Глава 28

Иркутская тюрьма

 

Через четверо суток, и опять почему-то ночью, мы оказываемся в иркутской тюрьме. По подземным

 

переходам нас завели в большой подземный зал. Вдоль стен стояли человек пятнадцать солдат с автоматами. Некоторые были с собаками. Нас построили. Все были ужасно усталые. С левого края в передний ряд поставил несколько женщин. Одна из них была с грудным ребенком. Мы стояли в окружении солдат и собак больше часа. Наконец, появился майор с повязкой дежурного помощника тюрьмы. На плече у него была большая резиновая дубинка. Майор был явно пьян.

- Вы попали в иркутскую тюрьму! Это вам, не что-нибудь! Наша тюрьма знаменита своей историей. Здесь в 117-ой камере сидел генерал Колчак. Здесь его расстреляли, - сообщил пьяный майор, - А еще предупреждаю, - продолжал он, - за нарушение режима содержания, за неподчинение администрации, первое: получите вот это, он поднял свою дубинку, сделал выпад вперед и обрушил удар на кого-то в первом ряду. Заключенный молча упал на бетонный пол, - Второе - это, - он достал газовый баллон и стал трясти им перед лицами заключенных первого ряда, - И третье, - он показал на двух огромных псов, которых держали дубаки на выходе.

- Ну, вот и познакомились, а теперь - за дело. Сейчас проверю вас по документам, а там - в баню и по камерам. Есть какие вопросы?

Женщина с ребенком попросила разрешение на вопрос.

- Разрешаю, - сказал майор, - спрашивай.

- У меня ребенок грудной, а мне на этапе дают один хлеб и рыбу, да десять граммов сахара на сутки. Мне нечем ребенка кормить. Дайте мне молока. Я же знаю, положено кормящим матерям молоко давать. Еще один такой этап, и я лишусь ребенка.

- Эй, женщина, тебя сюда никто не звал. Не надо делать преступления, если думаешь ребенка рожать. Или ты думаешь, что родишь и не посадят? Нет, нас этим не запугать. Мы, коммунисты, народ крепкий.

 

А ребенок попискивал в грязных, давно не стираных пеленках. Женщина прижала этот дорогой комочек к лицу и заплакала.

- Да что уж, она такая преступница? Проторговалась она. Рожать к матери поехала, а ее арестовали. Дайте ей молока. Ребенок причем? - сказала одна из женщин.

- Ничего, сама виновата, что проторговалась.

Заключенные загудели. Из задних рядов стали выкрикивать всякие оскорбления в адрес коммунистов, и даже стали угрожать майору расправиться с ним после освобождения. Майор дал команду солдатам. Солдаты направили стволы автоматов на толпу заключенных. С собак стали снимать намордники. А напротив женщины с ребенком стоял и вытирал слезы молоденький солдатик. Автомат его болтался на плече и выглядел нелепо, и сам солдатик выглядел, как не от мира сего в этих кругах ада. Майор сразу исчез. На его место явились дубаки с дубинками и молча, безо всяких эмоций, как пастух гонит стадо, погнали нас дубинками в баню. Баня тоже была под землей.

- Раньше здесь был зал для расстрелов, - поведал мне один из заключенных.

Баня была неплохая. Зал большой, душевых много, вода достаточно горячая. Я стал под душем и не переставал думать о матери с ребенком. Перед моими глазами стояла Зина с крохотной дочуркой. Минут через десять у меня появилось головокружение и тошнота. Я стал медленно садиться на пол. Перед моими глазами появился какой-то туман, потом все погрузилось в полумрак, но сознание мое работало.

- Зачем свет выключили? - прошептал я.

- Человеку плохо, - крикнул кто-то рядом, - Включите холодную воду.

Очнулся я под струями холодной воды. Надо мной склонился страшно худой человек. Он был похож на

 

узников фашистских концлагерей смерти, которых я видел в документальных фильмах, но это был узник коммунистических тюрем конца 1981 года. Хотя я сам был страшно худой, но, по сравнению с ним, я был атлетом.

- Что, браток, в камерах много отсидел, а теперь по этапам гонят? В таком состоянии горячей водой не мойся и долго под душем не стой. Ополоснулся немного, сядь, посиди. Сейчас подняться сможешь?

Я уже был в состоянии встать. Он пригласил меня сесть на бетонную тумбу.

- Я уже пятый год по тюрьмам и по этапам скитаюсь, а суда до сих пор не было.

- А за что тебя так? - поинтересовался я.

