- 73 -

Глава III

АБОРИГЕНЫ ТРЕХ ПОКОЛЕНИЙ

 

Новая камера ничем не отличалась от той, из которой я только что вышел, ни шириной, ни длиной, ни размером окон - все одинаково, или, как говорят, тютелька в тютельку. И снаружи все окна и фасад каждой стороны корпуса одинаковые: одно отделение невозможно отличить от другого, первый корпус от второго. Уж не тюремное ли строительство еще в XIX веке дало толчок к стандартизации архитектуры, породило ту самую «тютельку», так бурно расцветшую в наши дни, когда не только один дом от другого отличить невозможно, но и район от района, да и сами районы-близнецы есть в каждом крупном городе?

Вместе с тем, войдя в новую камеру, я почувствовал другую атмосферу. Камеры, в которые попадают, в основном, новички, люди с «материка», непохожи на те, в которых находятся после окончания следствия. В последних настроение спокойнее, люди уравновешеннее: все, что не удалось скрыть, известно, зафиксировано, а что удалось - о том больше не спрашивают и никому уже до этого нет дела. В этой камере находились люди другого ранга. Здесь не оказалось ни докторов, ни майоров, ни инженеров. Правда, «профессора» встречались, но... уголовных дел.

Вот Валя, ему 20 лет, крепкого спортивного склада, был вратарем с шестого класса в юношеских командах. Специальности нет и работы тоже, таких наивные люди называют человеком без определенных занятий, но ведь без определенных занятий бывает только медведь зимой в берлоге. Да, он не числится в штате какого-либо завода или учреждения, не платит подоходный налог и налог за бездетность и даже профсоюзные взносы. Но если бы он не был так активно деятелен, вряд ли состоялись бы столь долгие и насыщенные беседы со следователем, скука и разочарование ожидали бы последнего. Занятия у Вали были, и совершенно определенные - он занимался ограблениями ларьков и киосков, в основном аптекарских. Такая узкая специализация потребовала от него

 

- 74 -

довольно обширных знаний лекарственных средств. И он был на высоте, знал не только названия, способ применения и назначения лекарств, но и их цену - и государственную, и спекулятивную. И главное, какие из них и в каких дозах и сочетаниях можно использовать как наркотики. Ну, разве не профессор!

Здесь, в камере 385, после карантина по желтухе, осталось четыре человека. Встретили меня вяло - ни мой вид, ни возраст не соответствовали компании. Войдя, я сел на одну из нижних шконок рядом с ее хозяином, снял пальто, шапку и ботинки и надел тапочки. В этот момент открылась кормушка, меня вызвала дежурная. Я назвал себя как полагается, она произнесла: «К врачу». Надо заметить, что женщины под флагом эмансипации, принявшей катастрофический характер в последние десятилетия, доказали, что способны штурмовать любые учреждения и организации и даже эту. В составе кадровых сотрудников их более половины.

Тогда в «Крестах» проходили не только фотографирование и дактилоскопию, но и флюорографию и анализы крови на венерические болезни. А потому каждый имел возможность уточнить состояние здоровья своих знакомых. Раньше, до войны, на «Лубянке» и в «Бутырках» здоровьем заключенных не интересовались.

Мы направились к круглому центральному залу, где уже ожидали несколько человек. Оказалось, что идем на флюорографию. Кабинет находился в другом корпусе, идти пришлось долго, а в тапочках это было не очень удобно. Перед кабинетом постояли в обезьяннике, потом по одному пошли к врачу. Быстро пройдя эту процедуру, мы вернулись.

Как только я вошел и присел, хозяин шконки спросил:

- Это как вы назвали-то себя? Я повторил имя и фамилию.

- Хм, странно. Уж не по вашему ли Самоучителю я учился?

- Да, видимо, по моему.

- Вот это здорово! Сколько лет мечтал встретиться с автором - своим учителем, но не в тюремной камере, конечно. Да... Если буду рассказывать, ни за что не поверят. Гена, - назвал он себя и протянул руку.

Парень напротив сказал, что он тоже знает мой Самоучитель. «Сестра училась в детстве и я немного, - сложил свои вещи и добавил, - вот здесь размещайтесь». Потом растолкал какого-то парня, лежащего выше, и сказал ему: «А ну, Валька, перебирайся на третью, а я на твое место». Стало ясно - командует здесь он. Звали его Олегом.

Так один из моих учебников - Самоучитель игры на аккордео-

 

- 75 -

не, переиздававшийся к тому времени почти четверть века и разошедшийся более чем в двух миллионах экземпляров, помог мне занять одно из лучших мест на шконке - нижнее. Встретить здесь, в такой обстановке своих заочных учеников было для меня неожиданностью.

Гена работал механиком на корабле. Плавал более десяти лет, ходил в загранку, был даже в Новой Зеландии. На корабле руководил самодеятельным ансамблем, хорошо играет на аккордеоне, знает другие инструменты и определяет их на слух безошибочно. В этом можно было не раз убедиться, когда он называл каждый из солирующих инструментов оркестра, звучащего по радио. Делал сам оркестровки. Ему около тридцати семи. Прекрасная фигура, симпатичное лицо с приятным, уверенным взглядом. Повидал он на своем веку много океанских и морских островов, а задержался на этом, сухопутном, в результате сильной драки с применением не только кулаков. Не поделили деньги, и обидчик тяжко пострадал. По натуре самолюбивый и темпераментный, - чувствовалось, что драться Гена умел и относился к этому искусству так же страстно, как и к музыкальному. Даже в условиях камеры старался сохранять форму, делал многократные различные упражнения, отталкиваясь кулаками внаклонку от стены у окна или у двери. Передачи ему носила мать - очевидно, он не был женат.

