Когда я еще собирался писать эту книгу, то первым, кто возразил против нее, была моя жена. «Мир охвачен информационным кризисом, — сказала она. — Не нужно увеличивать количество информации, ее и без того много. Что будет, если все начнут писать книги?»

Но я не думаю, что движение за нулевой прирост продукции можно перенести и в область культуры. Человечество не может жить, не выражая себя — в литературе, в музыке, в кино... Философы пытаются осмыслить этот мир (или пытаются понять, можно ли и нужно ли делать это). Историки группируют события и дают им оценку. Социологи анализируют общества и классы. А свидетели и участники событий дают свои свидетельства, показания — материал для философов, социологов, историков. С этой точки зрения ценен не только, например, труд Солженицына, но и воспоминания любого заключенного ГУЛАГа. Ибо если каждый человек — личность, то и видение мира каждым человеком -личное, неповторимое, свое. (Не случайно поэтому мы имеем четыре Евангелия, а не одно.)

Вот и я намерен рассказать о своем: что я пережил, передумал, перечувствовал. Как воспринимали мир люди, какой шкалы ценностей они придерживались; почему умирали одни человеческие цели и откуда появлялись другие; какие мифы распространялись стихийно в обществе и какие на-

саждались сверху, государством; почему, в конце концов, общество такое, какое оно есть, — об этом я хочу рассказать, об этом я хочу размышлять. Может быть, эти размышления послужат сырьем людям, занимающимся историей общества.

Две доминанты сформировали меня: провинция и лагерь. В отличие от большинства диссидентов, я родился, вырос и жил в провинции, в семье, которую, опять же в отличие от большинства диссидентских семей, интеллигентной не назовешь. Но, как и многие диссиденты, я большой кусок своей жизни оставил в лагере ("лучшие годы", как говорят). Лагеря тоже находятся в провинции, но они не являются духовной провинцией. Там проходит невидимая передовая...

В Советском Союзе жизнь в провинции резко отличается от жизни в столицах. Можно сказать, что это два разных мира. Мне кажется даже, что в царской России разница между столицами и провинцией была не столь яркой. Несмотря на отсталость тогдашних коммуникаций, провинция жила духовной жизнью (определенный слой интеллигенции). Журналы и книги из Парижа приходили даже в деревню. Некоторые провинциальные газеты имели за границей своих постоянных корреспондентов. И то, что многие деятели культуры родились и сформировались в провинции, говорит в пользу моего утверждения. (Тут невольно приходит в голову, что многие — а может, большинство? — нынешние руководители партии и правительства тоже родились и сформировались в провинции. Но в этом случае она не сделала их не только деятелями, а хотя бы ценителями культуры... Но это особый вопрос — о крестьянстве как классе, ставшем резервуаром советской правящей элиты.)

Ну, а если говорить о материальной стороне жизни, то, очевидно, мясо было одинаково легко купить как в Москве, так и в Ростове. Возможно, оно было в Ростове даже дешевле. А теперь в Ростове мясо едят только те, кто пользуется закрытым распределителем или знаком с проводниками поезда Ростов — Москва, которым удается сделать закупки его в Москве.