11. Освобождение и работа в Перм НИУИ

Освободили меня из лагеря так. Там были заключенные чеченцы. К одному из них (Исмаилову) весной 1961 г. приехал на свидание сын, отслуживший положенный срок в армии. Старик сумел пронести в камеру свиданий и передать сыну мое заявление на имя очередного пленума ЦК. Официальным путем жалобы и заявления шли неаккуратно, часто застревали в управлении лагерем. Молодой чеченец повез мое заявление в Москву и передал его Сергею Петровичу Писареву. Это бывший ответственный работник ЦКК, член партии с 1918 г., фронтовик, трижды сидевший в тюрьме за критические высказывания о политике Сталина и Хрущева. Он активно боролся за возвращение репрессированных в 1944 г. народов на их родину. Чеченцы любили его как своего друга и защитника. Я до этого не знал Сергея Петровича и не слышал о нем, а после моего освобождения мы стали друзьями. Он много интересного рассказывал мне о ЦК. Несколько лет назад я проводил его в последний путь. Он был инвалидом — следователь-садист сильно повредил ему позвоночник, а на фронте он был ранен.

Так вот к этому человеку попало мое заявление, адресованное пленуму ЦК. Он понимал, что, если заявление попадет в ЦК, то никакой пользы от этого не будет. Сергей Петрович передал заявление Елене Дмитриевне Стасовой, а та написала мне в лагерь, что говорила обо мне с секретаре-м ЦК (по-видимому, с Шелепиным) и что тот обещал меня освободить. Но дело почему-то затягивалось. Я уже раздал товарищам свое жалкое имущество — одеяло, кое-что из одежды, чемодан, несколько книг, еще что-то, а тут второе письмо Елены Дмитриевны. Она сообщала, что дело поступило в Верховный Суд РСФСР.

Вскоре меня вызвали в управление лагерем. Там четыре полковника (трое из Москвы и один — из Управления лаге-

рем) начали меня допрашивать: раскаялся ли я в совершенном преступлении, что я буду дедать по получении свободы и т. д. Я им четко сказал, что никакого преступления я не совершал, а после освобождения займусь наукой. Меня вызвали еще раз. Я все стоял на своем. Полковники уехали.

И вот через какое-то время меня вызвали в управление и сообщили, что Верховный суд РСФСР аннулировал показания двух свидетелей против меня (Волнягиной и Чернышева), так как они жаловались в суде на плохую память. Срок лишения свободы Верховный суд сократил с 8 до 3 1/2 лет.

До истечения уменьшенного срока лишения свободы оставалось немного. Я стал собирать поручения товарищей — кому что сделать, когда я буду на свободе.

28 августа 1961 года с меня под угрозой неосвобождения взяли подписку о .неразглашении лагерных тайн (кто сидел, за что и т. д.). С 7 до 11 ч. утра меня на вахте обыскивали, проверили каждую бумажку и некоторые из них, непонятные обыскивающим, отобрали. Наконец, я — за воротами лагеря в поселке, кажется, Приозерном. Сел на автобус и уехал. Через 15-20 километров прибыл на станцию Явас, на которой когда-то работал в бригаде бандеровцев. На местном поезде доехал до станции Потьма. До вечера получал паспорт в Зубово-Полянской районной милиции. В паспорте (пункт 10) мне сделали дополнительную, понятную только для милиции, запись: «и положения о паспортах», что означало — бывший заключенный. Потом я разыскал одну вдову, жившую с детьми в самодельной конуре недалеко от станции (женщина работала разнорабочей в службе пути). Ей я пересказал все, что мне поручил ее знакомый лагерник. Бедность этой женщины была ужасающей.

Вечером я сел на проходящий поезд, а на следующий день уже был в Москве.

Жил у старшей дочери (она работала младшим научным сотрудником в одном институте) два месяца. Ходил в издательство «Недра» с предложением издать написанную гною в лагере (взамен погибшей при разгроме квартиры после моего ареста) рукопись по математизации геологии. Рукопись не приняли. Она была написана карандашом на листках бумаги разного размера.

