НА ПЕРЕПУТЬЕ

 

Елена Владимировна. Знакомство с Галиной Бискэ. Путешествие в мягком вагоне. Моя первая геологическая экспедиция. Я, кажется, определился.

 

Между тем пришла пора весенних экзаменов. В техникуме меня пожалели как фронтовика, учли мой возраст, и я получил полугодовую отсрочку. Но штурмовать индустриальную науку мне по-прежнему не хотелось. Не знаю, что бы я делал, если бы не помощь Елены Владимировны.

Эта удивительно милая; женщина примерно одних лет с Ниной проживала в той же квартире. Когда она по случаю заходила к нам, мне казалось, что» в комнате становилось светлее. Елена Владимировна по профессии была геолог и работала в Ленинградском геологическом управлении. Видимо, уловив во мне своим женским чутьем что-то неладное, она предложила допытать счастья в качестве рабочего в геологической экспедиции на Кольском полуострове. Я был готов на; все, лишь бы вырваться из замкнутого круга, именуемого Ленинград. Работы я не боялся, Сибирь научила меня многому. В моих руках побывали лом и лопата, пила и топор. Перелопачен не один кубометр земли, перепилен не одам кубометр древесины.

Настали день и. час, когда, мне велено было предстать пред очами моего будущего начальства. Я боялся этого мгновения и шел на него с большим волнением: мне казалось, что моя худоба при отсутствии выраженной мускулатуры мало будут соответствовать образу рабочего. Мои опасения оправдались. Увидев меня, начальник геологической партии — а это была молодая, лет тридцати, женщина — не могла скрыть недоумения, но, видимо, охотников ехать на Кольский было так мало, что меня взяли с месячным испытательным сроком.

На первых порах, в так называемом предэкспедиционном периоде, работа, которую предстояло выполнять, была архипростой: делай то, что начальство прикажет. А «начальство», как я уже говорил, — женщина, к тому же с впечатляющей внешностью: стройная, высокая, в широкополой шляпе с лихо загнутыми полями. Разговор властный, с подтекстом: пререкания и ослушания недопустимы.

 

Звали «начальство» Галиной Сергеевной Бискэ. Она брала человека наскоком, стремясь его сразу подчинить себе, что ей и удавалось. Таких женщин в своей «мирной» жизни я не встречал, но опыт войны и жизнь на Крайнем Севере закалили меня духовно и физически, и я был уверен, что при необходимости сумею за себя постоять.

Приближалась весна, я приступил к выполнению мелких поручений, понимая, что от качества их исполнения зависит мое окончательное зачисление в геологическую партию. Я не давал повода для сомнений в моей «профессиональной пригодности» даже тогда, когда казалось, что этого задания мне уж никак не осилить. Приведу всего лишь один пример.

Геологическое управление, как и многие другие учреждения, получало «гуманитарную помощь» из США и Канады. Это были необходимые в экспедиции вещи — одежда, обувь, одеяла и т.п. Все не новое, но в приличном состоянии. Г.С. Бискэ, как начальник партии, тоже получила определенную долю вещей. Их можно было раздать сотрудникам или продать, а вырученные деньги держать в качестве «нз» на непредвиденные расходы, которые бухгалтерия не стала бы оплачивать, как неположенные по смете. Г.С. Бискэ решила идти по второму пути и поручила реализовать «гуманитарную помощь»... мне.