У некоторых в тюремных карточках встречалась отметка -полоса. У кого она была, тех возят с наручниками. Гена один из них. И сейчас он растирает кисти рук, бормоча ругательства на флотском фольклоре. Процедура долгая - красные вздувшиеся полосы пока исчезать не собираются.

О Вальке уже говорилось, он был самым молодым в камере, а потому постоянно дежурил.

И еще Виктор. Этот тоже имеет отношение к святому искусству. Когда-то шесть лет служил на флоте, а последние десять лет работал на кладбище. Он художник и гравер, довольно талантливый, учился три года в знаменитом училище имени Мухиной, он был исключен за пьянство и ужасающую недисциплинированность, значительно превосходящую его способности.

- Выпивать я начал с восьми лет, - рассказывает Виктор. -Мать с отцом ушли в гости, а я залез в шкаф, налил себе вина полстакана и выпил, потом еще. И хотя был довольно крепким ребенком - потерял сознание. Когда родители вернулись, не сразу поняли, в чем дело, а потом догадались и стали убирать спиртное. С десяти лет я научился доставать деньги из телефонов-автоматов. Там всунешь ленту пластмассовую или металлическую, а потом опять

 

- 76 -

приходишь, выдернешь - а деньги посыпались. К двенадцати годам я уже имел целую серию «подопечных» автоматов. Идешь в школу, заклинишь их, а из школы - собираешь выручку. И тут же с ребятами за вином. А уж к шестнадцати промышлял не только автоматами - научили старшие ребята «деньги делать», да и пьянка пошла крутая.

Эта самая «крутая» пьянка, а проще сказать - беспробудная, продолжалась и во время службы на флоте. Плавал он мало - служил в береговых соединениях, а пил много.

- Однажды возвращаемся мы с товарищем, на ногах еле держимся. Подошли к своей части, товарищ пошел в проходную, а я решил, как лучше, по-тихому - через забор. Не удержался и упал с забора в жидкую грязь. Весна была, земля оттаяла и вода кругом. Встал, вышел на плац, а там уже все построились. Увидели меня, да как захохочут. А командир обозлился, но сам еле сдерживает смех - уж больно у меня вид живописный. Повернулся ко мне и закричал: «Идите, приведите себя в порядок - и в строй». Пока я мылся да чистился - все разошлись.

Много Виктор разных пьяных историй вспоминал. Все ему сходило с рук. Назначали и наряды, и карцер, но тут же освобождали от них: художник он был отличный, здорово делал доски почета, праздничные и юбилейные стенды, стенгазеты, плакаты, транспаранты, лозунги, альбомы, фотовыставки.

Всякая специализация, в том числе и уголовная, не лишена элементов преемственности и потомственности. Взаимоотношения с нравственностью и законностью формируются часто не в одном поколении. Правда, бывает, что какой-то потомок вырывается из этой цепи, зато иной становится крепкой опорой для следующих звеньев. Дети, дети! Бесценные цветы любви и супружества. Здесь начинаешь понимать и убеждаться на многократных примерах, что камеры - тоже клумбы, причем с довольно оригинальными и редкими цветами, взлелеянными старшим поколением. Этакие выразительные «натюрморты», с которыми будем сталкиваться не раз: и с отцветшими, и распускающимися, и набиравшими силу представителями здешней флоры.

Виктор - один из тех примеров, когда отчетливо видно, что натура властвует над талантом. Ему была чужда не только лирика и благородство, но и элементарные человеческие отношения, всегда считавшиеся естественными. То, что он был плохим мужем, здесь этим никого не удивишь, образцового отца здесь тоже не встретишь, но он был на редкость плохим отцом. Когда его первая жена, встретившись с ним однажды на углу у магазина, сказала: «При-

 

- 77 -

веду тебе я дочку, ей уже четырнадцать - совсем большая стала. Ведь ты ее никогда не видел, и она тебя не знает. Отец все-таки, познакомься, поговори с ней. Отцовское тепло и совет - большое дело». Он согласился. На другой день на этом же углу они встретились. Мать подвела к нему дочь и оставила их.

Он стоял и смотрел на дочь, не представляя, о чем и как с ней говорить. Она, в свою очередь, разглядывала его. На ней было новое платье, видно, они с матерью к этой встрече готовились. Пауза затянулась. Наконец, слова пришли сами собой: «Зайдем в магазин, возьмем бутылку и в сквере поговорим». Девочка даже не сразу поняла, о чем речь, а поняв, как бы очнулась, сделала шаг назад и убежала. Больше они не встречались.

В это время жил он с другой женщиной. Первая - медсестра -прожила пять лет и больше не выдержала. От второй жены была девочка двух лет.

- Какая-то странная, почти не говорила. Смотрю дома по телевизору хоккей, а дочка мне мешает - сидит на кровати, плачет и бьется затылком о стену.

Жена на кухне кричит: «Уйми ребенка, плачет, аж охрипла и голову разобьет». Голову, думаю, она действительно разбить может. Взял горшок ночной и на голову ей надел, вроде шлема. Она как заорет что есть сил. Жена вбежала, закричала ругательства разные, про меня нехорошо выражаться стала. Схватила ребенка и понесла мыть в ванну - в горшке что-то было. Я ей и говорю: «Вот ведь, сразу нашла время забрать ребенка. А то мне игра толком в голову не лезла от этого шума».

