Жалоба И. А. Лихачева генеральному прокурору СССР

В работе «Бенедикт Лившиц: арест, следствие, расстрел» («Звезда», 1996, № 1) значительное внимание мною было уделено вопросу фальсификации следственных документов литераторов, арестованных по сфабрикованному органами госбезопасности так называемому «ленинградскому писательскому делу». В разоблачении рожденной в недрах НКВД глобальной лжи о якобы существовавшей в Ленинграде разветвленной подпольной антисоветской писательской организации, — этой ложью наполнены десятки следственных дел и, прежде всего, протоколы допросов, содержащие «чистосердечные признания» обвиняемых, фактически сочиненные следователями Большого дома, — огромное значение приобретают свидетельства самих жертв. Подобных документов сохранилось немного. Тем ценнее публикуемое ниже заявление (жалоба) Ивана Алексеевича Лихачева генеральному прокурору СССР, датируемое 1956 годом.^* В заявлении вскрывается «технология» фальсификации документов, разоблачаются пыточные методы получения следователями показаний.

К моменту ареста Лихачев свыше десяти лет проработал в Высшем военно-морском инженерном училище им. Ф. Э. Дзержинского, сначала штатным преподавателем, затем начальником кафедры иностранных языков. Лившиц и Лихачев были арестованы почти одновременно: первый — в ночь с 25-го на 26-е, второй — 28 октября 1937 года (в тот же день в Москве арестовали Бориса Пильняка). Долгое время оба находились в одной атмосфере истязаний и лжи, дышали одним воздухом Большого дома. Из заявления видно, как было там на самом деле.

Перед нами проходит трагическая судьба автора заявления, тончайшего переводчика и литературоведа, уникального человека Ивана Алексеевича Лихачева (1902—1972), без малого двадцать лет проведшего в тюрьмах, лагерях и ссылках.

В следственном деле Лившица Лихачев упоминается неоднократно. Так, в фальсифицированном протоколе допроса Лившица от 11 января 1938 года он охарактеризован как «один из политических единомышленников» В. Л. Кибальчича,^** которому, после трех арестов (1928, 1929, 1932), ссылки в Оренбург и высылки за границу, была отведена роль главаря всего ленинградского «писательского подполья».

Подробности «антисоветской деятельности» Лихачева содержат сочиненные следователями протоколы допросов писателя Ю. И. Юркуна^*** и поэта С. М. Дагаева,^**** коллег Лихачева по работе в училище.

В протоколе допроса Юркуна от 9 мая 1938 года сказано, что Лихачев «с 1928 года находился в тесной дружбе с Лившицем, являлся участником его ан-

тисоветской группы. Был связан с троцкистом Кибальчичем, с которым поддерживал переписку и после его ареста. Имеет большие связи с фашистскими писательскими кругами за границей».^*

«Тесную дружбу» с Лившицем Лихачев на допросах отрицал: «...с <...> Лившицем виделся всего 2—3 раза», — пишет он в жалобе. В переписку с Кибальчичем во время пребывания того в 1933—1936 годах в ссылке можно поверить — данные о переписке были почерпнуты следователями, разумеется, из подвергавшихся перлюстрации писем. О связях Лихачева с «фашистскими писательскими кругами» скажем далее. Из протокола допроса Дагаева от 31 января 1938 года следует, что в конце 1936 года Лихачев вошел в созданную Дагаевым антисоветскую группу молодых поэтов. «Лихачев, — говорится здесь, — являлся типичным представителем наиболее враждебной части старой интеллигенции. Он был так называемым «чистым эстетом», ищущим в уходе в заумное беспредметное искусство (словно бы речь шла о художнике-абстракционисте! — Э. Ш.) избавление от ненавистной ему советской действительности. <...> Зимой 1936 г., когда он стал работать в Гослитиздате в качестве переводчика, я сообщил ему о нашей антисоветской группе, к которой он тогда же и примкнул».^** Далее сообщается, что Лихачев «рекомендовал <...> в Гослитиздат для переводов» книги зарубежных авторов «с явно выраженным фашистским и антисоветским направлениями. <...> Летом 1936 г. он имел свидание с Андре Жидом в Европейской гостинице, во время пребывания последнего в Советском Союзе, в Ленинграде, и передал ему свои антисоветские стихи, написанные на французском языке, для опубликования за границей».^***

Фальсификаторы явно переусердствовали, инкриминировав Лихачеву и «фашистскую пропаганду», и военный шпионаж в пользу Италии, и подготовку убийства С. М. Кирова, и участие сразу в трех террористических организациях — группах Лившица, Дагаева и в Испано-Американском обществе.^**** Даже одного из этих обвинений хватило бы для вынесения смертного приговора. Вероятно, абсурдное нагромождение обвинений и спасло Лихачева от «вышки»: когда после трех с лишним лет его пребывания под следствием и в «Крестах» дело дорасследовалось, основные обвинения отпали и осталась лишь одна улика: «неблагоприятный агентурный материал», иными словами, доносы сексотов, основанные, как нетрудно догадаться, на неосторожных, вернее, безоглядно откровенных высказываниях Лихачева и на его постоянных контактах с иностранцами.