Это можно было сделать только на «толкучке», которая находилась на Лиговке. Подлежащие продаже вещи были начальством предварительно оценены, и указана, конечно, приблизительно, их возможная общая стоимость, иными словами, сумма предполагаемой выручки. Я пал духом. Мне не приходилось еще участвовать в жизни «блошиного» рынка, продавать, торговать и торговаться. Я уже был готов отказаться от «почетной» миссии, но в последнюю минуту что-то меня удержало, вернее, мелькнула спасительная мысль: Елена Борисовна (к тому времени они с Ниной успели помириться), вот кто мне поможет! Я приволок на Воинова целый тюк вещей и обратился с просьбой: «Елена Борисовна, продайте, пожалуйста, все это барахло. Мне нужно не менее ... рублей». Елена Борисовна с удовольствием взялась мне помочь, и через два-три дня я имел не только оговоренную начальством сумму, но даже немного сверх нее. Когда я пришел к Галине Сергеевне и вру-

 

чил ей внушительную пачку денег, действительно пачку, так как деньги тогда были очень дешевыми, я с некоторым злорадством в душе прочитал на ее лице нескрываемое удивление: как это мне в такой короткий срок удалось продать все и даже за вполне приличную сумму? На ее расспросы я гордо отвечал — «производственная тайна». В качестве награды мне поручили приобрести билеты на поезд Ленинград — Мурманск до станции Апатиты на конец мая.

Итак, меня признали. Единственное, чего я никак не мог предположить, что наше «сезонное одноразовое» знакомство с Галиной Сергеевной Бискэ продлится более пятидесяти лет...

Приближался день отъезда, я должен был обо всем написать маме, объяснить уход из техникума и свое решение поехать рабочим в геологическую экспедицию. Сегодня я нашел бы нужные слова, но тогда это сделать для меня было очень трудно. О многом я не хотел говорить, а без правды не получалось письма. Со свойственным юности максимализмом и эгоизмом я утешал себя тем, что обратного адреса у меня нет, а следовательно, не могла возникнуть дискуссия с извечными вопросами: кто прав, кто виноват и что делать дальше? Я обещал маме часто писать, не предполагая, что как раз это обещание и не смогу сдержать: мы забрались в такую глухомань, откуда связи с внешним миром просто не было.

Мое путешествие в геологию началось 25 мая 1947 года в купе международного вагона (тогда были еще и такие). Я находился в слегка обалденном состоянии: в купе ковровая дорожка, полумягкие диваны, лампа на столике... А какие занавески на окнах, какое постельное белье, какие одеяла! Поезд вез меня в неизвестную даль и в неизвестную жизнь, но почему-то о будущем я думал меньше всего: я жил сиюминутными интересами и верил, что все будет наконец-то хорошо.

Всего нас было пять человек: Г.С. Бискэ, 3. .Шостак — прораб-геолог, И. Сафонова — студентка третьего курса географического факультета Ленинградского университета, А. Гарамова — рабочая (была с Галиной Сергеевной еще в прошлом году в геологической экспедиции) и я. Женщины разместились в одном купе, я — в соседнем. Необходимо отметить демократизм Галины Сергеевны, который

 

был, видимо, изначально воспитан в ней. По всем законам человеческих взаимоотношений, а также согласно административным положениям, нас с Шурой Гарамовой в лучшем случае ждали места в плацкартном вагоне; Зина Шостак и Ира Сафонова, как рангом повыше, могли претендовать на купе, а Галина Сергеевна, соответственно, имела все права на проезд в мягком вагоне. Но она распорядилась иначе. Оказывается, «финансовая» операция на ленинградской толкучке и нужна была для покрытия стоимости билетов. В демократизме Галины Сергеевны я мог убедиться в первые же часы следования в поезде. Я пишу обо всем так подробно, чтобы объяснить те новые ощущения, которые буквально обрушились на меня. Когда все проголодались, наша начальница повелела вытащить свои съестные припасы, взятые в дорогу, и положить на стол. «А вы что сидите?» — спросила меня Галина Сергеевна. «Что, и мне можно?» — удивился я. Пошел в свое купе, из видавшего виды черного фанерного чемодана, приобретенного еще в Свердловске, достал пакет с едой, приготовленный Ниной мне в дорогу. Я еще раз мысленно поблагодарил ее и в спокойном состоянии духа вернулся в «женское» купе.

