- 198 -

НОВАЯ ВСТРЕЧА С ГЕРМАНИЕЙ

 

Кернер Грэфе. 90-летие Победы. Приглашение в ГДР. 'Возвращение в прошлое. Среди военных. Красногвардеец Ф. Гёритц. День рождения Нади. Экскурсия по Берлину. Отъезд.

 

В феврале №75 года мне позвонили из редакции газеты «Ленинская правда» и попросили встретиться с немецким журналистом из Нойбранденбурга (ГДР) Вернером Грэфе, шеф-редактором газеты «Фрайе Эрде». Это был год 30-летия Победы над фашизмом, и он искал участников освобождения Нойбранденбурга.

Я в те дни находился на больничном, давала о себе знать застарелая травма позвоночника, и наше знакомство с В. Грэфе состоялось у нас дома. Вернер в свое время закончил Высшую партийную школу в Москве и свободно говорил по-русски, но вскоре мы перешли на немецкий: ему так было проще, а я хотел воспользоваться случаем поговорить на языке моего детства. Вместо отведенных двух часов гость пробыл у нас четыре. За чашкой кофе и рюмкой коньяка беседа протекала непринужденно и касалась самых различных аспектов жизни. Я ему рассказывал о своем детстве, юности, о войне и работе в институте. Нам было интересно друг с другом, и мы расстались друзьями. Вернер пообещал, что во время своей встречи с первым секретарем обкома партии И. И. Сенькиным он обязательно попросит включить меня в состав официальной делегации от Карелии, которая поедет в Нойбранденбург на празд-

 

- 199 -

нование 30-летия Победы. Кроме того, он заверил меня, что наша с ним беседа в виде очерка будет опубликована в его газете. И действительно, практически к моему юбилею, 50-летию, которое мы отмечали 10 марта, газета «Фрайе Эрде» опубликовала большой очерк с моей фотографией и фотокопией благодарности от 29 апреля 1945 года под названием «Семь благодарностей Гарри Лака». Что касается моего юбилея, то, присваивая себе слова американского прозаика Бонни Тейлора, я мог лишь сказать, что время бежит «... быстрее, чем ночной экспресс». А в Нойбранденбург в тот год я не поехал, просто не был включен в состав делегации. Вместо меня поехал В. Халл, работник культурной сферы, никогда не воевавший и не освобождавший ни одного города. Вернер Грэфе был очень огорчен, ведь он лично просил обо мне. Но подобные повороты были в порядке вещей в те времена.

Так что 30-летие Победы я встретил дома. Все пришли меня поздравить. Сережа как раз оказался в отпуске и — редкий случай — мог отметить праздник вместе с нами. Было много веселья, но немного и взгрустнули, помянули погибших и не заметили, как одиннадцатилетняя Надя и шестилетняя Наташа притаились где-то, не стало слышно их щебетания. Вдруг они появились, очень гордые и с рисунком в руках, где я был изображен в профиль, а на обороте — ими же перефразированные слова из песни:

Этот дядя Гарри порохом пропах,

Этот дядя Гарри с сединою и в очках.

Дядя Гарри, до чего же ты хорош,

Дядя Гарри, но зачем так много пьешь?

Празднование 30-летия Победы имело неожиданное продолжение почти через полгода. 21 октября 1975 года нас, тринадцать сотрудников Института геологии Карельского филиала Академии наук — участников войны, пригласили в зал заседаний для вручения медали «30 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг.».

В нашем институте всегда бережно относились к бывшим воинам. И в тот день в зале собрался весь коллектив, было много добрых улыбок и аплодисментов. За столом президиума сидели руководство института и военный, комиссар города.

 

- 200 -

После краткого вступительного слова военком приступил к награждению. Каждому одновременно с медалью дети сотрудников вручали гвоздичку и памятный сувенир в виде отшлифованного образца горной породы с именной надписью.

Однако на этом вечер не закончился. Военком о чем-то пошептался с директором, и тому снова было предоставлено слово. Военком зачитал «Указ Верховного Совета СССР о награждении Г.Ц. Лака медалью «За боевые заслуги», «которой он был удостоен в ходе боевых действий во время форсирования реки Одер. Награда затерялась, но все же — через столько лет! — нашла своего владельца». В заключение военный комиссар с особым удовлетворением и с полным правом произнес: «Ничто не забыто, никто не забыт!"

