ПИСЬМО М. А. НАРИЦЫ ХРУЩЕВУ

 

Никита Сергеевич, в начале августа я был задержан в Эрмитаже тайными сотрудниками государственных органов... после передачи рукописи моего романа „Неспетая песня" одному из членов французской делегации, приехавшей из Парижа в автобусе. В этом экземпляре рукописи, брошенном перепуганной француженкой на пол (ее также задержали), не было моей фамилии, так как я не был уверен в успехе передачи пакета этой делегации. Это дало мне возможность временно отрицать свое авторство. (На то, чтобы так поступить, у меня были некоторые соображения.)

У меня есть теперь основания быть спокойным за судьбу своего романа. Возможно, Вы еще не читали его. Я высыпаю Вам в этом конверте один экземпляр, который немного более отредактирован и не вполне совпадает с тем, который я неудачно передал...

Вам невозможно обвинять меня в клевете на советскую действительность. Она у меня несколько облагорожена, ибо „литературе слишком присуще чувство меры и приличия, чтобы она могла взять на себя задачу с точностью воспроизвести карикатуру действительности" (Салтыков-Щедрин). Да и задачей своей я поставил изобразить не столько истерзанное тело, сколько истерзанную душу: трагедию гения и торжество пошлости, ведущей к гибели все человечество. Я показал ничтожность идей, разъединяющих государства, и ничтожность

 

интересов, толкающих мир к последней войне: после нее уже некому будет воевать, некому будет жить. К капитализму я отношусь как к безнравственной и разлагающей системе, но то, что Вы называете социализмом — всего лишь разновидность капитализма.

Пытался ли я печатать свои произведения в нашей стране? Да, я делал такую попытку с более безобидным по содержанию произведением, и безуспешно.

Разумеется, я не думаю, что „заправилы капиталистического мира" ухватятся за мой роман с большим удовольствием, но там есть хоть некоторая свобода для умственной деятельности...

У нас художникам не разрешается самостоятельно мыслить, им разрешается только пользоваться готовыми формулами казенного мышления. Отсюда у нас такое чудовищное однообразие и в журналистике и в искусстве, отсюда в искусстве истинная эмоциональность заменена притворством, отсюда ничтожность идей („мелкометье"), пустословие, поверхностное репортерство. Поэтому художники бессильны что-либо сделать кроме поверхностных и посредственных иллюстраций к истории партии.

Неужели Вы сами не видите, что в прославленном произведении прославленного писателя, в „Поднятой целине" не изображено ни одного умного человека, нет ни одной стоящей мысли, что она вся заполнена „дешевым балаганным вздором"?

Кто-то из вас говорил, что нам нужны свои Щедрины и гоголи. Это пустые слова! Вы сами недавно ратовали за „лакировщиков". Я понял Ваши слова так: не ваше, мол, дело, писатели, совать свой нос в наши ошибки и промахи; мы и сами покритикуем себя, как нам это заблагорассудится.

Меня скорее можно упрекнуть в приглаживании действительности, чем в сгущении красок. Все дело в том, что я мыслю иначе, чем это разрешается государственным стандартом. Однако Вы претендуете на то, чтобы вашу страну называли подлинно свободной и даже считаете себя (свою партию) умом, совестью и честью нашей эпохи. А настоящий ум не боится контакта с другими умами. Только в атмосфере честной и открытой борьбы и открытого заимствования здоровых элементов в чужих взглядах и могут развиваться передовые идеи.

 

А настоящая совесть! Может ли она свободному взаимодействию идей мешать силой оружия, шантажом или хитростью?!

И если Вы серьезно претендуете на роль носителей ума, чести и совести (а к этому Вас обязывает ваше положение и угроза всеобщей гибели), то примите мой вызов на честную, открытую борьбу в одних вопросах и честное сотрудничество — в других.

Одним из способов недостойной борьбы является клевета: зачем говорить, что мы не можем напечатать ваш роман по политическим соображениям (а где же тогда свобода!), гораздо выгоднее сказать, что роман слаб и не заслуживает внимания народа и материальных затрат на его издание. Если Вы унизите себя до того, что пойдете этим путем, то я могу избавить Вас от материальных затрат; народ же пусть сам решит, что стоит его внимания. Разрешите мне только свободно общаться с народом, не окружая меня тучей шпионов и провокаторов. Если же и это окажется Вам не по силам, то по крайней мере отпустите меня вместе со всей семьей на все четыре стороны.

Разумеется, я не считаю допустимым насильственное разлучение меня с семьей, ибо такое обращение с людьми характеризует нравы отживших „формаций". Моя семья полностью разделяет мои взгляды, помогала мне в работе не только материально, но и принимала весьма существенное участие и в творческой работе.

Не знаю, насколько трудно Вам расстаться с нами, но мы все без всякого сожаления лишились бы всех благ социализма, хотя и не ждем рая для себя в других странах.

 

Дописано от руки:

 

Сентябрь 1960 года

Получено почтовое уведомление о том, что пакет поступил 29 сент. 1961 года в секретариат Хрущева.