- Геолог я. Алмаз нашел крупный в Якутии. Думаю, зачем он будет коммунистам доставаться. Решил я его продать. Крупный он был очень. Покупателя на такой найти невозможно здесь в Союзе. Распилил я его на четыре части. Три части в разных местах спрятал, а одну часть стал продавать. На специалиста наскочил. Тот понял, что алмаз распилен. Стал меня шантажировать, чтобы я ему весь алмаз продал, а цену давал очень маленькую. Я отказался. Он тут же меня и сдал. А теперь меня таскают уже пятый год, заставляют сказать, где остальные части алмаза, и где я его нашел. Меня злость взяла, понимаешь, и чем больше я сижу здесь, чем больше чахну, тем крепче становлюсь, чтобы им ничего не сказать. А они, дураки, этого не понимают. Гоняют меня то в Якутию, то в Москву. Пусть сгноят меня, но я им ничего не скажу.

После бани стали выдавать матрацы. Почему-то одним давали, другим нет. Мне матраца не дали, а моему новому знакомому выдали матрац.

- Долго тебя здесь не задержат, раз не выдали матрац, - сказал он мне, и взял свой матрац, - Было видно, что ему

 

тяжело его держать.

- Браток, может поможешь мне матрац дотащить, а то у меня нет сил его нести.

Я слышал раньше, но мало верил, что людей в тюрьмах доводят до того, что они не в состоянии нести свой матрац, что у них едва хватает сил передвигать свое тело. Теперь я сам увидел это. Я помог. Попал я в камеру номер 35. Камера была с очень высоким потолком, но узкая, как коридор. От одного конца до другого, поперек камеры были сплошные двухъярусные нары. Под потолком было маленькое решетчатое окно, закрытое, как обычно, жалюзи. Окно было так высоко, что, встав на второй ярус нар, с трудом можно было дотянуться до него. Странная постройка. Наступило утро. Убийственная усталость валила с ног. На первом ярусе не было ни одного матраца. Я хотел лечь туда.

- Ложись на второй ярус, - предупредил меня кто-то, - там свет, и клопы не так кусают.

Я так и сделал. Через несколько минут я уже спал. Меня разбудили на обед. Я удивился, баланда была съедобная. Для человека с воли, может быть, это было отвратительное варево, но я уже почти не помнил вкуса настоящего супа. "Съесть такую баланду сразу, - рассуждал я, - просто преступление", и я ел ее маленькими глотками, не спеша проглотить. После обеда я перезнакомился с заключенными. Я обратил внимание на одного заключенного, который ни с кем не общался. В нем было что-то необычное. Выражение лица у него было всегда одинаковое, без всяких эмоций. Правая рука у него была без четырех пальцев, только с одним, и то он был какой-то скрюченный. На вид ему было около тридцати лет. Я смотрел на него. Он сидел на корточках, и, не скрывая, варил чай. Каким-то чутьем он понял, что я за ним наблюдаю, повернулся ко мне.

 

- Хочешь поговорить? Иди сюда.

Взгляд его и голос имели свойство притягивать, обращать внимание. Я подошел, присел рядом.

- Откуда идешь? - спросил он.

- Из Владивостокской тюрьмы.

- Как звать?

- Борис.

- Перчаткин что ли?

- Да. А откуда ты знаешь?

- Я тоже из Владивостокской тюрьмы. За тебя там по всем хатам слухи ходят, да и по твоему обличью вижу, и внутренний голос подсказывает, кто ты. Расскажи мне немного о твоей вере.

Я коротко рассказал ему о христианстве, о действиях Святого Духа. Когда я рассказывал, понял, что с этим человеком творится что-то неладное. Когда он посмотрел на меня после моего рассказа, его глаза из серых превратились в карие, потом, в черные. В них блуждал какой-то сатанинский блеск.

- Я хочу рассказать тебе свою историю, - сказал он мне, - может ты чем поможешь.

Вдруг он резко оглянулся. Сзади нас стоял какой-то заключенный азиатского происхождения. Он глянул ему в глаза. Азиата как будто током ударило. Он развернулся и залетел на второй ярус нар, хотя ему никто ничего даже не сказал.

- Так вот, - обратился он снова ко мне, - я, сатанист.

- Я уже встречал одного сатаниста на следствии, - сказал я.

- Знаю, что встречал.

- А как же ты очутился здесь? - спросил я, - Система сатанинская, и ты служишь ей.

