- 180 -

ИСТОРИЯ ОДНОГО ТРЕУГОЛЬНИКА

 

Примерная семья. Знакомство с Е.А. Кибриком. Непредвиденный поворот. «Симпозиум на колесах». Меня преследуют несчастья. «Международный скандал». Одиночество Н.И. В мастерской художника. Вдова. Воссоединение.

 

Еще во время визита Н.И. Николаева к нам в экспедицию под Медвежьегорском у нас с ним (я имею в виду и Надю) установились очень хорошие отношения. Постепенно они превратились в дружеские. Мы бывали у Николая Ивановича дома, и Ирина Александровна, его жена, всегда старалась нас, «голодных» петрозаводчан, накор-

 

- 181 -

мить вкусным обедом. Наши встречи продолжаются и сейчас, более тридцати лет спустя, несмотря на то что Ирины Александровны с нами больше нет.

Упомянув ее имя, не могу не рассказать о человеке, с которым тесно переплелись последние двадцать пять лет ее жизни. Как-то в один из наших приездов в Москву, на ужине, устроенном Ириной Александровной в нашу честь, мы были представлены «другу дома» Евгению Адольфовичу Кибрику. Внешность Евгения Адольфовича была своеобразная: невысокий, плотный, плечи широкие, на короткой шее посажена большая лысая голова. Прибавьте к этому застенчивую, добрую улыбку. В ходе знакомства выяснилось, что он давно уже вдовец, живет работой и путешествиями. Их троих — Ирину Александровну, Николая Ивановича и Евгения Адольфовича — связывала давняя дружба, совместные поездки за границу и, видимо, еще многое другое. При всей разности профессий: Евгений Адольфович — художник, Николай Иванович — ученый-геолог, их объединяли общие взгляды на жизнь, обширные знания в области литературы, музыки, мировой живописи. Центральной фигурой в этом «тройственном» союзе была Ирина Александровна. Мне казалось, что она олицетворяет истинный образ гордой польки, каковой она в действительности и была. Выше среднего роста, отличная фигура, аристократичные черты лица. Николай Иванович, хотя и был старше Ирины Александровны на целых четырнадцать лет, ничуть не уступал ей: высокий, красивый, с прекрасной шевелюрой седоватых волос. Он и Она удивительно подходили друг другу. Чувствовалось, что Ирина Александровна горда своим домом, мужем, которого она ласково называла «Коленькой», сыном — молодым талантливым геологом. Евгений Адольфович казался при них Санчо Пансой. Первая встреча с Е.Кибриком, как, впрочем, и все последующие, запомнилась нам навсегда.

Приехав домой, мы сразу же заглянули в «Большую Советскую Энциклопедию», где увидели фотографию Е. А. Кибрика, прочитали посвященную ему статью: теперь мы знали, где и когда родился наш новый знакомый, каков его творческий и жизненный путь. Будучи вооруженной столь обширными знаниями, Надя при следующей

 

- 182 -

встрече с Е. А. Кибриком опрометчиво выпалила: «А я о вас теперь все знаю!» — «И откуда же?» — спросил Евгений Адольфович. — «Из «Большой Советской Энциклопедии», — гордо ответила Надя. — «Ох, много же вы обо мне знаете», — сыронизировал Евгений Адольфович. Но тут же вытащил из объемного портфеля большой альбом своих рисунков и сделал черным фломастером дарственную надпись: «Милым Лакам. Е. Кибрик». Альбом содержал множество рисунков-иллюстраций к «Кола Брюньону» Р. Роллана, «Тарасу Бульбе» Н. В. Гоголя, «Борису Годунову» А. С. Пушкина и др.

Для нас это был царский подарок, а в доследующем мы убедились, что данные о Е.А. Кибрике в БСЭ были очень неполными и устаревшими.

В 1967 году мы проводили так называемый летний «симпозиум на колесах», встречу с геологами Прибалтики, Ленинграда, Москвы и Кольского полуострова. Иными словами, геологическое совещание в экспедиционных условиях, когда все теоретические и спорные вопросы могли быть разрешены тут же, прямо у скальных пород. Жили в палатках, передвигались на машинах. В тот год предстояло объездить Северное Приладожье и Заонежский полуостров — на все про все отводилось десять дней. Мне поручили встречать большую группу геологов из Прибалтики на границе Карелии с Ленинградской областью, у пограничного поста. В этой группе должен был быть и Николай Иванович, который находился в Эстонии. Сразу, при встрече у шлагбаума, Николай Иванович отвел меня в сторону для неотложного разговора. Я сослался на свою занятость в «текущем моменте» и испросил его разрешения подождать до прибытия в Сортавалу, где намечалась первая ночевка в гостинице и где Николаю Ивановичу был забронирован отдельный номер. До Сортавалы оставалось всего полтора часа езды, и тут «грянул гром» среди ясного неба. «Гарри, — сказал Николай Иванович, — Ирина Александровна поручила мне, как только вас увижу, передать, что она от меня ушла». Я тупо на него уставился: «Как — ушла?» — «Ушла к Евгению Адольфовичу Кибрику», — с печалью сказал Николай Иванович. Я был в шоке и ничего не понимал. К счастью, у меня хватало забот: нужно было разместить всех прибывших гостей, у эс-