Немного помолчал, а затем со вздохом сказал: «Сижу здесь, а она, сука, и передачи толком принести не может. И мать, сука, тоже совсем забыла. За что их любить-то?» Потом, повернувшись к Гене и оскалив рот, в котором зубы торчали через один, проговорил ласково: «Хороший ты парень. Гена, я бы тебе, как другу и хорошему человеку, поставил лучше всех памятник на могиле. И уж поверь - памятник был бы загляденье, сам понимаешь, лежать под таким памятником - наслаждение. Вот где кайф-то на века. Ты, вот что, мне сейчас давай аванс, а там все дело за тобой, как копыта отбросишь - за мной не пропадет».

В камере была обычная обстановка. Виктор обыграл Бориса из Гостиного двора и продолжал теперь играть в «шишбыл» с Геной. Прямо пропорционально накалу страстей усиливался мат и стоял крепкий, плотный, как тропический лес, вместо лиан его обвивали длинные пассажи непристойных ругательств в адрес друг друга и игры в целом.

 

- 78 -

Вдруг раздался страшный крик. Кричала женщина, по голосу молодая. Все насторожились и оцепенели - такого еще не бывало. Через минуту крик повторился с еще большей силой. Он уплотнялся и усиливался великолепным резонансом сводчатого конусного потолка круглого зала. Ревербирация усиливала звук, и он приобретал зловещий характер. Так кричать можно, разве что когда живьем снимают шкуру или режут на мелкие кусочки. Крик опять повторился. Чувствовалось, что женщина при этом билась и вырывалась, с ней делали что-то непостижимое, страшное. Этот крик и сейчас стоит в ушах. Не помню такого даже при драматических эпизодах войны. Ни одному режиссеру при озвучивании самых зверских пыток не удавалось добиться у актеров такого эффекта.

Женщина продолжала кричать, а затем звук стал приглушенным: видно, он доносился уже из-за закрытой двери какого-то помещения.

- Что же это с ней там делают? - наконец спросил кто-то.

- Мышь, наверное, увидела, - попытался сострить Олег, делая вид, что его это не тронуло: не такое слыхал и видел.

- Нет, уж это не мышь, - сказал кто-то.

- Вот тебя бы так, дуралея долговязого, - добавил в сторону Олега новенький, преподаватель ПТУ.

Что произошло, мы не знали, а догадаться было трудно. Каждый про себя продолжал строить догадки, а через несколько минут о крике забыли.

В камерах, как и в лагерях, распространена татуировка. Делается это на разном художественном уровне, да и сами сюжеты различны: от примитивного накалывания корявыми буквами незамысловатых текстов - «Коля», «Галя», «Нет в жизни счастья», «Не забуду мать родную» - до «высокохудожественных» рисунков. Занимался этим, естественно, и Виктор. Сперва он делал эскиз. Если рисунок нравился, переносил его на кожу.

Валя попросил сделать ему на руке возле плеча розу. Виктор рисовал на бумаге, но роза не получалась. Тогда я, сложив две руки с полукруглыми кистями навстречу друг другу, а затем откинув их, показал, как распускается роза. Не умея рисовать, мне пришлось показывать буквально на пальцах. Виктор все понял, и роза получилась замечательная. Перевел и стал накалывать на кожу. Процесс долгий и сложный, делается не в один прием. Сложностей много -нет туши, нет краски, ее надо изготовить, к тому же важно, чтобы не обнаружила охрана, - за это можно схлопотать карцер.

И вот в такой нервной и напряженной обстановке попробуйте сделать вдохновенный рисунок. Сложно? Еще как! Тут и вкус, и

 

- 79 -

нервы, и мастерство должно быть на высоте. К тому же и заказчик от боли сопит и вздыхает, как больная корова.

Однажды Витя все утро что-то сосредоточенно рисовал.

- Давайте я вам на память, от всего сердца выколю на всю грудь вот такой красивый знак - знак «мокрушника», - сказал он мне и показал лист бумаги, на котором был изображен витиеватый рисунок, на фоне его многоугольная звезда, а в центре череп. Действительно, грандиозно и впечатляюще.

- Вот видите, это же здорово. Вы с таким знаком и с такой фигурой везде без очереди будете проходить. От вас все будут шарахаться и пропускать вперед - даже Герои Советского Союза.

- Это ты действительно хорошо придумал и выполнил отлично. Только такой «почет» без уважения ни к чему. А что это от души - за то спасибо. - В общем, мы не договорились.

Был у нас в камере еще один новый «пассажир» - мастер-преподаватель ПТУ, инженер, очень рукодельный (показывал бусы и четки своего тюремного изготовления, и мне удалось у него кое-что перенять). Казалось, он в эту компанию не вписывался, непонятно, по каким признакам его сюда поместили. Разве что по внешним: здоров он был - этакий громила и физиономия лучшего уголовного образца. Следствие его давно закончилось. Но по делу, связанному с большими приписками и хищениями, проходило еще 4-5 человек, в том числе и бухгалтер. Ну, а если бухгалтер замешан - вся документация и отчетность будет в порядке. И получалось, что никаких недостач нет, а есть, наоборот, перевыполнение. Поэтому вся эта история тянулась очень долго.

На четвертый или пятый день один из соседей «по квартире» сказал ему что-то наглое и обидное. Парень был лет на десять моложе, но прожженная бестия. Мастер ответил на том же уровне (все-таки воспитатель - стиль и терминологию знал). Тогда зачинщик толкнул его и уставился на него подойдя вплотную. Вместо того, чтобы устранить конфликт, мастер понадеялся на свою силу, оттолкнул и врезал ему так, что тот летел от двери до окна и сильно ударился затылком. Еле поднявшись, с кривой улыбкой от боли, парень направился к раковине, бормоча разные ругательства, открыл кран и стал прикладывать мокрую ладонь к затылку. Очухавшись, он долго сидел не двигаясь, а к вечеру достал палочку, нашел гвоздик и давай его точить, приговаривая:

- Все равно ночью глаза выколю. Век свободы не видать - выколю. Я тебе устрою темную ночь до конца жизни. Ты меня каждый день вспоминать будешь.