Отношение ко мне со стороны «дамского коллектива» было слегка настороженным. Возможно, их раздражали мои длинные волосы, манеры — например, я не так, как все, съел вкрутую сваренное яйцо (не макая его прямо в общую кучку соли, а срезав головку яйца ложечкой, как бы «вылущивая» его содержимое, аккуратно посыпая солью с кончика перочинного ножа). Скорее всего, они вообще не верили в меня как в рабочего, не ведая о том, что в жизни мне пришлось испытать и не такое.

На следующий день, находясь в «общем» купе, дамы решили хотя бы что-то узнать из моей прошлой жизни, почему я не так, как они, говорю по-русски, допуская порою неправильные обороты и не соблюдая падежные окончания (кстати, у меня до сих пор с этим «туго"). Я скупо рассказал, что до войны русского языка вообще не знал — учился сперва в немецкой, а затем в латышской школах с английским и латынью; что был на фронте, воевал в разведке, недолго поработал шофером; что хотел учиться в техникуме, но из этого ничего не получилось. И, в сущности, на этом все. Я продолжал жить в созданной мною ле-

 

генде, впрочем, соответствовавшей действительности, если только не касаться подробностей.

В тот же день случилась небольшая пикировка с Галиной Сергеевной, подтвердившая, что вторые роли она не приемлет. Неожиданно разговор зашел о днях рождения, и каждая из дам стала вспоминать о своем. При этом выяснилось, что Галина Сергеевна родилась 10 марта. Я имел неосторожность заявить, что она родилась тогда же, когда и я, что меня лично не огорчило. Но в ответ я услышал категоричное: «Это не я родилась в ваш день рождения, а вы посмели родиться в мой!» Как я уже сказал, вторые роли Галина Сергеевна сразу отметала даже в мелочах.

Под размеренный стук колес прошел день, я рано ушел к себе, мне дамы малость поднадоели. Назавтра в полдень нас ожидала станция Апатиты, где размещался авиаотряд, оснащенный небольшими гидросамолетами типа Ш-2 (их называли в обиходе «шаврушками»), которые и должны были нас перебросить через Хибины в центр Кольского полуострова, в село Краснощелье, расположенное на реке Поной.

В Апатитах, в ожидании переброски, да и первое время в Краснощелье, жизнь проходила как бы мимо меня. Шура Гарамова готовила еду, Ира Сафонова и Зинаида Шостак что-то вычерчивали, рисовали, в общем, готовились к предстоящим полевым работам. Да, совсем забыл, была еще одна молодая девушка Лида, над которой шефствовала, как более опытная, Шура Гарамова. Меня же использовали на подсобных работах: принести воды, наколоть дров, куда-нибудь сходить. Галина Сергеевна с начальниками еще трех геологических партий, база которых была также в Краснощелье, оговаривали сроки пользования самолетом, делили снаряжение: лопаты, кайла, кухонную утварь, спальные мешки, рабочую одежду и пр. Всего было мало. Самой трудной оставалась проблема распределения продуктов. Хочу напомнить, что карточную систему еще не отменили, она продолжала нас лимитировать во всем. Шел настоящий «бой» за каждую банку консервов, за каждый килограмм масла, сахара, муки и всего необходимого для жизни геологической партии. Как-то Галина Сергеевна не выдержала, вернулась от своих коллег разъяренная и в сердцах заявила, что больше к ним не пойдет (коллега-

 

ми ее были три Володи: Лазуткин, Шмыгалев и Фиженко). Но вдруг, взглянув на меня, она сменила гнев на милость. «Гарри, — сказала она, — пойдите к ним вы, может, вам со своими манерами удастся договориться с этими начальниками» (на самом деле она выразилась более «круто"). Как ни странно, но мне удалось наладить с «конкурентами» отношения взаимного понимания, и я заслужил звание «дипломатического посредника».

В Краснощелье Галина Сергеевна совершила поступок, заслуживающий того, чтобы быть описанным. Он потребовал от нее прямо-таки гражданского мужества, и притом немалого. Согласно спортивной терминологии, это звучало бы так: действия на грани фола.

