Глава четвертая

ЖИЗНЬ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ ДО ПОСТУПЛЕНИЯ В УНИВЕРСИТЕТ

«Зайцем» на поезде

Решиться переехать в Санкт-Петербург было легко, но гораздо труднее было осуществить это решение. Самая маленькая плата за проезд, включая билет на пароход от Римьи до Вологды и плацкарту от Вологды до Санкт-Петербурга, была не менее шестнадцати рублей. Весь мой капитал в то время составлял один рубль. Я покрасил кое-что в двух крестьянских домах и тем самым увеличил его до девяти рублей. Эта сумма все же была недостаточна для такого путешествия, но поскольку прибыльной работы в тот период не находилось, как-то ярким сентябрьским утром я попрощался с Анисьей, Прокопием и друзьями, с юношеским оптимизмом сел на «купчик»— маленький примитивный пароход — и начал свое паломничество в Российскую метрополию. С самым дешевым билетом в кармане, корзинкой еды, собранной Анисьей и пополненной дядей Михаилом и тетей Анной в Великом Устюге, все шесть дней плавания я наслаждался медленно проплывающими видами реки, сельскими пейзажами и немудреной компанией моих попутчиков. Еще большее удовольствие я испытывал от грез и мечтаний, которым предавался на борту парохода. Хотя обслуживание по третьему классу было весьма бедным, а сокращающиеся запасы моей продуктовой корзины заставляли меня урезать дневной рацион, эти детали не слишком влияли на энергичного парня, душа которого была спокойна, умиротворена и окрылена надеждой.

К несчастью, душевное равновесие нарушилось в Вологде по весьма прозаической финансовой причине. Самый дешевый билет до столицы стоил около восьми рублей, в то время как остаток финансов сократился до трех рублей. Не имея выбора, я купил билет до одной из станций недалеко от Вологды и сел на поезд в надежде проехать остальной путь «зайцем». Первую проверку билетов я прошел законным образом, а от нескольких последующих прятался на подножке вагона. Однако меня все же обнаружили, втащили обратно в вагон и допросили. Я вполне честно ответил проводнику, что направляюсь в Санкт-Петербург искать работу и возможность получить образование, что мои наличные деньги позволили купить билет только до станции, уже оставшейся позади, и что я намеревался проехать остальной путь «зайцем». То ли проводник был очень хорошим человеком, то ли мой честный рассказ оказал на него благоприятное впечатление, но он позволил мне ехать дальше с условием, что свой проезд я отработаю, убирая вагон, в частности, туалеты, и присматривая за титаном. С радостью приняв его предложение, я благополучно добрался до столицы. Когда ноги вынесли меня на перрон Николаевского вокзала Санкт-Петербурга, в моем кармане оставалось еще около пятидесяти копеек.

Удачное начало в столице

Единственным человеком, которого я знал в Санкт-Петербурге, был Павел Коковкин¹, один из моих друзей по Римье, переехавший в столицу Российской империи около двух лет назад. Зная его адрес, я пешком прошел от Николаевского вокзала до нужного дома, где и нашел его. Он жил в комнате в старом многоквартирном доме, где вместе с кроватью и скудными пожитками занимал один угол. Три других угла комнаты снимали пожилая женщина, молодая девушка и товарищ Павла, работавший вместе с ним на заводе. Несмотря на явную нищету обстановки, в комнате царили чистота и порядок. Такими же хорошими были и от ношения между соседями, как выяснилось позже. Все жильцы сердечно приняли меня и пригласили за стол ужинать. За едой Павел сказал, что я могу остаться у него на несколько дней, пока не найду работу, и вся комната принялась обсуждать, какую и где я мог бы найти работу. Они обещали поспрашивать у своих начальников и коллег об этом.

В числе прочего Павел дал мне совет повесить объявле-

ние на парадном входе в здание с предложением моих репетиторских и секретарских услуг по очень низкой цене. Эта мысль, реализованная в тот же вечер, оказалась удачной: на следующий день после обеда пришел конторский служащий центральной электростанции и, расспросив, нанял меня репетитором к двум своим сыновьям, ученикам первого класса гимназии. В качестве платы за уроки я получил возможность жить в комнате со своими учениками, завтракая и обедая вместе с ними. Мы договорились, что я перееду к ним на квартиру на следующий же день. Вечером, когда мои друзья вернулись с работы, я радостно сообщил им об этой удаче. Имея угол и гарантированное двухразовое питание, я счел, что неотложные проблемы решены вполне удовлетворительно. Репетиторские обязанности, похоже, должны были отнимать лишь небольшую часть времени, оставляя достаточно как для самообразования, так и для заработков на дополнительные расходы, удовлетворяющие мои скромные потребности.