Приладил гвоздик к палочке и стал ждать ночи. Мастер лег по-

 

- 80 -

сле отбоя и решил не спать, взял какие-то книжки, старые газеты и читал всю ночь. Через два дня его перевели в другую камеру. Очевидно, драка не прошла незамеченной по ту сторону двери.

На другой день, после обеда, когда время тянулось особенно медленно, я сидел на картонке, положенной на унитаз, и читал книгу (на моем месте на шконке играли в карты).

- Ну, хватит, - сказал новенький (ему все время не везло), собрал колоду и спрятал в матрац. Повернулся ко мне и неожиданно спросил с желанием сорвать настроение, загнав меня в «угол».

- А вы член партии?

- Да, - ответил я.

- Коммуняка, значит, - медленно протянул другой. - Всю жизнь искалечили, гады.

- Я твоей жизни не касался, - ответил я спокойно.

- Да все вы одинаковы! Все одно.

- Ну это ты зря. Нельзя делать вывод исходя только из собственного мнения о той или иной категории людей.

Сделал паузу и подумал, что говорю я плохо, непонятно, по их лицам видно. Стал продолжать тоном дружеской беседы:

- Меня отец учил с детства: не судить о человеке по его специальности и национальности, так как ни то, ни другое не характеризует его как личность. Среди людей любой специальности есть и хорошие, и плохие, так же как и среди любой национальности.

Партийность, к сожалению, не является критерием чисто человеческих качеств. Да что греха таить. Знаем мы все, что не один год в партию устремлялись люди, видящие в ней надежную фирму, за взносы страхующую карьеру, ставящую их в положение особых людей.

А вот вам два примера: один известный партийный деятель как-то шел пешком из Иванова в Москву, чтобы сэкономить партийные деньги, а я однажды был свидетелем того, как один генерал, конечно коммунист, скандалил у железнодорожной кассы -почему ему дали жесткий купейный билет, когда ему полагается мягкий. Кассир в который раз объяснял, что нет у него мягкого, а тот требовал... И опять-таки надо добавить, что требовал он не потому, что генерал и член партии, а потому, что человек плохой. После паузы добавил: «Я отказываться и приспосабливаться не умею и считаю недостойным - вот как есть все, так и сказал», - закончил тем же спокойным тоном.

Посмотрел на всех и понял, что речь моя должного впечатления не произвела. То ли говорил я не так, то ли их убежденность в обратном была велика, а может, место, с которого я выступал, не

 

- 81 -

позволило воспринять весь пафос моих слов. Но относиться ко мне они стали хуже.

Обычно здесь скрывают партийность. Если же по прежней своей должности это делать глупо, начинают хаять свое прошлое и, в первую очередь, партию, стараясь подыграть собеседникам. В предыдущей камере один из упоминавшихся товарищей тихо сказал мне на прогулке, что он член партии, но добавил: «Я не хочу, чтобы здесь об этом знали».

На другой день утром, раздевшись до пояса, я подошел к раковине, чтобы, как всегда, обтереться холодной водой (в этой камере никто так не делал). Один из новеньких, сидя в шапке, в телогрейке с ногами на шконке, вынул папиросу изо рта и процедил: «Сталинская закалка», - и сплюнул сквозь зубы в угол. Его замечание слышали все, но никто никак не реагировал - интереса ко мне никакого не было.

Появился новый «пассажир» - худощавый высокий блондин, крепкий, подвижный, жилистый, весь, как пружина, лет двадцати семи - двадцати восьми. В двадцать лет служил на флоте, сила и ловкость сохранились.

- Как попал? Статья? - традиционные вопросы.

- Да-а, по-глупому. Всегда говорил: «Работай один, без напарников». А тут нашел себе напарника, вроде, парень крепкий, ловкий, неглупый. Взяли мы квартиру. И чисто так взяли, без засыпки, без осечки, ну не придерешься.

Вывезли все тоже чисто. Ценные вещи были, а главное - большая библиотека каких-то старых книг. Все это, конечно, требует нервного напряжения, и немалого, а следовательно - разрядки. Мой напарник говорит: «Пока что дай мне пару книг, я загоню по-быстрому, выпить нужно, горит все внутри, помираю, так все горит».

Денег у нас ни копейки. Дал я ему какие-то три книжки небольшие. Пошел он с ними на Литейный, чтобы быстро по дешевке продать. Книги оказались редкими и дорогими. Дешевая цена насторожила. Тут его и забрали. Что да как, откуда такие книги, где взял... Раскололся он, а так как к тому времени была уже заявлена квартирная кража, пришел владелец и опознал свои книги, а затем нашли и все вещи. И вот я здесь. Ну всегда говорил: «Работать нужно без напарника».

И Костя, так его звали, опустился на пол, сел на матрац. Кто-то дал ему сигаретку.

- Книги надо читать и знать, их для этого придумали. А то, вишь, с ними у тебя одна морока, - сказал Гена.

 

- 82 -

- Ничего, у него теперь будет время - поднатырится. На, держи, - Витя швырнул ему на матрац, - «Человек и закон» и «Юность», там, между прочим, есть для тебя захватывающая статья о том, как надо пользоваться библиотеками, - то, что нужно. Так что выйдешь начитанный, с повышением квалификации, уж не сунешь кому попало что-нибудь. Там у окна, за шконкой. еще «Дама с собачкой» валяется... Ну, что уставился - не бойсь, не с овчаркой.