Мы очень нуждались в проводнике, знающем Кольский, да и лишняя пара рабочих рук не помешала бы. Предстояло на лодке подняться вверх по Поною около ста пятидесяти километров, против сильного течения, с множеством перекатов, преодолевая пороги. Такой человек вскоре нашелся, звали его Костей, парень из местных. Но... вот беда, он находился под следствием! По молодости лет, как это часто бывает, с кем-то что-то не поделил... Галина Сергеевна, взвесив все «за» и «против», а последних было намного больше, пошла на сделку с законом и своей совестью и за мешок муки «выкупила» Костю из-под надзора правоохранительных органов села Краснощелье. Мы приобрели нужного нам человека, а поселковое руководство избавилось на время от потенциального хулигана.

Итак, все было готово к тому, чтобы отправиться в далекий и трудный путь. В середине июня большая лодка грузоподъемностью в полтонны с семью «первопроходцами», с полуторамесячным запасом продуктов, снаряжением и прочим экспедиционным оборудованием отчалила от берегов Краснощелья под звуки воображаемых фанфар. Обязанности распределились таким образом: мы все — в том числе и Галина Сергеевна — на веслах, сменяя друг друга, а Костя — на корме. С длинным шестом в руках он управлял лодкой, одновременно отталкивался, помогая гребцам двигаться вперед. На первых семидесяти километрах плоские берега были сплошь заболочены. Течение пока слабое, местность абсолютно безлюдная, зато комары и особенно мошка донимали не передать как. Даже есть при-

 

ходилось, подсовывая ложку под накомарник. Мы вели с ними бесконечную борьбу, а ночью спасались в специально сшитых ситцевых пологах. Работа была элементарная, до одури однообразная и рутинная: сидеть целыми днями на веслах нашего тяжелого баркаса, совершать длительные по времени и расстоянию пешие маршруты, бесконечно делать расчистки в береговых откосах реки, переносить тяжести. Ужасно злили глубокие меандры, настоящие петли в русле реки, когда после целого дня каторжной работы на веслах к вечеру оказываешься, в сущности, на прежнем месте. Костя страшно потешался над нами: он-то эти места знал и заранее предсказывал, что так будет. Но мы ему все равно не верили, да и не хотелось верить в его столь пессимистические, на наш взгляд, предсказания.

Запомнился смешной случай, который произошел, увы, со мной. Нам предстояло преодолеть расстояние примерно в 25 километров по сплошь заболоченному пространству до отрогов горной цепи под названием Кейвы. У нас были только контурные карты, составленные по фотоснимкам, довольно мелкого масштаба. В этом маршруте предполагалось пробыть несколько дней. Необходимых продуктов и вещей набралось довольно много (например, у нас с Костей были рюкзаки килограммов по двадцать пять — тридцать). Во главе нашей «колонны» шел Костя с шестом в руках, пробуя местами глубину болота, которое слыло коварным и опасным. Несколько раз на дню думалось о том, что без Кости мы бы пропали. И я мысленно благодарил Галину Сергеевну за ее смелый «беззаконный» поступок. Но случилось то, что даже для Кости оказалось неожиданностью. Мы были почти у цели, уже показалась горная цепь, к которой мы так стремились, как вдруг нам преградила путь речушка, метров пять-шесть шириной, разбухшая после недавнего дождя. Переправы никакой, берега болотистые, отвесные, глубина — несколько метров, вода в реке черная и очень неприятная. Оставалось одно: брать речку «штурмом», вплавь. Костя приготовился перебрасывать рюкзаки, а я (куда деваться!) сбросил верхнюю одежду, обувь, быстро связал все в узел — ив воду. Расстояние плевое, несколько взмахов руки, и уже тот берег (я с детства хорошо плавал), но он, дьявол, отвесный, скользкий, торфянистый, взбираться на него трудно, и, — о, ужас! — я почувствовал,

 

как лопнула резинка в трусах. Одной рукой держусь за корягу, а другой — за трусы. На берег можно выбраться только с помощью обеих рук... Я кричу дамам — отвернитесь, а те думают, что мне нужна помощь. Уже вижу, как Костя раздевается, спеша мне на выручку. Я чертыхнулся про себя — будь что будет — и вылез на берег. Мгновенно освободился от предательских трусов и совершенно голый (не до этики!) стал лихорадочно одеваться, благо Костя перекинул мне одежду. Комары облепили мое мокрое тело сплошным покровом, обрадовались!