Следующим утром до переезда в квартиру моего работодателя я решил взяться за проблему образования. Моей целью было поступить в университет. Поскольку меня исключили из церковно-учительской школы, и я ни одного года не посещал гимназию, существовал единственный путь стать студентом университета, а именно: сдать жесткий экзамен на аттестат зрелости за все восемь классов гимназии, включая некоторые дополнительные знания, требуемые от экстернов, которые не получили классического образования. К тому времени я не был подготовлен к экзамену, в частности, не знал латинский или древнегреческий, французский или немецкий языки, а также математику. Чтобы получить такую подготовку, мне хотелось поступить в одну из вечерних школ, которые, помимо прочего, обучали способных студентов этим предметам. Поскольку у меня не было денег оплатить довольно большую стоимость обучения, я решил использовать возможность бесплатно поступить на Черняевские курсы², одну из лучших школ такого типа. Еще раньше я узнал, что основатель курсов господин Черняев был выходцем из Вологодской губернии и симпатизировал эсерам, а одним из преподавателей курсов являлся близкий друг Черняева К. Ф. Жаков³, первый из Коми, получивший звание университетского профессора.

Поэтому тем утром я прошел около десяти верст до квартиры профессора. Его не было дома, но госпожа Жакова⁴, сама преподаватель частной школы, приветливо приняла меня и самым дружеским образом расспросила о том, что привело меня к ним. Несколько лет спустя, когда я стал

известным профессором, она любила юмористически описывать нашим друзьям эту первую встречу. Ее рассказ звучал примерно так: «Открываю я дверь и вижу: стоит передо мной деревенский парень в косоворотке, с небольшой котомкой в руках. На мой вопрос, кого ему угодно видеть, он ответил, что он приехал от коми народа и хотел бы видеть Коми профессора. Когда я спросила, где он оставил багаж, юноша показал на котомку и сказал: «Все здесь». На вопрос, есть ли у него деньги на жизнь, он жизнерадостно ответил: «Да, у меня еще осталось пятьдесят копеек, уже есть где жить, и двухразовое питание ежедневно. О деньгах я не беспокоюсь. Если будет нужно, заработаю». Пока госпожа Жакова изучала мою биографию с помощью техники фокусированного интервью⁵ (так мои коллеги-социологи называют это), появился профессор Жаков и, коротко справившись о госте, присоединился к разговору.

Он был замечательным человеком во многих отношениях. Его происхождение и биография в чем-то напоминали мои⁶. Ему также пришлось карабкаться вверх из коми крестьянских детей до положения профессора философии и известного писателя, автора романов эпических поэм жизни коми народа в стиле, напоминающем «Гайавата» Лонгфелло и финскую «Калевалу». Но, прежде всего, это была чрезвычайно богатая личность, оригинальная и интеллектуально независимая от всех модных тогда направлений мысли и творчества. Возможно, эта «высоколобость» и была причиной недооценки его трудов до революции 1917 года и его эмиграции из коммунистической России в Латвию⁷, где он умер в 1920-х годах.

Наша долгая и живая беседа окончилась его обещанием устроить мне через господина Черняева бесплатное обучение на курсах и приглашением бывать в доме Жаковых, а также посещать ежемесячные литературные вечера⁸, проводившиеся у них на квартире. Этот первый визит положил начало длительной и тесной дружбе, длившейся до самой смерти Жаковых. Они очень помогли мне на протяжении первого года жизни в Санкт-Петербурге. Они также ввели меня в круг философов, литераторов и людей искусства. Позже мы с Жаковым провели несколько экспедиций, изучая антропологию и экономику коми народа⁹. Помимо всего прочего, именно на одном из литературных вечеров у Жаковых я встретил свою жену, юную и красивую студентку Бестужевских высших женских курсов¹⁰.