- Почитай, почитай, это он хорошо советует - «Дама с собачкой» тебя отвлечет от дяди с собакой, который ждет тебя за дверью, - поддержал я шутников.

Совсем сбитый с толку. Костя тяжело вздохнул, бросил книги в угол и растянулся отдохнуть и подремать.

Конечно, на нашем милом острове есть и такие, кому здесь спокойнее и на душе легче. Там, на материке, постоянная тревога и ожидание мрачной перспективы - когда посадят, здесь будущее самое радужное - когда выпустят. Их жизнь - смена перспектив и, понятно, лучшая из них - в тюрьме.

Залаяли собаки - началась прогулка.

- А что, на прогулке здесь собаки? - спросил Костя.

- Да ерунда, только проходишь мимо, - ответил кто-то. . - Не выношу я этих собак, органически не выношу, сразу все трясется внутри... Будь она проклята!

- Что, прогулка?

- Нет, собака. И прогулка тоже. Я останусь.

- И я, - вставил новенький. - У меня эти собаки вот где сидят! Я их с детства не выношу, когда еще по садам лазил. Паразиты проклятые, чтоб они все сдохли!

- Собака - друг человека, надо бы знать.

- Так то ж человека, - вставил Виктор, - а его и собака за человека на считает.

По правилам, в камере могут остаться не менее трех, а идти на прогулку не менее двух человек. Нашелся и третий, и они остались. Все трое находились на острове не в первый раз, и голос овчарки, долгое время сопровождавший их от подъема до отбоя в лагерях, не вызывал ни у одного положительных эмоций.

Если же не удавалось остаться и приходилось идти всем, они проходили мимо, отворачиваясь и как бы внутренне сжимаясь. И собака, чувствуя это, лаяла именно на них.

Сегодня Гена уехал на суд и в нашу камеру уже не вернулся. Такие дела, как у него, обычно слушаются в районном суде в одном заседании. Когда его привезли обратно, он попал уже на «осужденку», то есть во второй корпус.

 

- 83 -

Мне его очень не хватало. Собеседник он был интересный, знал и умел многое. Конечно, в искусстве оркестровки Гена уступал Олегу Лундстрему и Александру Варламову, своим кумирам. Но если подойти дифференцированно к объему знаний и навыков, то у последних был бы более растерянный вид при желании сориентироваться во всех механизмах машинного отделения корабля, чем у Гены при ознакомлении с партитурой и по мелодической горизонтали, и по гармонической вертикали. А коль вспомнить о других умениях и опыте - да не приведи Господь встретиться им с Геной нос к носу в темпераментном споре. Даже если он будет во всем неправ - можно не сомневаться, за кем останется победа.

Ездил на суд и Виктор, но вернулся: тут в одно заседание не уложились. На суд пришли два его брата еще более спортивно-зубодробильного склада, чем он, и привели своих дружков. Увидев такую «дружину», свидетели буквально онемели, стали с большим трудом вспоминать не только виденное и слышанное, но и свое имя, фамилию, не говоря уж об адресе. Виктора здорово все это потешало. Рассказывал он обо всем как об удачной премьере, хотя, надо признаться, в его жизни это уже третий «театральный сезон». Надо думать, что и не последний.

Первый раз он погорел на фальшивых справках освобождения от работы. Не потому, что обнаружили подделку - у него был большой опыт еще со времени службы на флоте, когда он «похоронил» всех своих родных, чтобы получать увольнительные, -справки он изготовлял высокопрофессионально. Просто случилось так, что Виктор подрался у пивного ларька, и с большим спортивным преимуществом, в то самое время, когда по справке должен был лежать при смерти. Нашлись любознательные, у которых не хватило чувства юмора воспринять такое раздвоение личности (очевидно, они редко ходили в цирк на представления иллюзионистов), подняли шум. Дело, однако, кончилось полюбовно - вычли из зарплаты выплаченное ранее по больничному листку.

Второй раз безукоризненная работа тоже не получила признания. На этот раз жена, которой по сценарию полагалось быть в отъезде, а Виктору сидеть с тяжелобольным ребенком, не подозревая о свалившихся на ее голову несчастьях, гуляла с дочкой в сквере. Такого легкомыслия жены не простили ему, и он опять оказался в зале. Нет, не в Греческом зале, как у Райкина, а в зале судебных заседаний.

На этот раз «накопали» много: справочка оказалась не одна, да и на кладбище, в этом приюте тишины и спокойствия, разыгралась буря - неприятные инциденты, не с мертвыми, конечно, а с живы-

 

- 84 -

ми, даже очень живыми и ушлыми их родственниками, обладающими наиболее настырными и беспокойными характерами. И пришлось Вите куковать на острове, где он отдохнул от преследовавших его в последнее время неудач. Но вскоре Витина крепкая фигура снова замелькала среди памятников и крестов - изобретательность требовала выхода.

Однако к документам, особенно изготовленным собственноручно, он стал относиться серьезно и осмотрительно. На этот раз подвела квартирная кража. Как говорится, если уж не везет, так во всем. Смена специализации не принесла удачи, и вот он опять здесь, в «творческой командировке».

Именно так воспринимаются им отлучки на остров. Он много работает, честно и продуктивно. Стена над раковиной и унитазом не смогла вместить его рисунки - они приклеены на двери, над дверью и справа от нее. И все-таки у него под подушкой еще целая пачка удачных рисунков из книг, журналов, по памяти, и просто, как говорится, «фантазия художника». К последним относятся абстрактно-символические картинки в стиле Сальвадора Дали и тут же Анна Каренина, Фрунзе, Жуковский, Мосин (изобретатель трехлинейной винтовки), какая-то графиня, сталевар и ископаемое фантастическое животное. Выполнено все - ну просто здорово. Но, к сожалению, творческое наследие это осталось в «келье» его «монастырского» затворничества и вряд ли сохранилось. Хотя, надо сказать, дежурные, входившие в камеру для обыска, с интересом рассматривали эти картинки. Местные поклонники таланта не срывали его работы со стен, разве что рисунки обнаженных женщин над раковиной, хотя они были выполнены не хуже других.