Мне осталось только одно: согласиться и поблагодарить. К ордену Отечественной войны I степени прибавилась боевая медаль.

Осенью следующего года Вернер снова приехал в Петрозаводск, полный решимости добиться моего приезда в Нойбранденбург. Мне предложили поехать в ГДР в составе туристской группы, но я отказался. Моя позиция была твердой: ни с делегацией, ни в группе я в Германию не поеду, только вдвоем с Надей, недели на две, без соглядатаев и «партконтроля» в лице обязательного руководителя. Вернер печально на меня посмотрел и сказал: «Гарри, но ведь это невозможно». Я его хорошо понимал. Тогда двум геологам — сотрудникам одного и того же отдела свободно поехать за границу, пусть даже в Восточную Германию, казалось бы дружественную страну, было очень сложно. Но Вернер Грэфе проявил удивительное упрямство. На организацию нашего трехнедельного отпуска в ГДР ему потребовалось два года.

10 сентября 1978 года в 12 часов ночи В. Грэфе встречал нас в Берлине, куда мы прибыли через Варшаву на фирменном поезде «Шопен». Мы с Надей впервые оказались за границей, и этим уже много сказано. Наше фантастическое, не побоюсь этого слова, пребывание в местах, где я в годы войны в составе 65-й армии под командованием генерала П.А. Батова освобождал Германию от фашизма, началось с «автопробега» от Берлина до Нойбранденбурга.

 

- 201 -

Вернер встретил нас на редакционной машине, с водителем которой, Фритцем, мы потом тоже подружились. Предстояло преодолеть 150 километров.

Один эпизод нашего ночного путешествия оставил сильное впечатление. Около часа ночи нам преградила путь дорожная полиция в белых фосфоресцирующих крагах и с такими же светящимися жезлами в руках. Шоссе пересекали мощные современные советские танки Западной группы войск. Это было суровое зрелище. На Надин вопрос: «Как немцы себя чувствуют под такой охраной?» — Вернер спокойно ответил, что если бы не эти танки, то и ГДР уже давно не было бы. Справедливое и честное высказывание!

В половине второго ночи мы уже въезжали в Нойбранденбург. Миновав несколько улиц, мы оказались, судя по всему, в центральной части города, и перед каким-то весьма респектабельным зданием Фритц остановил машину. Я сначала даже не понял, зачем он это сделал. Вернер спокойно объяснил, что это самая лучшая гостиница Нойбранденбурга и все три недели мы будем жить здесь. Гостиница оплачена «Обществом германо-советской дружбы» и редакцией «Фрайе Эрде"; оплачены также завтраки и ужины. Сказать, что мы были удивлены, значит ничего не сказать — мы были просто потрясены. Оформление в регистратуре заняло несколько минут, и мы поднялись на второй этаж, где находился наш номер. Сюрпризы продолжались! На столе нас ожидали цветы, бисквитный торт и бутылка коньяка. Нам даже показалось, что это какой-то чудный сон, и стоит лишь открыть глаза, как все исчезнет.

Вернер с Фритцем просидели с нами до половины пятого утра. Вернер познакомил нас с программой пребывания в Нойбранденбурге. Все три недели были расписаны по дням и часам. Прощаясь. Вернер, как бы спохватившись, сообщил, что на девять утра здесь же, в гостинице, в маленьком банкетном зале назначена встреча с бургомистром города и с секретарем Общества.

У меня похолодело внутри. «А где будешь ты?» — спросил я Вернера. «Мне надо быть в это время в редакции, но несколько позднее я подъеду», — ответил он. Вернер пытался меня заверить, что не надо волноваться, что все будет хорошо. Наверное, так, подумал я, но ведь до сих пор

 

- 202 -

мне еще не приходилось встречаться с бургомистрами городов! Они с Фритцем уехали, а нам уже было не до сна. Стали распаковывать чемодан, прикидывать, что на такую торжественную встречу нужно и можно надеть.