Счастливый и окрыленный, я и не заметил, как прошагал десять верст до дома Павла¹¹ и, попрощавшись с ним и его соседями, в тот же вечер перебрался на квартиру моих

учеников. Поскольку все мои пожитки свободно умещались в котомке, переезд не составил труда, я просто прошелся пешком до нового места жительства, держа узелок с вещами в руках. Латинская поговорка «Все свое ношу с собой», которую я узнал позднее, точно описывала уровень моей мобильности¹², как говорят социологи. Я чувствовал, что мне действительно повезло. Всего за два дня удалось найти жилье, хлеб насущный, поступить в вечернюю школу, чтобы продолжить образование. В эти дни непостижимым образом госпожа удача, кажется, улыбалась мне.

Годы учебы в вечерней школе

Мне повезло также и с семьей, где я состоял репетитором. Это были скромные, умеренно консервативные, но очень порядочные люди. Несмотря на разницу в политических убеждениях, наши отношения быстро превратились в дружеские и оставались таковыми весь год, что я провел у них в доме. Возможно по американским стандартам мой завтрак, состоявший из стакана чая и булочки, и обед, включавший суп, кашу или мясо и чай, могут показаться бедными, мое проживание в одной комнате с учениками — тесным, но для меня и моих финансовых ресурсов это было вполне приемлемо и удобно. Подходящим было и расстояние до вечерней школы¹³ — около 15 верст,— которое мне приходилось покрывать пешком туда и обратно шесть раз в неделю. Такие прогулки были хорошей разминкой для молодого человека, и, что еще важнее, во время этих вечерних и полночных променажей я очень многое узнал о теневой стороне ночной жизни большого города.

Вскоре по рекомендации Жакова я получил дополнительную репетиторскую нагрузку и вместе с ней несколько лишних рублей на мои незатейливые нужды: я вполне довольствовался спартанскими условиями. Решив эти мелкие проблемы, я полностью посвятил себя задаче умственного, нравственного и культурного развития. Держа в голове эту цель, я усердно занимался в вечерней школе, читая и размышляя о вещах вне программы, участвовал в различных диспутах и впитывал в себя как можно больше культуры, т. е. все, что было доступно в столице.

Три семестра вечерней школы значительно облегчили достижение моей цели. Большинство преподавателей школы были институтскими профессорами, и их лекции мало отличались от тех, что читают на первых двух курсах высших учебных заведений¹⁴. Посещение лекций и уроков было сво-

бодным. Контрольных работ и экзаменов оказалось немного, но знания оценивались строго и требовательно. Эта система обучения весьма близка к той, что существовала в русских университетах до революции, была свободна от нудистики и гимназических занятий, так же, как от скуки обязательного посещения уроков и других по большей части бесполезных «требований». Мне нравилась такая свободная система учебы, как лучше всего подходящая моим способностям.

Учениками вечерней школы были в основном юноши и девушки с самыми разными возможностями и подготовкой. Рядом с туповатыми посредственными учениками занимались и те, у кого были блестящие головы. Впоследствии некоторые из них прославились в науке, литературе и искусствах, политике. Общность интересов, включая антисамодержавные политические взгляды, дала мне возможность подружиться с некоторыми из этих блестящих учеников. Мы вместе обсуждали различные проблемы, участвовали в «подрывной» деятельности и частенько собирались за бутылочкой пива или рюмочкой водки. Эта дружба продолжалась много лет, до тех пор, пока многие из нас не были убиты или разбросаны по всему миру первой мировой войной и коммунистической революцией 1917 года.

Ближайшим моим другом был Кондратьев. Как я уже упоминал, мы вместе учились еще в церковно-учительской школе. Несколько месяцев спустя после моего исключения Кондратьева также вышибли из нее за революционную деятельность¹⁵. Зная о том, что я посещаю Черняевские курсы, он также приехал в Санкт-Петербург и был принят в школу весеннего семестра 1908 года. Осенью того же года мы сняли комнату (вместе с еще одним коми студентом курсов — Кузьбожевым)¹⁶, и с тех пор мы с ним жили вместе на протяжении нескольких лет нашей учебы, в том числе и в университете. Впоследствии он стал известным и заслуженным профессором экономики и руководителем высокого ранга в министерстве сельского хозяйства как в правительстве Керенского, так и при коммунистах¹⁷. В советское время его несколько раз пересаживали из высокого кресла в тюрьму и обратно¹⁸.