Далее переправа пошла уже благополучно. Я помогал остальным вылезать на берег, затем быстро расстелил тент на болоте, куда Костя ровно, прицельными бросками, перекидал вещи, не замочив даже ни одного сухаря. Долго еще женская часть нашего общества, да и Костя тоже, поглядывали на меня с лукавой усмешкой, вспоминая мою «смелость и бесстрашие». Это, конечно, было смешно, но потом случилась беда, когда даже мне, повидавшему немало ран и страданий на войне, стало страшно.

По мере продвижения вверх по течению к истокам Поноя его берега становились все круче. Горные цепи с двух сторон теснили реку, сужая ее русло. Течение становилось стремительнее, появились перекаты, а затем и пороги. Грести было все труднее, порою приходилось всем высаживаться, а лодку тянуть бечевой. Но намеченной точки на карте мы все же достигли и приступили к обследованию заданного района. Вскоре я почувствовал боль в левой ладони. Боль шла изнутри и с каждым часом усиливалась. Рука на глазах опухала, появилась краснота, которая поднималась все выше и выше. Я уже не мог спать по ночам. Галина Сергеевна подозревала, что возникла так называемая «внутренняя мозоль», и если это так, то реальна опасность заражения крови. Я знал, из-за чего она возникла, ведь это была та самая рука, которую я рассек в Сибири до кости, но легче мне от этого не было. Положение стало критическим, и Галина Сергеевна приказала Косте везти меня на лодке в Краснощелье. Плохо помню обратный путь по реке. Я сидел на кормовом весле. Костя на гребных. Опухоль уже достигла локтевого сустава, порою я впадал в беспамятство, меня колотил озноб. Костя старался изо всех сил: тяжелая лодка, будто птица, без остановок летела в Краснощелье. Через

 

двое суток под вечер мы прибыли в село. Костя отвел меня в медпункт. Увы, фельдшера на месте не оказалось, только ветеринар, молодая девушка. Она категорически отказывалась вскрывать мне ладонь: «Я людей еще не резала». Но я умолял ее сделать хоть что-нибудь, и она решилась. Зажмурив глаза, девушка скальпелем резанула по живому без всякой анестезии, по-ветеринарному смело и глубоко, за что я ей по сей день благодарен. Ведь она спасла мне жизнь. Кровь и гной вперемешку так и брызнули из разреза. В глазах туман, боль адская, а девушка все продолжала и продолжала выдавливать накопившуюся гадость. Ночь я не спал, даже водки в селе не нашлось, чтобы успокоить боль. Но к утру опухоль немного спала. Костя, убедившись, что я в надежных руках, отправился в обратный путь. На мой вопрос, как он один справится с рекой, спокойно ответил: «А что тут такого?» Для него это было привычным делом.

Дней через десять прилетел гидросамолет за продуктами для одной из соседствующих геологических партий, и я упросил летчика, чтобы он несколько отклонился от намеченного маршрута и подбросил меня в наш отряд. Таким образом, за счет чужой сметы я добрался до нашего лагеря. Галина Сергеевна очень обрадовалась — и тому, что с рукой все обошлось, и тому, что удалось прилететь с оказией, без затрат. Летные часы стоили дорого и были большим «дефицитом».

Незаметно подошла осень, мы уже дней десять как были «дома», то есть в Краснощелье, и готовились к отлету. Подтянулись и остальные геологические партии. Гидросамолеты садились на Поной по нескольку раз в день. Груза набралось много, в основном это были образцы, которые следовало доставить в Ленинград, в геологическое управление. Галина Сергеевна улетела раньше всех нас. Она спешила к семье, к своей кандидатской диссертации.