И тут к первому стрессу добавился еще один. Я решил заранее побриться, достал свою хваленую электробритву «Москва», — но в Германии она работать не захотела. Переставил выключатель на другой вольтаж — эффект тот же. Я был в панике. Едва дождавшись семи часов утра, спустился в регистратуру и, помня, что при советских гостиницах всегда есть парикмахерские, обратился за помощью к той самой девушке, которая принимала нас ночью. Услышав, что подобных заведений в гостинице нет и ближайшие довольно далеко, я совсем пал духом. Это отразилось, видимо, на моем лице, ибо девушка сочувственно спросила, не может ли она помочь? Узнав о моем бедственном положении, она с милой улыбкой сказала: «1st ja kein problem!» — то есть «нет проблем» и за одну марку в сутки вручила мне новейшую и шикарнейшую бритву «Ремингтон», о существовании которой я и не слышал никогда. Радостный, я вернулся в номер.

Не стану описывать встречу с бургомистром, в равной степени, как и многие другие, которые состоялись в разных городах с официальными лицами, представителями предприятий, рабочими коллективами, в школах и даже в детских садах. Все они были очень теплыми, дружественными, я бы сказал, сердечными. Запомнились своеобразные брифинги в коллективах, которые боролись (!) за право вступить в «Общество германо-советской дружбы». Там интересовались всем: социальными условиями, образованием в школах и вузах, медицинским обслуживанием, зарплатой, пенсиями... Они хотели знать — кем я работаю, как живу, кто моя жена, сколько у меня детей и т.д. Особенно много спрашивали о войне — где я воевал, какие города освобождал, как это происходило. В целом, за три недели пребывания на земле Нойбранденбурга таких встреч было семнадцать, и порою я очень уставал. Хотелось бы рассказать лишь о трех событиях, оставивших глубокий след в моей памяти.

В сентябре в Берлин прибыли Валерий Быковский и Зигмунд Йен после удачного совместного полета в космос.

 

- 203 -

Они собирались посетить небольшой городок с населением всего в 30 тысяч (названия его я не помню), в котором был похоронен основатель воздухоплавания Германии (к сожалению, его фамилию я тоже забыл, а записей тогда не вел). Планировалось, что космонавты возложат венки на его могилу. Вернер организовал специальную бригаду журналистов и фотокорреспондентов и даже специальный микроавтобус-фотолабораторию, чтобы тут же, по свежим следам, отпечатать сделанные фотографии и вечером вручить альбом космонавтам в память об их пребывании на земле Нойбранденбурга. Завидная оперативность! В бригаду сопровождения Вернер включил и нас. Мы были очень рады:

во-первых, поучаствовать во встрече, во-вторых, иметь возможность наблюдать за работой журналистов.

Итак, на площади небольшого городка собралось все население. Вернер поставил нас у самой трибуны и велел никуда не отлучаться, пообещав, что придет за нами, как только сможет. Там же, рядом с трибуной, выстроился военный оркестр в зеленой униформе и фуражках с высокой тульей, почти как у офицеров гитлеровского вермахта. Из Берлина был приглашен один из самых известных артистов ГДР. Великолепно поставленным голосом он произносил через каждые две минуты здравицу в честь космонавтов, членов правительства и ЦК партии, и вся площадь в едином порыве отвечала ему — «Хох!» И так снова и снова. А моей бедной Наде послышалось вместо «хох» — «хайль», и ей стало страшно. «Гарри, уйдем отсюда», — попросила она меня.

Когда мы вечером, уже в гостинице, пропустив с Верне-ром рюмку-другую, рассказали об ощущениях Нади, он с присущим ему чувством юмора ответил: «А как ты думаешь, Надя, когда я стоял на Красной площади в Москве во время военного парада и войска кричали «ура», мне не было страшно?» Мы дружно рассмеялись.

Как-то вечером Вернер пришел в гостиницу очень усталый, и мы налили ему рюмку коньяку, себе, естественно, тоже... Не думая о возможных последствиях, я рассказал о том, что со мной случилось в подвале дома в небольшом городке недалеко от Нойбранденбурга. Этого, наверно, делать было нельзя. Вернер воспламенился, как спичка, и заявил, что завтра поедем искать этот городок. Я пытался

 

- 204 -

его отговорить, мол, ни к чему ворошить прошлое. Но Вернер продолжал настаивать, и на следующий день мы отправились на поиски.

Первоначально поехали в Анклам, прокатились по его центральной улице, но мне в нем ничто ничего не напоминало. Следующий город поиска был Аккермюнде — результат тот же. Я просил Вернера прекратить, как мне казалось, ненужную затею, но он уже, как говорится, вошел в азарт. Вернер снова вытащил карту и после недолгого ее изучения коротко бросил шоферу: «Едем во Фридланд».