Вместе с тем, вы ж понимаете, что Витя - не Шервуд и не Репин, хотя тоже как сказать - пожалуй, в «жанре» подделки документов им за Витей бы не угнаться. Никто не мог отличить, даже следователь, и только эксперты высокой квалификации определяли, где подлинник, а где «фантазия художника» в графическом стиле.

Витя творил самозабвенно все свободное время, которого было вдоволь. Однажды утром, идя умываться, я увидел у двери приклеенный довольно известный портрет А. П. Чехова, скопированный Витей. Здорово растушеванный тенями, в мелких деталях лицо, пенсне, выражение глаз. Похвалив, попытался снять со стены на память. Мне это не удалось: бумага оказалась очень плохого качества, а самодельный клей - отличного.

Вот и Витя уехал в суд и не вернулся в камеру, зато прибыли двое новых. Но эти оказались «бесталанными» личностями, которым не под силу не только нарисовать яркую картину или сделать

 

- 85 -

оригинальную оркестровку, но даже самое примитивное - благополучно очистить квартиру и реализовать вещи или стремительно и элегантно убежать и скрыться в ночной мгле с шубой и другими заимствованными вещами.

У одного из них и его друзей были неприятности с чужой квартирой. Он, безусловно, считает себя «специалистом» своего дела. Вместе с тем второй раз на острове. И на этот раз, как и в предыдущий, залезли в одну из квартир и погорели.

Нет, не подумайте, что они сгоряча, выскакивая из квартиры, споткнулись и загремели по лестнице с узлами фарфора и хрусталя, подняв на ноги всех соседей... В их практике такого не случалось. Все было иначе. И на этот раз они спокойно, тихо вышли из квартиры, аккуратно закрыли дверь, бесшумно, как привидения, спустились по лестнице и вышли на улицу. В общем, все было на уровне мировых стандартов!

Далее, мученически сгибаясь под тяжестью чемоданов и узлов, они стойко дошли до места, где все и спрятали. Операция прошла вроде бы солидно.

Подвела их ерунда, сущий пустяк, свободно помещающийся в кулаке. После столь блестяще проведенной акции требовалась заслуженная разрядка, короче - где-то в укромном уголке ресторана расслабиться и опохмелиться. Тут один из друзей вспомнил об одной мелочи - сережках, которые он прихватил уже уходя.

Подошли к бойкому месту возле ювелирного магазина. Предложили. Желая их скорее сбыть, они спросили не дорого, не представляя истинную цену этой безделушки. На маленьких сережках оказались еще более маленькие камушки, привлекшие большое внимание. Взглянув даже мимоходом, специалисты сразу определили: они стоят в пять-шесть раз дороже, чем за них спрашивают, а значит, без сомнения, краденные (между нами: думаю, подвел и антураж - с этакой-то фактурой только бриллиантами и размахивать).

Рассказывать, откуда у них эти сережки, пришлось уже в милиции. Хозяйка опознала свои вещи. И из-за такой мелочи пришлось расстаться со всеми крупными вещами, так хорошо упакованными в чемоданы и узлы, тяжесть которых еще помнили руки и плечи.

Сейчас «бриллиантовый» герой сидит на полусвернутом матраце на полу у двери, спиной опершись о стену, а правой рукой облокотившись на сиденье унитаза, как на подлокотник вольтеровского кресла, и рассказывает. У него поза сенатора, дающего интервью набежавшим корреспондентам после неудачных выборов. Достоинство и независимый вид соответствующие. А еще превосходство, роскошные манеры - красиво жить не запретишь.

 

 

- 86 -

Второй новенький специализировался в другой области. Он хорошо разбирался и в крупных, и в мелких вещах, с которыми имел дело. Подвела его спортивная неудача. Мастер он был тоже не средней руки и навыком, и опытом обладал немалым.

Зовут его Николай. Но со святым Николаем-Угодником, чье имя он носит, якобы связанным с ним таинствами потустороннего мира, он не имел ничего общего, скорее являлся его антиподом. Сразу стоит отметить, что чисто внешне «лики» Коли и Николая-Угодника имели резко противоположные черты. Белые облака и черный уголь не произвели бы такого контраста, как икона Николая-Угодника, положенная рядом с фотографиями Коли из его уголовного дела. Если говорить начистоту, надо признать, что Коля -редкий образина. И если существует выражение: «лицо - зеркало души», то данный пример является тому ярким доказательством.

Но дело, конечно, не только во внешнем расхождении, но и во внутренних качествах. Во-первых, как вы уже догадались, наш Коля был не святым. Его атеистические концепции возникали и утверждались не только потому, что ему никогда не довелось бывать в церкви - его не крестили, в часы утренней, да и вечерней службы он крепко спал, - но и в силу других специфических особенностей своего образа жизни. Он бодрствовал ночью - ночь была его стихией.

А потому уж если ему и был кто сродни из известных нам «деятелей» еще не познанного мира, так это Демон - дух изгнания. Но Демон по сравнению с ним был жалкой фигурой. Как утверждал Лермонтов, его интересы ограничивались только одной женщиной-Тамарой, которая заслонила для него силуэты всех остальных.