- Это, вопрос другой, я хочу с тобой об этом поговорить. Дело было так: лет шесть назад я взрывчаткой глушил рыбу. Знаешь, кинешь динамит в воду, он рванет там и от

 

гидравлического удара вся рыба всплывает пузом вверх. Но в тот раз, я что-то напутал. Заряд рванул у меня в руках. Видишь пальцы оторвало, но основной заряд пошел в живот. Очнулся я в больнице, в палате для безнадежных. Только очнулся, понял, что дела мои - дрянь. Молится начал. Мать у меня была адвентисткой. В детстве она нам Библию читала, за это отец ее колотил здорово. Молюсь я, сознание теряю, прихожу в себя, снова молюсь.

...Мне все хуже и хуже. Не приходит мне Бог на помощь, а умирать не хочется. Отчаялся я, стал молиться сатане: "Если ты есть, то хоть ты помоги мне". Только я так сказал, как укол морфия получил, боль отошла, я уснул. Просыпаюсь, смотрю в окно - ночь. Через некоторое время дверь открылась. Вошел врач. Сам небольшого роста, худощавый. Лицо худое, аскетическое. Прическа короткая, ежиком. "Только почему без белого халата?" - промелькнуло у меня в мыслях. Подошел ко мне. Глаза темные, наглые.

- Ты меня звал, вот я и пришел, - сказал он мне.

Я ничего не мог понять: кого я звал, кто пришел? Он мысли мои прочитал.

- Кого звал, тот и пришел. Помочь тебе пришел. "Неужели сатана?", - пронзила меня мысль, и пот прошиб по всему телу. "А где же рога, где хвост?", - думал я, представляя его. Он опять прочитал мои мысли.

- О, это было раньше, сейчас это не нужно. Если мы сейчас с тобой договоримся, то помогу тебе. Бог все равно тебе не поможет. Он всегда слишком занят, а у меня всегда время есть.

Меня бил озноб.

- А что тебе надо взамен, - спросил я.

- Совсем немного. Иногда кое-какие поручения мои выполнять будешь. Жизнь у тебя веселая будет, интересная. Ни о чем не думай. Проживешь жизнь, а

 

потом, ко мне. Все не так страшно, как тебе мать в детстве внушала.

Внутри у меня все сопротивлялось, и я отказался с ним договариваться.

- Ну, как хочешь, - сказал он, - если что, то я всегда готов помочь. Помни об этом.

И он ушел. А мне опять стало плохо. И опять я молился, и никакой помощи. К утру чувствую, что я совсем гасну. Не выдержал я, снова позвал сатану, думаю, хоть легче станет. И все повторилось, как в первый раз. Ночью он опять явился. Решил я его обмануть, торговаться с ним стал. Выторговывал я у него душу, чтобы сохранить ее. Он согласился и сказал:

- Ну, ладно, у тебя левая рука целая, она моя будет. Так мы и условились.

- Когда надо, я тебя найду, - сказал он мне уходя. Я быстро стал поправляться. После этого, через некоторое время, я и сам не заметил, как познакомился с торговцами наркотиками. Голос стал мне нашептывать:

- Вот то дело, которое мне нужно, и жизнь у тебя легкая будет.

Стал я наркотиками торговать. Знаешь, жизнь была, денег - море, все доступно, кругом удача, но на душе временами неспокойно было. Вспомнил я мать и решил найти верующих.

Пришел на собрание к адвентистам. Только молиться начал, а меня, как будто душить кто-то начал. Выскочил я из молитвенного дома. Сразу все прошло. Отдышался я. Ну, думаю, еще раз зайду. Опять повторилось то же самое. Больше я не пошел.

А ночью он явился ко мне. Залетел в окно какой-то огненный шар, ко мне приближается, становится все больше, больше. В этом шаре лицо его появилось. Испугался я. А он мне говорит:

- Не бойся, над многим мы власть имеем и силу. Сейчас

 

у тебя будет другая работа. Ты причислен к категории рока, поэтому я пошлю тебя вершить судьбу. После этого произошла вспышка, шар как будто взорвался. И он исчез. И вот сейчас я, здесь. Знаю, что я послан сюда для какого-то дела, еще сам не знаю какого, но внутри у меня еще что-то сопротивляется. Что ты мне на это скажешь? Почему Бог не пришел мне на помощь? Что мне теперь делать? Жизнь моя завертелась, как в вихре.

- Конечно, я не знаю твоей жизни, - сказал я, - Возможно, ты смеялся над матерью, кощунствовал над Библией, ругал Бога вместе с отцом, поэтому ты был ближе к сатане, чем к Богу. Ты себя давно к нему приближал. И тогда, когда стал молиться ему, а к Богу ты обратился тогда, когда тебе нужна была поддержка, хоть от кого. Тебе надо было сначала раскаяться во всем, а потом просить помощи у Бога.