...Это был небольшой уютный городок. Проехали по одной улице, по второй, третьей, и вдруг под колесами нашей машины оказалась булыжная мостовая. Еще немного — и с левой стороны мелькнула островерхая церковь из красного кирпича. Только уже проскочив мимо нее, я сообразил, что это ведь она, та самая церковь, которую я когда-то давным-давно видел. Меня охватило что-то вроде испуга. Мы вернулись, и я попросил шофера остановиться там, где когда-то, по моим воспоминаниям, стоял танк. Все окружающее точно совпадало с картиной, имевшей место в далеком 45-м. Зашли во двор близстоящего дома, — ничего похожего. Завернули в соседний двор... И тут я увидел знакомую лестницу в подвал. В памяти сразу восстановилось расположение всех помещений, хотя прошло тридцать три года. Спустились вниз, толкнули дверь, но она была закрыта, чему я очень обрадовался. Выйдя на двор, мы увидели хозяйку дома, как раз в это время отпиравшую входную дверь. Это была пожилая, совершенно седая, но ухоженная, со вкусом одетая женщина. Удивленно и даже с некоторым испугом взглянув на нас, она спросила, кто мы и что нам здесь нужно? Вернер представился, предъявил свое служебное удостоверение и сообщил, указывая на меня, что «вот этот человек в конце апреля 1945 года был здесь, в вашем доме». — «Этого не может быть, — раздраженно ответила женщина. — Я хозяйка этого дома и все годы войны его не покидала». Но Вернер не отступал, и хозяйка была вынуждена пригласить нас в дом, предупредив, что разговаривать станет только при свидетелях. Оставив нас в небольшой гостиной, женщина удалилась и через некоторое время вернулась в сопровождении, видимо, соседки, которую представила как свою невестку, жену брата, погибшего на Восточном фронте. Этим

 

- 205 -

она как бы подчеркнула, что особого желания беседовать с нами у нее нет. Впрочем, у меня тоже, но Вернер был другого мнения. Хозяйка назвала свое имя — «фрау Морман» — и демонстративно замолчала. Вернер представил нас с Надей и спокойно, чуть ли не декламируя, стал рассказывать все то, что произошло в ее доме много лет назад.

Фрау Морман молча и напряженно выслушала Вернера, а затем сказала, что все это ложь, что я все выдумал и что она дом свой не покидала и никого к себе не пускала, в том числе и девушки такой у нее в доме никогда не было. Возникла неприятная ситуация, ведь меня выставили лжецом, о чем мог на следующий день узнать весь этот небольшой типично немецкий городок. Я разозлился, и между нами состоялся следующий диалог:

— Фрау Морман, — спросил я, — в вашем подвальном помещении есть кухня?

—Да. — Дверь в кухню с правой стороны подвала?

— Сколько ступенек ведут вниз, в кухню?

— Кажется, шесть, — с удивлением в голосе ответила фразу Морман, и краска стала заливать ее бледное лицо.

— Скажите, пожалуйста, плита в кухне расположена у правой стены от входа?

—Да...

— Я правильно помню, котел для нагрева воды расположен в дальнем конце плиты?

Фрау Морман ничего не ответила, вытащила батистовый белоснежный платочек и приложила его к глазам. Мне даже стало ее жаль: не она была виновной в том, что случилось, и, видимо, к этой грустной истории никакого отношения не имела. Так и оказалось. В апреле она пустила на время беженцев из Восточной Пруссии, а сама, уступив нажиму гестаповцев, покинула перед вступлением наших войск свой дом. Когда фрау Морман через три дня вернулась, уже никого из беженцев не было. Они ушли, куда — неизвестно.

Прощаясь с нами, фрау Морман просила об этом в газете не писать. Вернер ей ничего обещать не стал.

22 сентября в городской ратуше Нойбранденбурга, в торжественной обстановке я был удостоен «Серебряного

 

- 206 -

знака чести» за вклад в развитие «германо-советской дружбы». А днем позже приехал Вернер и пригласил меня на торжественный вечер зачисления его сына Дирка в танковое офицерское училище. Вернер извинился перед Надей и объяснил, что ее он пригласить не может, так как будущим курсантам разрешено пригласить только двоих: родителей или друзей, возможно, также свою девушку. А он, Вернер, уже отдал одно приглашение своему знакомому военному журналисту из Берлина.