Перед отлетом Галина Сергеевна высказалась положительно о моем участии в экспедиции и предложила постоянную работу в секторе геологии вновь созданной Карело-Финской научно-исследовательской базы Академии наук СССР в Петрозаводске, обещая при этом место в общежитии. Она предполагала сделать остановку в Петрозаводске, обговорить мой прием на работу с руководством и даже посоветовала мне из Апатит ехать прямо в Петрозаводск.

 

Следует пояснить, что последние недели я часто задумывался о своей дальнейшей жизни и не видел для себя перспективы. Мне не хотелось возвращаться в Ленинград, особенно после такого неожиданного геологического лета на Кольском, и как-то при случае я сказал об этом моему начальству. Предложение Галины Сергеевны меня не просто обрадовало: я был на седьмом небе от счастья. И не только из соображений голого практицизма.

По природе своей я человек наблюдательный. Участвуя в маршрутах, копая шурфы и расчистки в береговых образованиях Поноя, я постоянно прислушивался к разговорам о геологических особенностях этого края, и постепенно мне становилось все интереснее быть участником исследований, которые назывались геологической съемкой. От моих наивных расспросов Зина Шостак, да и сама Галина Сергеевна не отмахивались, а старались в популярной форме объяснить суть сложных явлений, объединенных понятием «Наука о Земле». У Г.С.Бискэ на нашей базе в Краснощелье имелась книга академика В.Д.Обручева «Основы геологии». По возвращении из нашего лодочного маршрута она мне предложила ее почитать. Научное название книги сначала вызвало у меня сомнения в возможности ее освоения. Но небольшой объем, множество фотографий и, особенно, первая глава под таким лирическим названием «О чем шепчет ручеек, текущий по оврагу» — привлекли меня, и я взялся за книгу. Прочитав ее, я стал хотя бы немного понимать, как создаются и разрушаются горы, возникают землетрясения и многое другое. Особенно сильное впечатление произвела на меня глава «Краткая история нашей Земли». С удивлением я узнал, что первоначально Земля представляла собой расплавленный шар, который, постепенно остывая с поверхности, покрывался твердой оболочкой, называемой земной корой. Оказывается, температура этой оболочки еще долго оставалась выше точки кипения воды, и поэтому в то время— примерно более трех миллиардов лет тому назад — на ее поверхности не было ни морей, ни озер, ни рек. Все это появилось значительно позже. Для меня чтение книги Обручева было захватывающе интересным. Узнаваемые мною истины представлялись фантастичнее рассказов самого Жюля Верна. В своих юношеских тщеславных мечтах я представлял себя участником

 

будущих экспедицией и первооткрывателем неизведанных еще явлений. Я видел себя в романтическом облике геолога, этакого настоящего таежника, который все умеет: ставить палатки, разжигать костер под дождем, плыть по порожистым рекам, как наш Костя, и многое другое. Я уже вкусил и успел оценить обаяние ночных костров, теплоту товарищеского общения и определенное чувство свободы, свойственное экспедиционной жизни.

Что касается Галины Сергеевны, то ей был нужен, по-видимому, добросовестный исполнительный работник, какового она и увидела в моем лице. Свою роль, наверное, сыграло и мое знание немецкого языка, так как я перевел с помощью Галины Сергеевны небольшую научную статью, нужную для ее работы.

