Глава 34

Освобождение и последняя трагедия

 

К освобождению у меня уже было много друзей в лагере. 18 августа 1982 года, в день моего освобождения, с утра в нашей казарме собралось много народу. Все подходили ко мне, пожимали руку. Кто благодарил за поддержку, как Николай, кто просто желал счастья, а те, с кем я встречался в лагерной библиотеке, шутили:

- Жалко, что срок у тебя кончился.

По лагерному радио сообщили: "Гражданин Перчаткин, явитесь на вахту!". Я пошел, оставляя новых друзей, оставляя казарму. Я не оглядывался, но чувствовал за собой сотни глаз.

Вот я пересекаю лагерный двор. Из рабочей зоны выезжает трактор. Он тяжело тащит прицеп, груженный лагерной продукцией. Прохожу мимо какого-то заключенного, старика лет семидесяти. "И за что его здесь держат?", - подумал я. В это время трактор поравнялся со мной и со стариком. Старик безразлично смотрит на небо и вдруг, резко для своего возраста, упал под колеса тяжелого прицепа. Я что-то закричал от неожиданности и отчаяния. Мой крик утонул в страшном предсмертном крике старика. Трактор тут же остановился. Сбежались дубаки. Тракторист возмущался:

- Штрибан (так звали в лагере стариков) под тележку сиганул, рассчитал, чтобы я не видел.

- Перчаткин, не задерживайся! Тебя мать ждет за воротами, - крикнул дубак с вахты.

Последняя, увиденная мною трагедия в лагере,

 

последний окрик.

С тяжелым чувством захожу на вахту. Дубак подает мне одежду, что передала мать. Я переодеваюсь, получаю документы. Ко мне подходит майор Малинкович:

- Мне поручено поговорить с тобой перед выходом, так что приглашаю в кабинет.

Он, как обычно, вульгарен и циничен. Да, это не тот еврей, каких я знаю. Среди каждого народа есть негодяи. Среди евреев я увидел их здесь, в лагере номер 10. И вот, я в кабинете у Малинковича. Кабинет на вахте у него обычный, небогатый, не такой, как в штабе лагеря. Здесь он принимает родственников заключенных, разные общественные комиссии.

- Ну что, Перчаткин, мне поручено предупредить тебя. Все, что ты здесь видел, что слышал, что пережил, забудь. Если будешь об этом говорить или писать, то ничего доказать не сможешь, все это будет клевета. За клевету снова попадешь к нам. Опыт у тебя уже есть, ты знаешь, как наказывают за клевету на родину.

После кабинета Малинковича я иду уже один, считаюсь уже свободным человеком. Я иду и вижу из окон второго этажа, как подъехали две тюремные машины. Из них стали выпрыгивать люди. Пригнали новый этап. Я остановился у окна вахты, смотрел на прибывший этап. Этапники двигались по лабиринту из колючей проволоки. Пройдет немного времени, кто-то из них приспособится, станет надсмотрщиком или бригадиром, кто-то попытается найти справедливость и попадет в штрафники, а кто-то будет ходить по лагерным помойкам и есть картофельные очистки. Будут и такие, для которых не откроются двери вахты. Вывезет их из ворот телега с впряженными людьми. Охрана на вахте сначала стальными прутьями проколет им пятки, может притворился и для уверенности пробьют череп заостренным молотком. Для таких это пропуск на

 

свободу. А на лагерном кладбище над ним поставят колышек с дощечкой. Ни имени, никаких дат, только номер. Пойди потом мать, найди своего сына, или жена, мужа, или дети, отца.

Я провожаю взглядом этап. Спины последних исчезают в ненасытном чреве лагеря.