Мы сели в машину и поехали. Я был уверен, что торжественное вручение свидетельства о зачислении должно произойти в официальной обстановке: в военном комиссариате или в танковом училище. Каково же было мое удивление, когда мы приехали в лучший ресторан города. В зале стояли столики на четыре человека, уже сервированные, на каждом из них горела свеча. Было пять вечера. В баре Вернер заказал водку. Постепенно зал заполнялся приглашенными и виновниками торжества. Мы с Дирком разговаривали об учебе, о том, как он пришел к мысли стать офицером, и вдруг до меня дошла вся необычность переживаемого момента. «Смотри, парень, — сказал я Дирку, — как в жизни странно получается: тридцать три года назад я в этот город входил с автоматом в руках. Война шла страшная, в огне ее погибли десятки миллионов людей. А сегодня я сижу с тобой за одним столом, ты собираешься стать офицером немецкой армии, и я с радостью выпиваю за твой успех».

Между тем к нашему столику подошел незнакомый мне человек, он сердечно поздоровался с Вернером и Дирком, а затем и со мной. Это и был военный корреспондент из Берлина.

Вдоль одной из стен стояли сдвинутые столы, за которыми разместились два генерала и несколько полковников. Когда закончилось вручение свидетельств, один из генералов произнес напутственную речь, очень мирную, со множеством добрых слов, обращенных к будущим курсантам. Затем мы все дружно выпили по первой, в зале царила приятная и непринужденная обстановка, за нашим столом особенно. Берлинский корреспондент оказался большим шутником и весельчаком. Я искренне смеялся его шуткам и анекдотам. Вдруг за генеральским столом встал

 

- 207 -

один из полковников и попросил Вернера Грэфе сказать несколько слов от имени гостей. Вернер от неожиданности даже покраснел, а я, наоборот, побледнел. Я всем своим нутром почуял, что Вернер сейчас передаст мои слова, сказанные только что Дирку. И я не ошибся! Вернер поблагодарил за честь, оказанную сыну, затем сказал, что этот день для него вдвойне дорог, так как рядом с ним сидит его друг из России, из города-побратима Петрозаводска, участвовавший в освобождении Нойбранденбурга. В зале раздались аплодисменты, и мне пришлось встать. Далее он слово в слово пересказал мои размышления о прошлом и настоящем в беседе с Дирком. Речь Вернера была принята очень тепло, а за столом президиума наметилась какая-то суета. Через некоторое время в зал принесли большой букет чайных роз, и с этим букетом оба генерала и сопровождающие их полковники направились к нашему столу. Под аплодисменты всех присутствующих один из генералов пожал мне руку, обнял, поцеловал и вручил цветы. От волнения я чуть не забыл все немецкие слова, но, кажется, что-то сумел ответить.

Около девяти вечера высший командный состав покинул зал, и все заметно оживились. Корреспондент «повеселел», я не намного от него отстал. Ближе к одиннадцати в зал вошла элегантная женщина в длинном темно-синем платье с оголенными руками и глубоким вырезом на груди и еще более глубоким на спине. Она направилась прямо к нашему столу. Все, естественно, встали, галантно пригласили даму сесть, придвинули свободный стул. Она была типичной представительницей «арийской расы": волосы белокурые, глаза яркие, голубые, лукаво поглядывали из-под черных бровей. Я удивился искусно сшитому платью, которое не столько прикрывало, сколько выявляло прелести женского тела. Она выпила с нами по-немецки миниатюрную рюмку водки, поддержала немного разговор и, взглянув почему-то на меня, сказала, что уже поздно и, наверное, пора по домам. У меня не было сомнения в том, что перед нами директор ресторана или метрдотель. Так как она обращалась, в сущности, ко мне, я передал ее слова Вернеру, и мы все поднялись. Да и время было уже позднее. «Директор ресторана» проводила нас до выхода, я галантно поцеловал ей руку, а в ответ услышал: «Жаль,

 

- 208 -

что вы уезжаете!» Когда мы сели в машину и уже отъехали на порядочное расстояние, я вдруг повторил слова, сказанные мне на прощание этой действительно элегантной дамой. В ответ услышал веселый смех, переходящий в хохот. И тут я узнал, что красивая дама на самом деле не метрдотель и не директор, а представительница специфической сферы обслуживания особых посетителей ресторана. Оказывается, и такое обслуживание бывает.