 

- 183 -

тонского автобуса отказали тормоза, требовалось срочно организовать ремонт и т.д.

В тот вечер я толком поговорить с Николаем Ивановичем не смог. Да и в последующие дни он ограничивался фразой: «Ирина Александровна сама все расскажет...»

На следующее утро моя механическая бритва не сработала, и я помчался в парикмахерскую напротив гостиницы. Подошла очередь, я уселся в кресло, на мое лицо был наложен слой мыльной пены, и только тогда я заметил, что моим брадобреем является очаровательная девушка. В это время прибежал мой коллега и сообщил, что завтрак в ресторане уже накрыт и все ждут только меня. Я сделал неосторожное движение рукой, дескать, не торопи меня, и... наткнулся на бритву в руках девушки. Подушечка мизинца была начисто срезана! У девушки обморочное состояние. Вместо завтрака — больница. Кровь хлещет. Наложили толстую повязку, сделали противошоковый укол. На симпозиуме тема номер один: как опасно увлекаться молодыми девушками в парикмахерской.

Надо сказать, что в ту встречу с коллегами неудачи просто преследовали меня. К Медвежьегорску мы подъезжали в очень жаркий для карельского лета день, и участники нашего совещания решили искупаться. Первое встретившееся озеро было красивым, но с каменистыми берегами. Это никого не остановило. Женщины через лесок пошли направо, мужчины — налево.

Надевая плавки, я сел в не замеченный мной куст крапивы. Сказав про себя три слова «полковника Хачека», я пошел, растирая одно место, вслед за остальными в воду. Все шли осторожными шажками, чтобы не повредить об острые камни ноги, и я точно так же. Но вдруг острая боль пронзила ногу. Не долго раздумывая, я бросился вплавь. Через некоторое время почувствовал что-то неладное, лег на спину и рукой дотянулся до ступни. О Боже! Кончиками пальцев ощутил глубокую открытую рану. Крови не было, ее смывало водой. Стало понятно, что я наступил на только мне предназначенную разбитую стеклянную банку, брошенную в воду беспечными рыбаками. Остальные ведь прошли, и никто себе вреда не причинил. Длинными взмахами поплыл я к женщинам, понимая, что только у них могу найти помощь. Увидев рану, они пришли в ужас:

 

- 184 -

кровь так и хлестала. Быстро нашли бинт, вату, лейкопластырь, крепко перевязали ступню, и на максимальной скорости весь симпозиум отправился в медвежьегорскую больницу. Там мне наложили шесть швов при местной анестезии и опять сделали противошоковый укол. Многовато для одного симпозиума!

Все дальнейшее время нашей поездки я провел уже в качестве пассажира в машине и на стульчике вечерами у костра. Коллеги по-доброму шутили, поили меня водкой, чтобы «заражения крови» не было. Возникла крылатая фраза: «Только Гаррино еврейское счастье могло найти разбитую стеклянную банку там, где все остальные ее благополучно миновали». Увы, на этом история не закончилась.

Через десять дней, уже в Петрозаводске, сняли швы, и можно было ехать со своим отрядом на полевые работы и продолжать начатые исследования. Именно в это время приехали гости-геологи из Финляндии — первые ласточки из соседней дружественной страны. Их надо было принять на высшем уровне и обеспечить все удобства и безопасность передвижения. Директор института геологии не нашел ничего лучше, как издать приказ, отзывающий из экспедиции шофера нашего отряда Виктора Песнина для обслуживания иностранных гостей. Пришлось за руль нашей грузовой экспедиционной машины сесть мне, благо у меня были не только права, но и профессиональный опыт. Предстояло одолеть 350 километров по не очень хорошей дороге и при не зажившей еще ноге. До места я добрался благополучно, но уже у самой стоянки лагеря пришлось спускаться с косогора по скользкому глинистому склону, и машину потащило в сторону. Я изо всех сил нажал на тормоза и почувствовал, как что-то теплое потекло по ступне. Машину я остановил, но незажившая нога пострадала. На мое счастье, в ближайшей деревне имелся медпункт. Ребята раздобыли лошадь с телегой и возчиком и повезли «жертву трудового фронта» на перевязку. Слава Богу, швы не разошлись. В медвежьегорской больнице хирург постарался. Но пока я был в медпункте, мои коллеги, люди с хорошо развитым чувством юмора, где-то на помойке обнаружили старый, кем-то выброшенный протез ноги, отмыли его добела и вечером, у костра, за чаркой водки

