Л. К. Павликов^*

МОЕ ЗНАКОМСТВО С Л. Н. ГУМИЛЕВЫМ

Я познакомился с Львом Николаевичем Гумилевым в Камышлаге, где находился как «повторник», т. е. был арестован второй раз. Камышлаг располагался при впадении реки Усы в Томь. Туда я был направлен из Караганды. Когда мы прибыли в Караганду, вагон был заперт. Нас там было четверо: я, главный механик из Института растениеводства (по фамилии то ли Серяков, то ли Бирюков), и еще двое мальчишек. Нас с главным механиком отделили еще в тюрьме, в Караганде, и послали на лагпункт, названия которого я уже не помню. Там я пробыл год. Но туда я попал, как сейчас уже это понимаю, не просто так. Там были почти сплошь одни бендеровцы. Они держали там власть. Нас бросили туда специально как стукачей, и срок дали минимальный — 5 лет (как исключение). В Караганде нас вербовали. Но я все-таки держался. Отсюда меня направили в Камышовский лагерь (Камышлаг). Он ничем не отличался от Карагандинского, только климат получше: холодно, но как-то хорошо дышится. Там тоже были, в основном, все бендеровцы, тупые, злые, а русских приблизительно 10-15%. Нас там тоже хотели использовать как стукачей.

Вот там, в Камышлаге, я и встретил Льва Гумилева. Там было очень мало людей, которые могли что-либо делать толковое, в основном, это были просто бандиты. Ничем они не занимались, руки в крови по локоть... Этого они не скрывали, даже, можно сказать, гордились и хвастались. А мы — так называемые «поли-

тические» — не могли даже помыслить о том, чтобы занять какую-либо «блатную» работу: все было у них в руках. И вот, когда я ехал в Камышлаг, а я ведь был специалистом и хорошо работал, меня сделали чем-то вроде прораба. У меня была бригада человек 30, которую я набирал сам: брали туда людей только по моему указанию. Было несколько парнишек, грамотных, из них я сделал бригады электриков. Поскольку приехал я из Ленинграда, то у меня была кличка «Питерский».

В это время только что закончили строительство домов для лагерного начальства, и надо было их доводить «до ума»: ну, там электричество, сантехнику всякую... Одним словом, работы хватало. Однажды прибежали знакомые и сказали, что пришел поезд с новыми заключенными, и добавили, что там среди них есть питерские. Я попросил привести их ко мне. Это были Лев Гумилев и молодой то ли поэт, то ли артист театра Музкомедии (уже не помню), кажется, по фамилии Правдолюбов. Лев Николаевич был тогда молодой, очень худой, но элегантный. Это он потом так растолстел. Я спросил их, знают ли они, как проводить электрическую проводку. В ответ они кивнули, но не очень уверенно. Я стал им подробно объяснять, на какой высоте от пола ставить розетку, а на какой выключатель... Затем спросил их, знают ли они, как определять середину на потолке, чтобы укрепить крюк для люстры. Они не знали. Я объяснил им, что надо провести два шпагата, закрепив их из угла в угол и в перекрестье сделать отметку. Я поинтересовался, справятся ли они с работой самостоятельно, они кивнули головами, и я ушел проверять другие бригады. Часа через два или немногим больше, я вернулся, чтобы посмотреть, как обстоят дела у новеньких. Еще подходя к комнате, я услышал возбужденные голоса и, подойдя поближе, заглянул в приоткрытую дверь. Правдолюбов сидел на стремянке под потолком, на котором вкривь и вкось был укреплен электрический шнур крест-накрест, вокруг лестницы бегал Лев Гумилев, и из их громких криков я понял, что у них идет жаркий спор на тему: «Существует ли у муравьев рабовладельческий строй?» Увидев меня, они перестали спорить, и я оглядел результаты их работы. Кроме электри-

ческого шнура крест-накрест на потолке, кое-где свисающего, я обнаружил, что выключатель был приделан у пола, а розетка на высоте человеческого роста. Я понял, какие это «опытные» работники, и разогнал их по другим бригадам. Потом мы встречались нечасто, потому что электротехнические работы кончились, и Гумилева с Правдолюбовым отправили на другие работы.

Помню еще, как у нас в лагере появился известный певец Н. К. Печковский. Начальство любило пение и приглашало его к себе на всякие праздники. По его предложению даже был организован театр, и Лев Гумилев играл там тоже какие-то роли, уже не помню какие. Помню только «Ревизора». Иногда Печковский распевался в бараке и так допек этим одного молодого часового, что тот кричал в истерике: «Уберите его отсюда, а то я его застрелю». Кроме того, у него было удивительное чутье на «посылки»: он всегда каким-то образом знал, когда кто-нибудь получал посылку из дома. Печковский приходил туда и предлагал спеть. Чаще всего, хозяин посылки готов поделиться с ним едой, но только, чтобы он не пел.

Меня освободили в 1953 году, раньше, чем Льва Гумилева. Перед отъездом я зашел к нему в барак, и он попросил меня навестить его мать — Анну Андреевну Ахматову, дал мне пароль и адрес. Она жила тогда на улице Красной Конницы, 2/4, квартира на втором этаже была. Она встретила меня настороженно, несмотря на пароль, и оказалось, что она на воле знала даже больше, чем я. Разговор получился натянутый, и пробыл я у нее недолго, но я хорошо помню, как я поразился тому, какая там была нищета.

У меня была «39-я» по паспорту, то есть я не имел права жить в больших городах. Мне нельзя было задержаться в Ленинграде. Мне надо было искать работу, чтобы что-то есть и где-то жить. Я отбыл сначала на станцию «Амбарный» Мурманской железной дороги. Там вся муть была собрана после амнистии, т. е. уголовники. Меня назначили техноруком (главным инженером), но я два месяца проболтался там и понял, что надо бежать, а то убьют где-нибудь. Работали на заготовке леса. Там я помучился-помучился,

да и убежал. В конце концов, после долгих мытарств, я нашел себе работу в Пикалево и очень редко бывал в Ленинграде.

Позднее, когда Лев Николаевич освободился, мы изредка встречались с ним. Он стал большим ученым и занятым человеком, но знакомых не забывал. В последний раз я виделся с ним на Большой Московской, где бывал пару раз до того. Но в течение многих лет мы довольно регулярно поздравляли друг друга с днем рождения и именинами (я ведь тоже Лев).