У Коли кругозор, душа и сердечные порывы были шире - знакомство с одной женщиной не мешало ему восхищаться в следующую ночь силуэтом другой. И не только восхищаться, но и сгорать от нетерпения подойти к ней, почувствовать теплоту и свежесть ее трепетного дыхания. А то, что дыхание было трепетное до предела, - можете не сомневаться. Здесь мы, наконец, подошли ко второй особенности.

Итак, во-вторых, Коля не был угодником. Он не терпел угодничества и заискивания перед красивым полом. Как известно, Дон-Жуан тем и прославился, что презирал женщин, отчего они все были у его ног. Коля превзошел и Дон-Жуана. Его сложное отношение к женщинам было столь эксцентрично и неожиданно, что они, находясь в шоковом состоянии, не успевали отдать ему ни свое сердце, ни свою душу. Но он на это и не претендовал. Вообще-то парень он был стеснительный и застенчивый. Если ему приходилось встретить ночью таинственную незнакомку, он не требовал от

 

 

- 87 -

нее ни любви, ни страстей, а скромно просил лишь дубленку, шапочку, сумочку и всякую ерунду, обременявшую ее уши и пальцы.

Что уж греха таить, раздевать женщин обожают многие мужчины; Коля не был исключением. Такая порочная страсть зародилась в те доисторические времена, когда женщина обзавелась первой, отчасти символической, одеждой, мало-мальски скрывающей ее прелести. Может быть, первой законодательницей моды на земле стала наша прародительница Ева. А пострадал страстный Адам. Если верить поэтам и писателям, такому недугу были подвержены патриции и плебеи, знатные особы и лавочники. Эта бацилла, совершенствуясь и адаптируясь веками, умудряется поражать и в наши дни даже самых лучших из мужчин, у которых в характеристиках значится «морально устойчив и политически грамотен».

Так что, Коля в своих действиях не был оригинален. Однако находился выше примитивных желаний, удовлетворением которых мужчины так неосмотрительно подорвали свой авторитет в глазах общества.

В ту ночь Коля, как обычно, отправился на деловой променаж. Он вышел из-за поворота и увидел идущую навстречу совершенно очаровательную, прямо скажем, обворожительную... шубку на двух изящных ножках и шапочку-блеск. Естественно, он энергично пошел ей навстречу, несколько наискосок. Быстрее завязать контакт и достичь взаимопонимания робкому молодому человеку помогла бритва, которой он взмахнул перед лицом своей избранницы.

Специалисты утверждают, что человек не спешит расставаться с предметами роскоши, если его побуждают к этому словесно. Другое дело, когда перед ним стальной блеск металла и бандитская морда (пардон... угрюмое выражение лица) незнакомого собеседника. Это действует на душу и разум как допинг - все происходит быстро и четко, как бы само собой.

...Женщина сняла шубу, шапочку и мелкие безделушки, обременяющие ее руки и шею, с видимым безразличием, хотя и не без внутреннего трепета. Тесный контакт с незнакомым мужчиной ночью и должен вызывать, естественно, гамму различных эмоций. Коля не доходил до пошлостей в своих раздеваниях, он не оскорблял женского достоинства и девичьей чести.

В самый неподходящий момент из переулка появился патруль. Увидя необычную «влюбленную пару», где он несколько перегружен теплыми вещами, а она дрожит от холода, патруль решил поинтересоваться причиной настолько неравномерного распределения одежды. Столь интимные отношения не терпят присутствия посторонних: Колино внутреннее равновесие было нарушено, и он поспе-

 

- 88 -

шил удалиться. Второпях, но с элементом элегантности и достоинства успел бросить шубку и шапку к ногам незнакомки. Однако патруль, в силу ограниченности фантазии, не оценил этот жест как заботу о здоровье хрупкой женщины и устроил короткое импровизированное состязание по бегу - этакий блиц-кросс. То ли Коля мало внимания уделял физкультуре, а может, просто «пережрал» за ужином, но соперники его довольно легко добились значительного перевеса, а один из них в морской форме - видать, лидер - прибежал к углу квартала раньше всех и преградил нашему Коле дальнейший путь... к свободе. Моряк вцепился в Колю, как в родного брата, которого не видел с детства. Тут подскочили и остальные.

Конечно, патруль действовал не спортивно - трое на одного, и Коля возмущался. Патруль предложил ему пройти вместе к начальству, чтобы оно могло разобраться в этой сложной во всех отношениях ситуации. Разбираться пришлось и следователю, а теперь Коле предстоит встреча с судьей, от которого он не ждет ничего хорошего. Это и понятно: разве сможет его правильно понять районный судья, пусть даже поддерживаемый с двух сторон народными заседателями; вот спортивный судья - другое дело, наверняка был бы на его стороне. Он бы доказал всем, сколько было нарушений в этой, навязанной впопыхах «спортивной» встрече. Так что парню просто не повезло с судьями. Но он не унывает - только пришел, а уже выиграл подряд три партии в шашки. Лишнее доказательство, что в спорте все решает фортуна: сегодня проиграл, а завтра чемпион.

Надо думать, Коля еще свое возьмет. Жаль лишь женщин: грусть и меланхолия ожидают их вместо обычного трепета и замирания сердца при встрече в ночное время - столь привычных и замечательных элементов романтики.

Внезапно открылась кормушка - впрочем, она всегда открывалась внезапно - прозвучало короткое слово: «Бритва!»

Примерно каждые три дня из кормушки просовывается дощечка со штепселями, за которой тянется провод удлинителя. Вслед за этим выдаются электробритвы «Харьков».

Вся обслуга - заключенные, совершившие несерьезные деяния и, следовательно, имевшие маленькие сроки. Среди них есть и специально ведающие бритвами - «брадобреи».