 

- 185 -

вручили мне как ценный подарок «за проявленное мужество и добросовестное отношение к работе». Так на веселой ноте закончилось очередное мое приключение в жизни и геологии.

Осенью того же 1967 года в Москве должен был состояться Международный симпозиум по неотектонике, руководить которым предстояло Николаю Ивановичу. Я понимал, что мне, «мелкой сошке», там места нет, но все же решился обратиться к Н.И.Николаеву: нельзя ли выступить с докладом по новым, никому пока не известным данным о «сейсмодислокациях"? Николай Иванович дипломатично ответил, что график работы симпозиума очень уплотнен и составлялся задолго до его начала. Но, подумав, сказал, что если я помогу в переводе с русского на немецкий (естественно, и наоборот) у стендов в холле, где будут вывешены неотектонические карты разных частей света, то, возможно, он допустит нас (меня и моего коллегу А. Д. Лу-кашова) к участию в работе симпозиума. Конечно, при условии, что доклад ему понравится. Согласие Николая Ивановича объяснялось в основном тем, что приглашенные переводчики из «Интуриста» не знали геологической терминологии, а из специалистов кафедры никто не владел немецким. Как бы то ни было, но проблема нашего выступления решилась позитивно.

Большую помощь при написании доклада нам оказал К. О. Кратц. Он придал нашему сообщению изящество и размах. Забегая вперед, скажу, что Кауко Оттович и Галина Сергеевна специально поехали в Москву, чтобы нас послушать и поддержать. Кроме того, Кауко Оттович переводил синхронно доклад на английский, а я на немецкий, сам доклад делал А. Д. Лукашов. Но это было на третий день заседаний, что касается первогр дня, то в мою жизнь опять вмешалось «провидение».

Открытие пленума происходило в одной из аудиторий МГУ. Она вмещала несколько сот человек и была оборудована новейшей по тому времени техникой для показа слайдов, кинофильмов и репродукций. Мы с Толей Лукашовым пришли заранее, удобно разместились в середине двенадцатого ряда и с напряжением и любопытством стали наблюдать за происходящим. Аудитория постепенно

 

- 186 -

заполнялась представителями всех пяти континентов. Последними вошли академик И.П. Герасимов, который должен был выступить с приветственной речью, и Н.И. Николаев, президент международной неотектонической комиссии и одновременно председательствующий на открытии пленума. Примерно в середине приветственной речи академик Герасимов остановился и что-то сказал Н.И. Николаеву. Тот приподнялся и стал взглядом кого-то выискивать среди присутствующих. У меня екнуло сердце, и не зря. Николай Иванович громко, на всю аудиторию, спрашивает в микрофон: «Гарри Лак, вы здесь?» Мне ничего не оставалось делать, как показаться. «Идите сюда», — приказал Николай Иванович, и я в полной тишине, под внимательными взглядами присутствующих, стал пробираться к проходу. Пропуская меня, участники пленума были вынуждены вставать, при этом раздавался стук хлопающих откидных сидений. Это было что-то! Наконец я спустился по ступенькам вниз к столу президиума. Далее произошло следующее: Николай Иванович показал на сидящего во втором ряду профессора Шварцбаха, директора института геологии из г. Кельна (ФРГ). Оказывается, заболел персональный переводчик профессора, и мне поручалось его заменить. На знакомство времени не хватало, пришлось сразу приступить к переводу приветственной речи академика. В дальнейшем профессор Шварцбах, желая облегчить мне задачу, просил русские доклады ему не переводить, так как у него имелся английский текст. Но мне от этого легче не стало. Самое трудное было переводить быстро и точно вопросы, которые задавались на русском языке докладчику нашими учеными.