Последний раз мы встретились в университете штата Миннесота (США) в 1927 году¹⁹ во время его научной командировки по главным университетам Соединенных Штатов. В тот раз он гостил у нас около десяти дней. Мы с удовольствием рассказывали друг другу, что происходило с нами за то время, пока не виделись, обменивались соображениями по основным интересующим нас обоих проблемам, в частности о России и коммунистической революции. Этот

визит оказался последним. Несколько лет спустя Кондратьев был обвинен Сталиным в подстрекательстве и проведении антикоммунистической аграрной политики. Его включили в списки фракционеров, якобы выступавших против Сталина, и вычистили вместе с ними после известных фальсифицированных процессов 1931—1932 гг. Его выслали в Туркестан или Сибирь, и там он погиб при обстоятельствах, не известных ни мне, ни другим его друзьям²⁰. Еще раз я хочу сказать: вечная память моему самому дорогому другу и чудесному человеку!

Мое умственное и культурное развитие шло не только за счет занятий на курсах, но и благодаря приобщению к великим культурным ценностям, собранным в Санкт-Петербурге. В те годы я как губка жадно впитывал бессмертные достижения человеческого гения в науке и технике, философии и изящных искусствах, этике и праве, политике и экономике. Любой большой город накапливает не только пустые и ядовитые псевдоценности, но и огромное богатство универсальных, вечных и бессмертных ценностей мысли и духа, хранимых школами и лабораториями, храмами и библиотеками, музеями и художественными галереями, театрами и концертными залами, величественными зданиями и историческими памятниками. В этом смысле любой большой город дает человеку возможности для развития и для деградации, для облагораживания и для сведения на нет его созидательных возможностей. К несчастью, многие горожане, особенно сейчас, в век коммерциализованной и вульгарной псевдокультуры, не делают различия между ней и образцами культуры, которые они воспринимают. Широкие массы вообще и стадо «образованных варваров» в частности берут из городской культуры — в основном через печать, радио, телевидение, рекламу и другие средства коммуникации — только пустые банальности, яркие и вредные забавы и непрочный «успех».

В результате они большей частью остаются «холеными цивилизованными манекенами» и едва ли превосходят умом, нравственным поведением и способностью к созиданию нецивилизованных дикарей.

То ли из-за моего прежнего опыта преодоления трудностей, который не позволял отвлекаться на мелочи, то ли из-за революционного умонастроения, неважно в общем-то, по какой причине, ложные ценности не привлекают меня.

Я никогда не находил интереса в быстрых переходах этих лжеценностей из одной модной, но ничего не содержащей формы в другую, такую же. Даже сейчас, если книга или пластинка или фильм тиражируются миллионами ко-

пий, те для меня это достаточная причина не затруднять себя такого рода умственной или культурной «жвачкой». Есть, конечно, некоторые исключения из данного правила, но, как я показал в книге «Социальная и культурная динамика» (том 4, глава 5), исключения только подтверждают правило: подавляющее большинство «хитов»²¹ — однодневок, непрочных «успехов» и «бестселлеров на час» — представляют собой совершенно вульгарную интеллектуальную пищу.

Вместо того чтобы забивать мозги такой кашей, впитывал в себя бессмертные шедевры литературы, музыки, изобразительного искусства, скульптуры, архитектуры, религии и философии, науки и техники и гуманистической мысли. Подобное общее образование я получал, читая классические труды, посещая, насколько позволяли время и деньги, музеи, спектакли, концерты симфонической музыки, участвуя в работе различных литературных, художественных, философских и политических кружков и обществ. Через Жакова и других профессоров я вскоре познакомился с несколькими российскими знаменитостями в этих областях культуры. У меня также установились личные взаимоотношения с некоторыми лидерами эсеров, социал-демократов и кадетов, и я вновь начал культурно-просветительскую работу среди рабочих Путиловского и других заводов. В действительно демократическом обществе такая деятельность рассматривалась бы как обычная работа на ниве образования для взрослых и популяризации позитивистских²², прогрессивных и социалистических взглядов. Для загнивающего самодержавия все это было «революционной» и «подрывной» активностью. До 1911 года, однако, арест и тюремное заключение миновали меня.

Усваивая новые знания и ценности, я одновременно старался соединить мои взгляды в целостное, единое мировоззрение. Есть люди, которые не испытывают нужды привести мещанину в своей голове в некое подобие упорядоченной системы. Их ментальность напоминает мусорную кучу, в которой свалены вместе разнообразные и противоречивые обрывки знаний, философий, идеологий, несопоставимых ценностей и стремлений к ним. Эти легкомысленные, пустые люди часто бывают по-своему довольны жизнью, которая течет без кризисов и трагедий.

