- Вон желтый какой. Здоровье у тебя, дрянь. В тюремную больницу оформлять будем. Сейчас пришлю санитаров, - потом обратился к нам, - Помогите ему вещи собрать.

Борис запротестовал:

- Это, плохая примета. Я все сам сделаю, сам соберусь, сам пойду. Когда отсюда выносят, те уже больше не возвращаются, а мне бы только до лета дотянуть, а там солнышко пригреет, свежий воздух. Летом я отойду от этой болезни.

Он медленно, худыми, слабыми руками собирал свои вещи.

- Вот, кажется, и все, - сказал он, потом, тяжело дыша, сел и попросил, чтобы я записал ему свой адрес.

Вошли санитары. Борис встал, подошел ко мне, улыбнулся.

- Я найду тебя, Борис, если выживу. Извини меня, что не прощаюсь. По тюремному закону, прощаться нельзя.

- Выздоравливай, - сказал я, - Мы еще встретимся. Я говорил и чувствовал, что больше мы уже не встретимся.

Борис повернулся, отстранил санитаров, которые хотели ему помочь, и медленно вышел из камеры. Мое чувство не обмануло меня. Больше я Бориса так и не увидел, но услышал о нем почти через год. В нашу камеру из тюремной больницы пришел заключенный. Я так и продолжал по вечерам проповедовать. Он выслушал меня и сказал:

- У нас в больнице тоже баптист был, его тоже Борис звали. Все проповедовал нам, пока ни умер.

Я стал подробно расспрашивать его обо всем и узнал, что Борис не дотянул до лета и умер в апреле.