Нас неоднократно приглашал себе в гости Фритц. Он был коммунистом в третьем поколении и очень интересно рассказывал о себе. Его жена отличалась замечательным гостеприимством, а обе их дочери-школьницы весь вечер от нас не отходили и упражнялись в русском, который усердно изучали.

В Нойбранденбурге жил старейший антифашист и коммунист Фритц Гёритц, человек большой и сложной судьбы. В 1914 году он попал в русский плен, пробыл в нем три года, заболел туберкулезом, был выпущен на поруки обыкновенной русской женщины, милосердной и доброй, которая и спасла его от смерти. В 1918 году Гёритц вступает в ряды Красной гвардии и только в 1921 году возвращается на родину, уже будучи убежденным коммунистом. В годы фашизма проходит шесть лагерей, чудом выживает. В 1967 году, в честь пятидесятилетия Октябрьской революции, в Кремле награждается орденом Красного Знамени. Во время нашего пребывания в ГДР ему должно было исполниться 82 года, и в специальном пансионате для ветеранов-коммунистов и антифашистов собрались отметить это событие. Вернер очень хотел, чтобы мы с Надей оказались в списке приглашенных на торжество, и действительно, такое приглашение было получено. К двум часам дня мы приехали в пансионат, вошли в зал, где за отдельными столиками сидели пожилые, но по-своему красивые мужчины и женщины. Что-то в них было такое, что мне не передать: может быть, доброта, внутренняя убежденность, сердечность... Вернер знал уже давно именинника и его жену Эмму, так что наше представление им прошло тепло и непринужденно.

Через два часа Вернер поднялся и, попросив извинения, сообщил, что у нас назначена встреча в редакции газеты. Это было действительно так. Наше пребывание в Нойбранденбурге стремительно двигалось к концу, и в редак-

 

- 209 -

ции нас ждали на прощальное чаепитие. Я подошел к Фритцу Гёритцу, пожелал ему и его жене доброго здоровья, на что он, попросив меня наклониться, как бы шепотом, но так, чтобы это было слышно всем, сказал: «Все, что ты мне пожелал, Гарри, это очень хорошо, но давай лучше поменяемся женами!"

Таким, с лукавой улыбкой на приветливом лице, и остался в моей памяти Фритц Гёритц, красногвардеец, участник гражданской войны в России, кавалер ордена Красного Знамени, старейший антифашист и коммунист двух Германий.

Последние три дня нашего пребывания в Нойбранден-бурге мы жили у Вернера дома. Нужно было оправдать «гостевое приглашение», которое и послужило основанием для нашего приезда в ГДР, да и день рождения Нади, 30 сентября, хотелось отметить в семейной обстановке. А на следующий день, 1 октября, мы уезжали. Но 29 сентября вдруг прибегает взволнованный Вернер и сообщает, что председатель «Общества германо-советской дружбы» предложил отметить Надин день рождения в офисе общества в час дня, благо это суббота, и все свободны. Вернер обрадовался еще и тому, что пригласили его жену Лоти, хотя мужа и жену, если только они не работали вместе, обычно не приглашали. Мы согласились. Я купил водку, коньяк и ликер (немецкие женщины любят крепкие сладкие напитки) и попросил Вернера вручить их устроителям, в сущности, нашего праздника.

Офис располагался в красивом двухэтажном особняке, первый этаж которого занимал музей. Когда мы пришли. столы уже были накрыты. К бисквитам, фруктам и большому торту мы добавили закупленные мной напитки. Собралось человек двадцать, все имели какое-то отношение к деятельности Общества.

На нас смотрели с большим интересом. Скоро мы были одной дружной компанией. В том числе благодаря Наде. Она обладает удивительной способностью, не зная языка, участвовать в общей беседе, почувствовать шутку. Замечу, что и наши немецкие товарищи, хотя и не владели русским, но, зная много слов, пытались говорить с нами. Порою возникали смешные языковые ситуации, и тогда все смеялись весело и от души.