В напряженной работе без передышки прошли два с половиной дня. На третий, вечером, предстоял наш доклад. Среди присутствующих был и Шварцбах, с которым за эти дни мы стали чуть ли не друзьями. Доклад прошел отлично, вечером Галина Сергеевна и Кауко Оттович уехали домой в Петрозаводск, а мы с Толей решили взять короткий «тайм-аут» и последовать приглашению Виктора (уже знакомого читателям в связи с «чп» в университете и переселением К. О. Кратца в гостиницу) побывать в доме отдыха издательства газеты «Правда», директором которого он теперь был. Угрызений совести по поводу самоволь-

 

- 187 -

ной отлучки и «бегства» от профессора Шварцбаха я не испытывал, да мне и в голову не приходило, что мое отсутствие может хоть как-то повлиять на ход семинара. Если бы я знал!

Наше пребывание затянулось до утра. Хорошая закуска, ощущение полнейшей свободы, добрые воспоминания — что еще человеку нужно. На следующий день, пока мы преодолевали все препятствия транспортного характера — электричка, метро, автобус, — стрелки на часах уже приблизились к одиннадцати. Первый, кого мы увидели, был, конечно же, Николай Иванович, который нам попался чисто случайно при входе, у лифтов. «Где были?» — тотчас последовал вопрос. Что мы могли ответить... Душистое «амбре» испанского коньяка, которым нас угощал Виктор, говорило само за себя. Как заявил Николай Иванович, моя «самоволка» имела печальные последствия на уровне «международного скандала». Профессор Шварцбах пришел утром в университет и, узнав, что я с утра еще не появлялся, позвонил в посольство, заказал билет на Кельн, попрощался и уехал. Я искренне надеялся, что причина его преждевременного отлета была не только во мне. Через месяц я получил написанную им очень интересную монографию на немецком языке о геологических памятниках мира с дружеским посвящением. Николай Иванович также сменил гнев на милость и напечатал наш доклад в итоговом международном сборнике симпозиума. Все хорошо, что хорошо кончается.

Когда мы в следующем году приехали в Москву и пришли к Николаю Ивановичу, он жил один в своей четырехкомнатной квартире на Васильевской улице, рядом с Домом кино, вблизи Тверской улицы и Белорусского вокзала. Жил неуютно, как-то заброшенно. Он тут же позвонил Ирине Александровне, и когда через несколько дней мы снова были у него, в доме уже хозяйничала Ирина Александровна и на столе нас ждал вкусный, красиво сервированный обед. Позднее пришел Евгений Адольфович, и все было как когда-то и одновременно все не так. Евгений Адольфович подарил нам только что вышедшую небольшую книжечку сказок со своими иллюстрациями. После обеда Ирина Александровна с Надей долго о чем-то шеп-

 

- 188 -

тались в ее уже бывшем небольшом кабинетике, а мы вели так называемый мужской разговор. Когда собрались уходить, Ирина Александровна пригласила нас посмотреть их с Евгением Адольфовичем новую квартиру. Мы были смущены и одновременно рады.

Квартира находилась на Масловке, напротив стадиона «Динамо», в «доме художников», построенном еще в сталинскую архитектурную эпоху монументального строительства. Ехать, в сущности, было недалеко, но до троллейбуса требовалось пройти пешком порядочный кусок, а такси, как назло, не подворачивалось. Блеснула освещенная вывеска милицейского пункта, и Ирина Александровна сказала: «Женя, зайди и покажи свое удостоверение академика, попроси вызвать такси». Кибрик последовал ее совету, и уже через несколько минут мы были на Масловке.

Войдя в квартиру, мы с Надей буквально остолбенели. Нам показалось, что мы не в Москве, а в одном из павильонов Голливудской киностудии. Интерьер, современная мебель, картины на стенах, сами стены — все было удивительно и необычно красиво. А кухня? Фантастика! Голубого цвета ванна, умывальник, кафельные плитки. Это сегодня слово «евроремонт» звучит привычно, но тогда! Ведь шел всего лишь 1968-й.

В мастерской, которая находилась на втором этаже, мы с Надей и вовсе притихли. Евгений Адольфович, пока мы осматривали картины, его собственные и подаренные ему другими художниками, заварил чай и пригласил нас в комнату отдыха. Там стояли письменный стол, диван и еще кое-что из мебели, тут же был душ и небольшой закуток за занавеской для переодевания натурщиков. Уже поздно ночью мы распрощались с гостеприимными хозяевами.

Мы еще несколько раз встречались с Кибриками у Николая Ивановича, но потом они надолго исчезли из нашего поля зрения. У них была совершенно другая жизнь. До нас лишь доходили слухи — «Кибрики в Париже», «Кибрики в Мадриде»...

