ДОРОГА В ЛАГЕРЯ

Это было в первые дни февраля 1942 года, в послеобеденные часы. Новосибирск со своими тюрьмами был окован льдом и снегом. Когда нас ввели в тюремное здание, я почувствовал такой холод, что не смог перевести дыхания. Ватные брюки, которые я приобрел вместе с бурками, не согревали, ноги совсем закоченели.

Окруженных молодыми конвоирами, вооруженными винтовками и готовыми стрелять в любом случае, если кто-либо из заключенных попытается повернуться налево или направо, нас снова повели по уже знакомой мне дороге к вокзалу.

Медленно, будто на похоронном шествии, мы передвигались по заснеженным улицам. Мы пробирались по глубокому снегу, бурки натерли мне ноги, и эти раны причиняли невыносимую боль. Я ослаб и все больше отставал от колонны. Конвой остановил всех и приказал ждать, пока я догоню свой ряд. Это повторялось несколько раз. Солдаты конвоя ругали меня и угрожали, но я становился все слабее и слабее и буквально не мог переставлять ноги...

Вдруг у меня потемнело в глазах, и я упал на снег. Солдаты конвоя угрожали штыками и криком приказывали мне встать. Я старался изо всех сил выполнить приказ и встать, однако, сил на это не было. Я закрыл глаза, будучи уверен, что направленные на меня винтовки вот-вот выстрелят. Но выстрела не последовало...

Энкаведисты бесились от злости, они боялись, что из-за меня колонна опоздает к поезду. Наконец, начальник конвоя разрешил двум моим товарищам, двум молодым здоровым парням, Моше Мозесу, позднее погибшему в лагере, и Тувие Апельштейну поднять меня. Они взяли меня под руки и полужи-

 

вого дотащили до вокзала. О том, чтобы оказать мне элементарную медицинскую помощь, никто даже не подумал. Те же два друга уложили меня на нары. Я был в таком состоянии, что даже не мог думать о пайке хлеба, так называемой "кровной пайке", которая была величайшим богатством арестанта.

Мое положение было тяжелым, и товарищи по несчастью были убеждены, что я долго не протяну. Но спустя несколько часов я очнулся, ко мне вернулось сознание и первой мыслью было: где мой хлеб? Но головы поднять я еще не мог. Руками начал шарить вокруг себя и ожил совсем, когда наткнулся на хлеб.

Обычно каждый из нас заворачивал продукты, которые выдавали, в тряпки и даже во время сна держали это под головой, чтобы сберечь от "злого глаза". Мой хлеб не был накрыт, я захотел спрятать его и тогда только убедился, что не хватает примерно четверти пайки, которая была нашей единственной пищей вместе с несколькими солеными рыбками на всю дорогу. Я понял, что проснулся чудом вовремя, иначе остался бы без пищи на несколько дней.

Я отломил маленький кусочек хлеба, подкрепился и решил, что благодаря этому хлебу выздоровел. Весь остаток той ночи я не спал. Мной овладел страх, что если усну, то снова лишусь сознания,и у меня отнимут весь хлеб...

На следующее утро я даже не упомянул о краже, понимая, что вокруг были разные люди, а я точно не знаю, кого подозревать. Тот, который отломил кусочек моего хлеба, очевидно, решил, что я уже не встану, поэтому и не устоял перед искушением. Кстати, он вполне мог присвоить себе всю пайку...

Спустя два дня я пришел в себя. Аппетит вернулся ко мне, и я страшно страдал от голода. Каждый раз я отламывал крохотный кусочек хлеба, взвешивая сто раз в уме, оставил ли я достаточно до конца поездки. Как и прежде, никто не знал, сколько времени продлится эта поездка. Мы даже не знали, куда нас везут. Мы только чувствовали, что с каждым днем становится холоднее. Зарешеченное окошко вагона было покрыто толстым слоем льда, сквозь который ничего не было видно даже на остановках.

В течение всей поездки я был в депрессии. Я ни с кем не разговаривал и вставал с нар только 2 раза в день — в туалет. Мной овладел какой-то страх. Беспрестанно меня преследовал вопрос: за что я получил эти ужасные страдания? Я постоянно

 

 

искал ответа на вопрос: зачем нужно Советскому Союзу, который ведет такую кровопролитную войну против жестокого фашизма, приговаривать невинных людей к долгим годам тюрем и лагерей? Кому нужно придумывать такие подлые провокации и превращать во врагов людей, которые никогда не были противниками советской власти? И все это делалось во имя освободителя и отца народов — Сталина... Даже паровоз, который тащил наш поезд с заключенными в лагеря холодного Севера, был назван "Сталинец" и украшен портретом этого кровавого тирана...