 

- 210 -

В шесть часов вечера хозяин дома Хорог Хелминияк «печальным» голосом оповестил всех, что, согласно договоренности, мы должны расстаться, так как Надин день рождения Лоти и Вернер хотят отметить также и у себя дома. Но, продолжил Хорст, если они не возражают, то все присутствующие готовы остаться здесь. Все хором попросили Лоти и Вернера дать согласие. Как я потом понял, это был, без ведома Вернера, хорошо продуманный спектакль. Ибо тут же из двух больших холодильников женщины выдвинули две тележки на колесиках с напитками и закуской. Празднество продолжалось. Мы веселились, ели, пили, танцевали. Надя спела несколько чувствительных романсов, в том числе и попурри на мотив «Раскинулось море широко» — о том, как дед пошел ловить на берег моря золотую рыбку и что из этого получилось. Был шумный успех. Когда мы возвращались домой по ночным пустынным улицам в самом хорошем расположении духа, наши немецкие друзья все же не забывали останавливать нас перед красным светом светофора, хотя ни одной машины в радиусе километра не было видно. Порядок превыше всего.

На следующий день мы прощались с Нойбранденбургом, Лоти и ее детьми. Наш поезд из Берлина отправлялся в двенадцать часов ночи, но мы выехали очень рано. Вернер — в этот раз он сам был за рулем — хотел показать нам хотя бы немного Берлин. По пути мы старались не грустить, но печаль закрадывалась в душу. Мы понимали, больше такое никогда не повторится. Приехав в Берлин и оставив машину на привокзальной площади, мы пошли бродить по Фридрихштрассе, вышли на Кайзерплатц и далее по Унтерденлинден вышли к Восточной стене, разделяющей два Берлина, две Германии. Когда мы хотели подойти к ней поближе, нам навстречу двинулись двое полицейских, так что пришлось остаться на безопасном расстоянии. Сама стена и заложенный в нее смысл повеяли на меня холодом отчуждения. Люди одного и того же этноса, говорящие на одном языке, стали политическими противниками, готовыми даже стрелять друг в друга... И еще одно обстоятельство царапнуло сердце. Посмотрев поверх стены, я увидел купол разрушенного рейхстага с ярко освещенным западногерманским флагом. «Вернер, — спросил я, — рейхстаг на той стороне?» — «Да», — сказал Вернер,

 

- 211 -

и в его голосе прозвучала грусть и боль разделенного народа. Мы молча повернули назад, и даже вкусный ужин в ресторане, где подавали только дичь, не мог развеять какое-то непонятное, гнетущее чувство, овладевшее всеми нами. Вернер почти все время молчал. Может, на нас так действовало предстоящее расставание, может, что-то иное, но было тоскливо. Мы с Надей выпили за нашу встречу с Вернером, но уже в Петрозаводске. Вернеру пить было нельзя, ведь ему предстоял обратный путь. Когда мы пришли на вокзал, я впервые заметил яркие неоновые буквы: "Ostbahnhof" (Восточный вокзал). «Вернер, почему «Восточный"?» — «Ты что, забыл, Гарри, что есть еще и «Западный"?» Так я снова задел, не желая этого, больное место в душе Вернера.

Поезд «Париж — Берлин — Варшава — Москва» опаздывал. На перроне вокзала собралось много народу. С нами, как оказалось, возвращалась большая группа балета Большого театра. Мы просили Вернера не дожидаться отхода поезда, но он отказался. Поезд подошел только в половине второго ночи. Последнее объятие, и мы расстались.

Через год Вернер снова приехал в Петрозаводск. Он рассказал, что у Дирка девушка и они скоро поженятся. Виделись мы с ним мало, так как устройство выставки к какой-то юбилейной дате отнимало у него почти все время. Эта наша встреча оказалась последней. Он еще бывал в кратковременных наездах, но то мы бывали в поле, то в отпуске, и больше так и не увиделись. Несколько лет еще приходили поздравительные телеграммы от него на майские и октябрьские праздники, и вдруг их не стало. Письмо от Лоти принесло горькую весть о преждевременной смерти Вернера: инфаркт унес его в возрасте всего 54-х лет.

Так была перевернута еще одна страница в моей жизни. Она принесла много радостного, но и печали, связанной с ней, хватало. Не стало больше ГДР, нет больше встреч с немецкими друзьями из Нойбранденбурга. Почти стерся из памяти дом в маленьком городке Фридланд. За свой очерк «Счастье разведчика», который был напечатан на целом развороте в газете «Фрайе Эрде» — о нашем пребывании в Нойбранденбурге, — Вернер получил Государственную премию ГДР. Как печально, что его больше нет!