Обращался в Верховный Суд СССР с просьбой об отмене решения Верховного Суда РСФСР, сократившего срок лише-

ния свободы до 3 1/2 лет, но ничего не написавшего о запрещении занимать преподавательские должности. Квалификация «преступления» (по статье 58-10, часть 1) оставлена без изменения. Заместитель председателя Верховного Суда СССР Смирнов сказал мне: «Вы — политически незрелый человек» и отказал в просьбе о пересмотре дела. Он был зрелый работник репрессивных органов. Мое заявление он исчеркал синим карандашом. Видимо прочел его внимательно и оставил без внимания нарушения закона, допущенные судом (свидетели не могли припомнить когда я совершал «преступление», осудили меня за «призывы к свержению власти», но в этом меня не обвиняли, так как никаких призывов не было и т. д.). Значит, беззаконие шло сверху.

После лагеря много времени я затратил на поиски работы. Нигде не принимали, так как с арестом я лишился допуска к секретным материалам, а у нас почти вся геология засекречена, причем в геологических отчетах и в «Геологических фондах.» секретные материалы перепутаны с несекретными. Я написал письмо президенту Академии Наук М. В. Келдышу с просьбой помочь в устройстве на работу. Недели через две или три из Пер'ми мне позвонила жена и сказала, что в Перми работа будет. Оказывается, Келдыш по телефону попросил Пермкий облисполком трудоустроить меня. Я уехал в Пермь. Пермский Совнархоз направил меня в Пермский научно-исследовательский угольный институт (Перм НИУИ) старшим научным сотрудником (по несекретной теме) с окладом 250 рублей.

В момент моего ареста у нас с женой не было никаких сбережений. Жена- с трудом устроилась на работу в бюро технической информации при Совнархозе на должность инженера с окладом 100 рублей. Этих денег не хватало на жизнь. Жена с дочерью по выходным дням ходили за город в подсобное хозяйство сельхозинститута на поденную работу (пололи огород, окучивали картошку и т. д.). Все, что 'можно было продать, жена продала. С моим возвращением положение улучшилось, но половина моей зарплаты уходила на машинистку, чертежников и т. д., которые помогали мне оформить рукопись о математизации геологии. Большую помощь в подготовке рукописи оказал директор института Кучерский, спасибо ему!

В начале 1962 г. я обратился в министерство геологии с предложением создать лабораторию статистической (матема-

тической) геологии. Министерство затребовало от меня подробности моего плана. Я их представил. Через некоторое время, в том же году лаборатория была создана, но без моего участия. В результате математизации геология пошла по неправильному пути, и доныне не сошла с него. Математизацию геологии проституировали.

В конце 1962 г. рукопись была готова и я отправил ее в Москву, издательству «Недра», приложив к ней «препроводительное письмо» от директора института Л. Кучерского (без такого письма рукопись вряд ли приняли бы). В 1965 г. книга под названием: «Применение математической статистики в геологии» вышла в свет (из нее было выброшено все явно критическое). Позднее (1968 г.) она была переведена и переиздана в Румынии, а .затем, в 1971 г. — снова издана в Москве (в переработанном виде). Так, наша геология сделала шаг вперед, получив первое в мире руководство по применению математических методов в планировании и проведении геолого-разведочных работ и в обработке полевых и лабораторных материалов. Руководство было написано в 1950-1952 гг., затем погибло при разгроме квартиры после моего ареста (1958 г.) и восстановлено по памяти в лагере (1960-1961 гг.). Из лагеря я обращался к министру геологии с просьбой добиться от Гулага освобождения меня от физического труда, чтобы я мог составить руководство, необходимое министерству. Денег я не просил. Ответа на мое письмо не последовало.

В 1964. г., после отставки Хрущева, с меня (без моей просьбы) была снята судимость, но запрет на профессию преподавателя остался. Добавился несудебный запрет на профессию геолога.