Как бы там ни было, но первый камень в моей геологической судьбе был заложен. Хотелось поскорей оказаться в Петрозаводске, а я застрял в Краснощелье. Как-то так получилось, что я остался одиноким «отшельником» в этом отдаленном селе, связанном с внешним миром летом только гидросамолетами, а зимой оленьими упряжками по зимнику. Видимо, мое положение молодого, одинокого и свободного человека способствовало тому, что я стал последним в череде отлетающих на «большую землю». Погода между тем испортилась. Пошел, пока изредка, легкий снежок, начались ночные минусовые температуры, появились забереги на Поное, а это означало, что «шаврушки» с легко «ранимыми» поплавками не смогут пристать к берегу. Мне грозила опасность зазимовать в Краснощелье. Хозяин с хозяйкой в доме, где мы снимали комнату, обещали, что не все еще пропало, что еще будут хорошие, пригодные для полетов дни, ближе к концу октября. И действительно, случилось чудо, в небе раздался гул самолета, я схватил свои вещички и бегом, едва попрощавшись с хозяевами, помчался к реке. Опытный хозяин устремился следом, что оказалось совсем не лишним. Самолет с невыключенным двигателем стоял на середине реки, не рискуя приблизиться к берегу. Кроме нас прибежала еще с почты женщина с тюком писем. Втроем мы столкнули на воду чью-то лодку и быстрыми гребками направились к самолету. Больше я в Краснощелье никогда не бывал.

Этот полет незабываем. Когда мы летели сюда, я лежал

 

в грузовом отсеке и ничего не видел. Теперь я сидел рядом с летчиком и мог с высоты 900 метров любоваться этой красотой — заснеженными вершинами Хибин, озерами, бескрайними северными пространствами... При этом я чувствовал, что превращаюсь в некое подобие застывшего вопросительного знака. Прикрепленный к стойке крыла термометр показывал минус двадцать, а я был одет в обыкновенный ватник, под ним хлопчатобумажный пуловер, на голове летняя кепка, которую я натянул на уши, как пленный немец под Сталинградом. Когда мы приводнились в Апатитах и вырулили на причал, я не мог раздвинуть губы, чтобы сказать пилоту человеческое спасибо. Сам я вылезти из кабины самолета не смог, меня буквально вытащили. Хорошо, что в аэропорту можно было выпить сто граммов водки (и даже больше), съесть бутерброд с яйцом и килькой, выпить горячего чаю. Согревшись, вернее, снова превратившись в живого человека, я не мешкая отправился на станцию, чтобы сесть на ближайший поезд до Петрозаводска. Я надеялся на ту новую жизнь, которая меня ожидала, мне так нужна была удача.

Когда я вспоминаю первое геологическое лето, мне всегда приходят на ум слова известного на северо-западе геолога Натальи Александровны Волотовской: «Гарри, первое поле, как первая любовь, оно не забывается». Видимо, это действительно так. После Кольского я выезжал в поле еще сорок раз, но то, первое, мне кажется особенным. Мне хорошо запомнились люди, с которыми пришлось тогда рядом работать или просто общаться. Начну с начальников соседних с нами геологических партий. В. Лазуткин запомнился мне человеком жестким, гребущим под себя и очень неохотно отдающим. В. Шмыгалев, слегка похожий на цыгана, вспыльчивый и горячий, мог быть добрым и одновременно злым, несправедливым. Мне казалось, что пороков в нем больше, чем добродетелей. Начальник третьей партии, В. Фиженко, ростом около двух метров и весом наверняка более центнера. Его добродушие было пропорционально его весу. Он обладал медвежьей силой, но ею не хвастался и не злоупотреблял. Что касается состава нашей партии, то о Галине Сергеевне я уже писал и еще буду писать. Ира Сафонова и Шура Гарамова — мне с ними предстояло провести бок о бок не один год. По воле

 

судьбы в лице Галины Сергеевны они обе оказались в секторе геологии. И последняя — прораб-геолог Зина Шостак. Стройная, среднего роста молодая женщина с белозубой улыбкой, смелая, выносливая, с хорошим голосом, но, увы, не очень искренняя. Могла говорить одно, думать другое, в поведении была непредсказуема. Участвовать в экспедициях вместе с ней мне больше не приходилось. Вот на этом можно, пожалуй, и поставить точку в моих воспоминаниях о Кольском полуострове.