После недельной поездки поезд остановился в стороне на более продолжительное время, что означало, что мы вновь находимся на пересылочной станции. Она казалась более крупной по сравнению с прежними, которые мы проезжали. Нам приказали выходить. Мы оказались в Свердловске. Однако, сразу же выяснилось, что это еще не конец нашему хождению по мукам. До цели, т. е. до лагеря, где мне предстояло мучиться целых десять лет, мы ехали еще полторы тысячи километров.

Началась процедура приема рабов новым конвоем. Чем больше мы приближались к лагерю, все подробнее и унизительнее была процедура нашего приема.

Новый конвой был не только вооружен винтовками, но и обеспечен особыми собаками, выдрессированными так, что они бросались на несчастных измученных арестантов в случае малейшего движения, которое могло считаться несогласованным с регламентом.

Нас построили по двое. Начальник конвоя имел при себе все личные дела арестантов и при перекличке имен каждого, надо было повторить знакомую песню; затем последовал приказ "присесть", который я услышал здесь опять. "Присесть" означало согнуть колени и присесть на какую-то железобетонную платформу, покрытую тонким слоем льда. Было примерно 40° мороза, и холод пронизывал насквозь. Пока всех точно пересчитали, прошло много времени.

Наученный горьким опытом с бурками, я при выходе из вагона обул свои летние туфли, взятые еще из дому и насквозь дырявые. Теперь надо было сидеть, не двигаясь, с заложенными за спину руками в течение всего времени. Ноги опухли и окоченели от

 

мороза, все тело онемело. Когда я, наконец, услышал команду "встать", я должен был сильно напрячься, чтобы встать.

Вначале я не чувствовал ног. Мне показалось, что у меня вместо ног - протезы. Солдаты подгоняли нас с помощью собак, и мы вскоре оказались в "столыпинском вагоне".

Это было поздно вечером 13 февраля 1942 года. На боковом пути, далеко от вокзала, мы простояли всю ночь. Из-за голода, жажды и мороза мы не могли уснуть. Русские, бывшие наиболее опытными заключенными среди нас, были инициаторами громкого крика: "Начальник, хлеба!"

Сначала конвой не реагировал. Однако со временем мы все присоединились к крикам русских и, видимо, крик доносился до вокзала, который находился на расстоянии нескольких сот метров от нас. Появился начальник конвоя и начал угрожать побоями и новым судом по обвинению в организации бунта, если мы не успокоимся. При этом он обещал, что как только мы тронемся с места, нас сразу накормят.

Начинался рассвет, когда мы почувствовали удар паровоза. Наш вагон прицепили к товарному составу, и мы тронулись с места. Мы получили по 500 г сухарей из черного хлеба и котелок кипятка.

Мы набросились на каменные сухари и на кипяток, как будто это было самое изысканное лакомство. Сухари обладали тем достоинством, что с виду их было много... Весь процесс еды длился дольше. Но было мучением, пока удавалось откусить от твердокаменного сухаря после того как его вымочили в воде. Поездка же в этот раз продолжалась меньше суток.

Мы приближались к Ирбиту, одному из старейших городов Северного Урала. В царские времена в этом городе происходили международные ярмарки при участии зарубежных купцов. Здесь можно было купить шубы, кожу и ткани, а также золото и драгоценные камни, уже не говоря о лошадях, скоте и продовольственных продуктах, бывших там в изобилии, потому что Ирбит считался складом Урала.

После "победы социализма" это изобилие исчезло. Вместо купцов город наполнился "краснопогонщиками", и единственным "товаром", который беспрестанно привозили сюда в неограниченном количестве, были заключенные.

Ирбит был центром мощного жестокого комбината преступле-

 

ний под названием "Управление Североураллага № 299", что, собственно означает "управление всех североуральских лагерей". Никто до сих пор не установил и, вероятно, никогда уже не определит точного количества — тех миллионов невинных людей, которые прошли через этот чудовищный комбинат. Только лишь крошечный остаток этих миллионов дожил до обратного пути.

Наш этап присоединился к 14 отделению "североураллага". Это был лагерь Туринска, что находился на расстоянии 80 км от Ирбита. Примерно после двух часов езды мы прибыли. На этот раз нас принял уже не новый конвой, а охранники лагеря со своими собаками.