- Вообще-то, все так и было, как ты говоришь.

- Теперь, - продолжал я, - он загнал тебя сюда, чтобы изолировать тебя от верующих, чтобы ты больше не ходил в молитвенный дом. Здесь он тебя толкнет на какое-нибудь преступление, а потом, тебя или заключенные убьют, или расстреляют тебя. У тебя сейчас один выход - порвать с ним все контакты, раскаяться перед Богом и просить у Бога поддержки. Это будет очень тяжело. Сатана тебя просто так не оставит, но я уверен, что Бог тебя услышит и поможет.

Вечером открылась кормушка.

- Перчаткин, с вещами!

Меня увели в этапную камеру. Там я пробыл всю ночь. В этапке было много народу. Всю ночь кого-то уводили, кого-то приводили, и всю ночь, все, не переставая, курили махорку, и всю ночь все стояли, так как не было места присесть. Недаром этапки называют отстойниками. Все стоят, мало кто разговаривает. Каждый занят собой,

 

своими проблемами, и все знают, что судьба их разбросает по разным тюрьмам и лагерям. Утром меня увели из этапной камеры и закрыли в одиночную камеру. В этой камере не было ни нар, ни скамейки. После ночного стояния у меня не было сил, я лег прямо на бетонный пол и моментально уснул. Сколько я проспал... трудно сказать, в камере не было окна, и я не знал: день был или вечер. Я думал, может быть, принесут баланду, но никто не приходил. Долго так просидел я. Наконец, открылась дверь.

- Ты что здесь делаешь? Как ты сюда попал? - удивился дубак.

- Это я должен спросить, почему меня привели сюда и не кормят? Я же не сам сюда пришел.

- Выходи, - сказал дубак и повел меня в другую камеру. Обычная камера, грязь, вонь, вши, клопы. Как-то ночью мы все проснулись от грохота в коридоре.

- Бегом! Бегом! - кричал дубак. Послышался топот множества ног. Все это сопровождалось звуками от ударов дубинок о человеческое тело. Топот стал удаляться и стих. Послышалось какое-то сопение и старческий голос: "Смотри, весь в крови, а все равно не бежит. Поддайте ему еще". И снова послышались удары. Кто-то упрямо не бежал и не кричал, приводя этим в истерику дубака. Потом все стихло. Минут через десять снова послышало топот бегущих ног и удары дубинок. И снова обиженный голос старика-надзирателя: "Ты смотри, какая скотина, бежит, ишь гордый какой. Да видели мы таких на кладбище".

Здесь часто такое бывает, особенно ночами. Врываются дубаки, выгоняют сонных заключенных в коридор. По коридору, вдоль стен, стоят дубаки с дубинками. Заставляют бежать между этих дубаков, а те в это время бьют дубинками. Чем быстрей будешь бежать, тем

 

меньше получишь ударов. Так дубаки развлекаются, избивают без всякой причины, и пьянство среди дубаков, нормальное явление, - рассказывали мне заключенные. Восемь дней пробыл я в этой камере. На девятый день, в ночь, снова этап. Конвой на этот раз, одни мусульмане, безграмотные, забитые, почти ничего не понимающие по-русски. Набрали их, по видимому, из глухих аулов. Здесь у них представилась возможность чувствовать свое превосходство над русскими, пусть даже над заключенными.

Я бегу через строй мусульман-конвоиров. Мой бег сопровождается пинками и ударами автоматов. Они подают команду на своем языке. Я не понимаю, что от меня хотят. Все смешалось, ослепительный свет прожектора, лай собак, удары конвоиров, непонятные команды, мат на русском языке. От растерянности я приостановился. Может я не туда бегу? Тут же я получил удар сапогом в живот. Я потерял равновесие и упал. Падая, я с трудом увернулся от собачьих клыков. Мгновенно поднимаюсь. Несколько шагов, и я натыкаюсь на вагон. Я хватаюсь за поручни и с трудом поднимаюсь в вагон. Там меня ожидают другие конвоиры, которые, не говоря ни слова, принимаются бить меня. Удары отработанные, отточенные, удары по почкам, по печени, под сердце. Ослабевшему заключенному от них не увернуться. Чтобы ударить еще, меня хватают за одежду, чтобы удержать, и снова бьют. Наконец, я оказываюсь в секции.