Дощечка кладется на раковину. Один бреется над раковиной, другой над унитазом. Бритвы, естественно, изношены сверх пределов, деформированы настолько, что уже давно разучились брить, а только кусают, как сибирские оводы, выдергивая волосы с корнем.

Борис бреется над унитазом. Затем снимает головку с враща-

 

- 89 -

ющимися ножами, выбивает и выдувает волосы. Головка выскальзывает из рук и падает в отстойник унитаза.

- Как же ее теперь достать? - говорит он, заглядывая внутрь.

- Как достать? Засучи рукав, нащупай и достанешь, - отвечает сосед по бритью. Борис сует руку в отстойник и там шарит.

- Ну, нащупал?

- Да, но что-то мягкое.

- Так ты мягкое-то не щупай, это не то. А ищи головку, она ведь металлическая, жесткая.

- А... нашел. Вот она.

- Ну вот, вытри ее и поставь на место. Дай другому бриться. Двое отпускают бороды - они не шевельнулись на шконках. Остальные бреются быстро, кое-как.

- А ну, давай сюда, - говорит «брадобрей», забирает свою «аппаратуру» через кормушку и захлопывает ее. После такого бритья на лице появляется сильное раздражение. Все стараются умыться холодной водой с мылом. Тщательнее и дольше других моется Борис. Борис в тюрьме давно - около года. Несмотря на это, плохо вписывается в лихой, мягко выражаясь, состав этой камеры и по воспитанию, и по характеру, и по моральным принципам, и по отношению к людям, к семье.

Он работал инженером в Гостином дворе. К торговле и товарам никакого отношения не имел - занимался моторами и вентиляторными установками. Но и те, кто привлек его к делу, и следователь, видимо, не представляли себе, как можно работать в крупной торговой точке и не быть жуликом. Борис придерживался противоположных взглядов на советскую торговлю, и ему трудно было идти вслед за работниками прокуратуры по тернистым и извилистым следственным тропам. Более всего раздражало следователя то, что Борис не знал, за что его посадили.

О суде он думал как о чем-то далеком. Так думают о смерти в молодости: понимают, что она когда-то наступит, но когда это может произойти, не представляют себе. Его жизнерадостность и жизнестойкость медленно угасали. Хотя организм все еще боролся, благо прежние спортивные достижения оставили память крепкими мышцами, да и воли ему было не занимать. Дело его тянулось вяло. Иногда его вызывал следователь, но все больше спрашивал о других.

- Ну, а как у тебя-то, Боря? - интересовались после его возвращения с допроса.

- Да как? Следователь копает, ищет, в чем бы я мог быть виноват, но никак не может воплотить элементы своей фантазии в

 

- 90 -

сколько-нибудь реальные обвинения. Мне уже кажется, что теперь все больше нервничает и переживает он. Становится жаль беднягу. Фантазии его иссякают, истекает и срок, предусмотренный для ведения следствия, а преступления все не получается.

Боря часто вспоминает свою жену, нежно называя ее «зайчиком». Конечно, здесь это вызывает насмешки и издевки, но он не пасует перед ними.

Любовь ниспослана природой, а природа всегда требует обновления и обострения чувств. Очевидно, исходя из этих вечных истин, следователи и упрятали Бориса на остров. Чувства его обострились, любовь пылает, как металл в мартеновской печи, и правило: нет таких отрицательных действий, которые не имели бы положительных сторон, получило еще одно подтверждение.

Да, с любовью все было в порядке, хуже обстояло дело с преступлением. Предъявленное обвинение опять не подтвердилось. Но следователь не сдавался, фантазия его работала все напряженнее и рождала новое обвинение...

На том, что люди по своей природе грешны, первым заострил внимание, как известно, Иисус Христос Назаретский. Защищая одну добрую женщину, высоко ценившую мужские ласки, не упускавшую при этом возможности понежиться в их подхалимских речах, он в критический момент обратился к толпе, воспринявшей примитивно до бесстыдства ее поступки, со словами: «Кто безгрешен, пусть первым бросит в нее камень». Как утверждали очевидцы, камень никто не бросил.

Однако это открытие порочности человеческой натуры в древности не дает покоя в наши дни некоторым прокурорам и следователям. Если каждый в чем-нибудь грешен, то уж тем более посаженный нами на остров - не святой. И делаются новые предположения, добываются новые «факты». А обвинительные заключения всегда можно еще раз переписать. И переписывают, переписывают по несколько раз...

Посадили - значит, виноват. И виновность эту надо раскопать, склеить, реставрировать из пепла, как археологическую находку. И сделать это во что бы то ни стало, если хочешь легко и быстро продвигаться по службе. Не раскопаешь - попадешь в грешники сам, и вышестоящие товарищи бросят в тебя камни, и может быть, весьма увесистые.

Поэтому и сидит наш Боря почти год, размышляя и соображая, за какие очередные грехи ухватится следователь.

Прошел обед. В камере на этот раз стало необычно тихо. Двоих еще утром увезли в суд, двоих только что вызвали к следовате-

 

- 91 -

лям. Одного увели к врачу вырвать зуб. Это единственный здесь вид помощи стоматолога, другой не предусмотрен. Так как зубная боль, особенно в этих условиях, не радость, то желающих попасть к врачу много. К тому же, как признается всеми, встречавшимися с ним, он делает свое дело бесподобно, в силу своей конвейерной многолетней практики. Она - эта практика - заменяет здесь все сложные и разнообразные средства обезболивания. Так что сегодня из нашей камеры кому-то повезло...

Итак, лежа на шконке после обеда в наполовину пустой камере под звуки легкого похрапывания соседей, я невольно погрузился в глубокие размышления и воспоминания...