В противоположность людям этого типа, есть и такие, у кого сильно стремление к упорядочению и согласовыванию своих идей, ценностей и устремлений. Такие личности не могут не объединять их в более или менее согласованную систему. Я, похоже, принадлежу к этому «целостно-

му» типу. Мои ранние взгляды на жизнь рассыпались как карточный домик после начала учебы в церковно-учительской школе, я ощущал некий душевный дискомфорт и самопроизвольно начал поиски новой философии, чтобы восстановить единство и целостность моего «Я». Увеличившиеся естественнонаучные знания, более близкое знакомство с позитивистской философией и революционно-социалистическими доктринами указали мне направление, в котором следует строить новое мировоззрение. Я смог значительно продвинуться в решении этой задачи благодаря вечерней школе. Но и тогда новая система идей, ценностей и жизненных устремлений была создана лишь наполовину. Ее завершение пришлось на годы учебы в психоневрологическом институте в Санкт-Петербургском университете.

Как бы там ни было, но два года занятий на Черняевских курсах в столице оказались весьма продуктивными с точки зрения моего умственного, нравственного и культурного развития. К концу этого периода я почувствовал, что уже в основном готов к экзамену на аттестат зрелости, достаточно разбираюсь в основных областях культуры, и заметно продвинулся в создании новой мировоззренческой системы. Интеллектуальное развитие шло параллельно эмоциональному созреванию и становлению характера. Я был доволен результатами и, чувствуя себя молодым, здоровым и собранным, надеялся на дальнейшие успехи.

С таким настроением в феврале 1909 года я решил ехать в Великий Устюг, чтобы подготовиться к выпускному экзамену за гимназический курс в мае того же года. Там, в Устюге, я мог посвящать все свое время занятиям, живя с тетей Анной и дядей Михаилом, что обошлось мне дешевле, чем жизнь в Санкт-Петербурге. В Устюге я пробыл несколько месяцев до и после экзамена, который сдал в мае 1909 года на все пятерки²³. Аттестат открыл мне двери к университетскому образованию, ранее полностью для меня недоступному. Он позволял поступать в любой русский университет на выбор, однако одно препятствие все еще оставалось — «свидетельство о благонадежности», предоставляемое властями. Однако это не слишком беспокоило меня: я был совершенно уверен, что, несмотря на официально установленную мою «подрывную» деятельность и политическую «неблагонадежность», тем или иным путем смогу получить требуемое свидетельство от чиновников, рушащегося самодержавного режима. В конце концов я дей-

ствительно получил такую бумажку из канцелярии Санкт-Петербургского губернатора.

Время, проведенное до и особенно после экзамена, оказалось полезным и интересным. Дядя и тетя были простыми, очень хорошими людьми. Они зарабатывали на хлеб хлебом, т. е. выпекая и продавая хлеб и пирожные в своей палатке на городском рынке. Их доходы были весьма ограничены, но достаточны для удовлетворения скромных потребностей. Оба они были традиционно религиозными, честными и добрыми людьми в лучшем смысле этих слов. Из их небольшого домика на «красной горке», на окраине Устюга, открывался красивый вид на город и долины за ним. Дом был прост, но замечательно удобен внутри. Маленький палисадник и огород на заднем дворе делали его еще более симпатичным. Доброта, согласие и гармония во взаимоотношениях моих родственников каким-то образом передались и всей атмосфере дома.

Во время пребывания в Устюге я установил тесную дружбу со многими учениками и взрослыми горожанами. Некоторые из учеников гимназии, например, Петр Зепалов²⁴, Василий Богатырев и другие, стали моими друзьями на всю жизнь, до тех пор, пока одни из них не погибли, другие не исчезли во время коммунистической революции.

После первого длительного посещения Устюга я приезжал туда несколько раз в последующие годы. Как и Римья, Великий Устюг стал одним из главных мест, где я отдыхал, учился и занимался революционной деятельностью. В конечном итоге он оказался тем местом, где меня посадили за решетку и приговорили к смерти захватившие власть коммунисты..

Однако тогда, во время первого приезда в Устюг, один бог знал, что случится со мной в будущем. После экзамена я был окрылен открывшейся дорогой в университет, кипел энергией и надеждами и жил весело, проводя время с друзьями. Госпожа Удача продолжала улыбаться мне. В сентябре 1909 года я вернулся в Санкт-Петербург.