Однажды летом выдалось дней десять вне экспедиции. Мы были дома, наслаждаясь всеми прелестями городской цивилизации. Вдруг раздался телефонный звонок — я услышал знакомый голос: «Гарри, очень рад, что застал

 

- 189 -

вас в Петрозаводске...» Я от удивления буквально опешил. «Где вы, откуда говорите?» — «Да мы здесь, рядом с вами. Только что гуляли по Пушкинской, любовались вашим домом, я даже поднялся к вам, но, к сожалению, никого не застал. Приходите к 17 часам к нам, мы на теплоходе «Державин», направляемся в Кижи. Отход намечен в полночь. Будем рады вас видеть». Оказывается, Кибрики рядом с нами, в нашем Петрозаводске, и ждут нас. Какая неожиданная и приятная новость! Мы ненадолго отлучались в магазин, и именно в это время они заходили к нам.

Ровно в пять вечера мы были на теплоходе. Кибрики занимали большую комфортабельную каюту с отдельной спальней и вместительным салоном. Евгений Адольфович угостил нас отменным коньяком, вкусным печеньем и хорошим чаем. Ирина Александровна и Надя пошли погулять по верхней палубе, а я стал рассказывать Евгению Адольфовичу о геологических особенностях Карелии, о ее людях, науке, искусстве. Его все интересовало. Эта была наша последняя встреча. Евгений Адольфович умер на руках у Ирины Александровны от сердечного приступа в подмосковном санатории во время послеобеденной прогулки- Ушел из жизни замечательный художник, чудесный человек, полный добра и сердечности.

Имя Е.А. Кибрика широко известно. Ирина Александровна собрала все записи автобиографического характера, сделанные при жизни самим художником, и издала книгу. Это было очень непросто. На родине Е.А. Кибрика, на Украине, ей удалось создать его музей. На подобные дела уходят годы, а придать таким музеям государственный статус еще сложнее. Когда все было сделано: памятник поставлен, музей с соответствующим статусом создан, книга издана, родственникам их часть наследства передана, — Ирина Александровна совершила, пожалуй, свой самый удивительный поступок. Она распродала мебель, сдала ведомственную квартиру, пришла к Николаю Ивановичу и предложила ему снова жить вместе. Он согласился. Они совершили трудный обмен и переехали с шумной и темной Васильевской на просторную, светлую и тихую Мосфильмовскую улицу, в трехкомнатную квартиру. Ирина Александровна приложила все свое умение и создала малень-

 

- 190 -

кий квартирный рай. Но, увы, вместе жить им оставалось совсем недолго. Когда мы в очередной раз приехали в Москву, Ирина Александровна была в предынфарктном состоянии. При нас уходил врач и строго-настрого приказывал ей не вставать. Мы сидели втроем на кухне, пили чай и вели неспешный разговор, и тут неожиданно вошла Ирина Александровна и также присела к столу. На все наши уговоры пойти лечь и выполнять наказы врача она отвечала, что ей грустно, что она хочет побыть вместе с нами. Она принесла с собой книгу о Е. А. Кибрике и подарила ее нам с трогательной надписью. Через десять дней ее не стало. Это было в 1990 году.

Николай Иванович переживал очень сильно. Он впал в депрессию, ему надо было помочь, но мы не представляли как. Не будучи уверенными в успехе, все же позвонили ему и пригласили приехать к нам, зная, что Карелия Николаю Ивановичу нравится. Его ответ был краток: «Гарри, когда можно приехать?"

От имени института геологии мы обратились в Карельский областной комитет партии с официальной просьбой — обеспечить профессора МГУ Н.И. Николаева номером в обкомовской гостинице и пропуском в столовую (в то время с продуктами было плохо). Что и было сделано. Николай Иванович пробыл в Карелии десять дней. Он, по его собственным словам, отмяк душой. Мы возили его на нашей машине по всем интересным геологическим объектам, иногда довольно отдаленным. Он приходил в институт, беседовал с сотрудниками, знакомился с новыми материалами. Мы с Надей были очень рады, что могли ему помочь.

С тех пор Николай Иванович так и живет один в своей квартире, заставленной книгами по геологии и искусству. Стены увешаны картинами Е. И. Кибрика и других известных художников. В шкафах за стеклом хранятся сотни сувениров из разных стран. Ему девяносто три года. Он, конечно же, не очень здоров, одолевают болезни старости, но ум ясный, трезвый, четкий и нет старческого склероза. К нему приезжают со всех концов России за советом, просят дать отзыв или написать рецензию. Он продолжает редактировать научные труды, бывает на ученых советах геологического факультета МГУ. Лауреат Сталинской премии первой степени, заслуженный деятель науки России, почетный академик Российской Академии наук, профессор, почетный доктор многих университетов, награжденный дипломами и наградами разных стран, он остается таким же, каким был всегда, — доброжелательным и простым человеком.