Обвинения в «связях с фашистскими кругами», к тому времени вошедшие, если можно так выразиться, в моду у следователей, в протоколах допросов встречаются нередко (кстати сказать, они являются одной из характерных примет подделки протоколов). Дабы усугубить вину подследственных, фальсификаторы превращали в фашистов любых иностранцев, вплоть до убежденных антифашистов. В деле Лихачева фашистами оказались мексиканская певица, английская коммунистка, работник Профинтерна, итальянский историк, из фашистской Италии эмигрировавший во Францию, а также всемирно известный французский писатель, собрание сочинений которого только что было выпущено в СССР.

После окончания следствия, в августе 1940 года, постановлением Особого совещания при НКВД СССР Лихачев был осужден на 8 лет исправительно-трудовых лагерей и отправлен в Мончегорский лагерь, а в начале войны переведен в Печорский. Чем только не пришлось ему заниматься в лагере — он «работал: в аптеке, изготовлял дранку, шил рукавицы, переписывал бумаги, чертил, чистил выгребные ямы, копал землю, изготовлял электроды и протравлял старые напильники».^***** 1 ноября 1945 года, по истечении срока заключения, он был сослан в город Вольск Саратовской обл., где год проработал библиотекарем на заводе и около двух лет — сторожем-дворником. В августе 1948 года перебрался во Фрунзе и устроился библиотекарем в городскую библиотеку. Однако через три месяца, 27 ноября, снова был арестован, в начале 1949 года постановлением ОСО осужден на 10 лет ИГЛ и заключен в Озерлаг (Иркутская обл.). «В отношении режима положение в этом лагере, — вспоминал он впоследствии, — <...> решительно напоминало то, что описано Солженицыным, люди там были несравненно более интересные <чем в Печорском >, и время, проведенное в нем, я не могу считать безусловно потерянным...» ^******Замечательное признание деятельного, творческого человека!

12 ноября 1955 года Лихачев был «условно досрочно» освобожден — «сактирован» как инвалид и отправлен в ссылку, снова во Фрунзе. Работал там библиографом Научной медицинской библиотеки. Весной 1957 года был реабилитирован и летом возвратился в Ленинград. Вскоре был «восстановлен в кадрах военно-морских сил с присвоением звания майора и переведен в запас». ^*******

ГУЛАГ не убил, не озлобил Лихачева. Я запомнил его человеком необычайной доброты, отзывчивым, жадно интересовавшимся всем вокруг, в особенности музыкой и литературой. Великий меломан, он глубоко знал музыку, постоянно посещал симфонические концерты и, помимо стихов и прозы, переводил книги по музыке. Бывал на полуподпольных поэтических вечерах, которые мы устраивали с нанала 1960-х, был знаком с поэтами ленинградского андеграунда А. Волохонским, А. Хвостенко, О. Григорьевым, А. Моревым и другими. С 1959 года вел семинар переводчиков английской прозы при Доме писателя. Лишь накануне своего 60-летия, в 1962 году, был принят в Союз писателей.

После реабилитации И. А. Лихачев прожил на свободе пятнадцать лет и умер 10 декабря 1972 года.

В жалобе Лихачев пишет о «страстном интересе» к своей специальности и не скрывает возмущения, что в «Крестах» он три месяца «выдерживался без книг».

«...мы последние гуманисты, мы должны донести огни. Нам нет дела до политики, мы не управляем, мы отстранены от управления, но мы ведь и при каком угодно режиме все равно были бы заняты или науками, или искусствами. Нам никто не может бросить упрек, что мы от нечего делать взялись за искусство, за науки. Мы, я уверен, для этого, а не для чего иного и рождены». Эти слова произносит один из героев романа Константина Вагинова «Козлиная песнь» (1927) Костя Ротиков,^* прототипом которого явился Лихачев. Вагинов, несомненно, стремился передать здесь смысл его подлинных слов. В них выражена жизненная позиция, внутренняя независимость Ивана Алексеевича. Таким он был всегда и даже в нечеловеческих условиях ГУЛАГа умудрялся заниматься своим главным делом. «Во время заключения, — пишет он в автобиографии, — коротал досуги стихотворными переводами, причем перевел, главным образом по памяти, около ста пятидесяти стихотворений».^** В этой беззаветной преданности своему делу, литературе проявилась огромная нравственная сила И. А. Лихачева, которая помогла ему выстоять в жестокое, беспощадное время.

* Вагинов К. Козлиная песнь: Романы. М., 1991, с. 104.

** Автобиография от 27 октября 1961 г.