ВНЕЗАПНЫЕ ПРОВОДЫ. ИЮНЬ 1942

Рахиль — Израэль

Сбор урожая в садах закончился, и наша бабушка, оставшись без работы и постепенно привыкнув к новой для нее ситуации, стала заниматься добычей продуктов, продавая или обменивая вещи на рыночной площади в Бийске. От нашего совхоза до этой площади — примерно километров семь, и бабушка иногда ходила туда пешком, а иногда добиралась на попутных грузовиках или подводах.

Из одного такого похода на рынок она вернулась сияющая, и мы, заинтригованные, стали с нетерпением ждать ее рассказа. С гордостью она достала из сумки мешочек с... кофейными зернами. А произошло вот что. Она зашла в магазин. В темном углу, не веря своим глазам, она разглядела огромный мешок с необжаренными кофейными зернами. Осталось загадкой, каким образом этот мешок попал в Бийск, где почти никто не пьет кофе. На всякий случай она спросила продавца, что в мешке. Он не знал. Однако покупать «это» он ей не советовал, рассказав, что на днях несколько человек купили, а потом пришли к нему с жалобой, что он продает что-то настолько несъедобное, что даже каша из этих зерен не варится, хотя они варили их несколько часов кряду. Продавец потерял дар речи, когда, несмотря на его предупреждения, она купила почти два килограмма этих несъедобных зерен. Так и осталось неясным, откуда привезли этот кофе, и как долго он про-

лежал в магазине, пока, наконец, пришло время, оценить его по достоинству. И нашим друзьям из Литвы он пришелся по вкусу. Мы жарили кофейные зерна на обыкновенной сковородке, а поскольку кофемолки не было, то заворачивали обжаренные зерна в полотенце и измельчали молотком. Вот таким примитивным, но достаточно эффективным способом мы получали отличный кофе. Конечно, его нельзя было сравнить с тем, к которому мы привыкли в Дании. Но тут опять вопрос в приспособлении к тем обстоятельствам, в которых мы оказались. Как много лет пройдет, прежде чем мы снова станем пить кофе в Копенгагене!

Многие женщины в совхозе читали по слогам и с трудом могли написать только свою фамилию. Когда они узнали, что наша бабушка хорошо умеет и читать, и писать, они стали приходить к ней с письмами, просили их прочитать и написать ответ. В основном это были письма от мужей и сыновей с фронта. Они были очень благодарны бабушке и предлагали ей деньги за помощь, но она, естественно, отказывалась. Одна из женщин очень переживала, что ничем не может отплатить, и предложила помочь избавиться от вшей. Это, по местным понятиям, являлось знаком дружбы и уважения. Бабушка поблагодарила, сказав, что как-нибудь в другой раз.

Рахиль

Когда я впервые увидела эту процедуру, я не поняла, что происходит. Мы были в бане. В углу, на лавке я заметила двух женщин, поглощенных каким-то странным занятием. С гребешком в одной руке и широким ножичком в другой, они по очереди осматривали волосы друг у друга. Они были очень сосредоточены и даже не переговаривались. Понаблюдав за ними со стороны, я поняла, что они ищут вшей. Гребешок с мелкими зубьями использовался для того, чтобы найти вошь, переместить ее на нож и затем раздавить ногтем. Позже я

часто наблюдала подобные сцены — это был широко используемый метод личной гигиены.

Рахиль — Израэль

Наша нынешняя повседневность лишилась самых простых вещей, которые в нашей прошлой жизни подразумевались: вода, дрова, обычная кухонная утварь. Теперь все нужно где-то отыскивать, откуда-то привозить и как-то обустраивать. Уход за детьми и домашнее хозяйство легли на плечи Рахиль. И тем не менее по вечерам она находила время учить русский язык и довольно скоро уже могла читать русские газеты.

Привыкать к новым условиям жизни всегда трудно. Тем более оказавшись в совершенно незнакомом мире. Мы находились среди людей, которые в большинстве своем, хотя и относились к нам по-дружески, но с нами имели мало общего. Мы и думали, и чувствовали не так, как они. Их менталитет так и остался чуждым нам даже спустя годы, когда мы, казалось, свыклись с мыслью, что так и не вернемся домой.

Со временем размышления о нашей ссылке уже не причиняли такую боль, как в первое время. Может быть, потому, что теперь мы знали о масштабах военных действий и ужасах, творящихся на оккупированных немцами территориях. Мы понимали, что, находясь в ссылке, защищены от зверств нацистов и, возможно, от смерти в гетто, где погибли десятки тысяч евреев из прибалтийских государств. Однако не все депортированные придерживались такого же мнения. Некоторые литовцы говорили, что предпочли бы немецкую оккупацию ссылке в Сибирь. Позже мы узнали, что многие литовцы приветствовали немецкие оккупационные войска. Они ведь, эти доблестные воины фюрера, изгнали из Литвы советскую армию, а значит, и советскую систему, навязанную стране.

Наступил март. В Алтайский край пришла весна. Но с ее приходом произошло событие, осложнившее нашу жизнь в совхозе.

Однажды туда приехал политрук, чтобы проверить, не сбилось ли руководство и население крупного советского хозяйства с политического курса партии, а заодно проследить за депортированными, за их связями с местными людьми.

Политрук — значит политический руководитель. Им можно стать, но не каждому, кто захочет, а исключительно партийному работнику. В обязанности политрука входил контроль за работой партийной организации. Кроме того, он должен был наставлять на правильный путь и беспартийных.

Политрук, приехавший в наш совхоз, оказался настоящим аппаратчиком. И первая задача, которую он поставил перед собой, касалась нас, спецпоселенцев. Он хотел знать о нас все: откуда мы, кто мы такие, чем занимались раньше. Сделать это было не слишком сложно. Ему просто нужно было обратиться к начальнику НКВД, у которого в папках хранились подробнейшие досье на каждую семью. Затем он посчитал своим долгом убрать всех ссыльных с конторских должностей и перевести их на выполнение только физической работы. Одну из местных девушек он послал на ускоренные курсы бухгалтеров, и, когда она через шесть недель вернулась, Израэля сразу уволили и перевели на трудную физическую работу.

Израэль пошел к директору совхоза Дмитрию Селукянскому и объяснил ему, что он не отказывается от физической работы, но из-за своей инвалидности не может выполнять ее. Внимательно выслушав его, директор сказал:

— Не нервничайте! Я видел в бане, что у вас с ногами. Я постараюсь найти вам работу, которую вы сможете выполнять.

И он сдержал свое слово. Однако неугомонный политрук проследил, чтобы и Рахиль тоже определили на работу, так как, по его мнению, наша бабушка еще такая здоровая,

что в состоянии в одиночку запросто управиться с домашним хозяйством. И мы с Рахиль стали работать вместе.

Мы разбирали старые развалившиеся бараки, построенные из самана — необожженных кирпичей, сделанных из глины с примесью навоза и соломы. В этой части Сибири такой кирпич-сырец издавна использовался в качестве строительного материала. Главное условие: выбирать нужно целые кирпичи, которые можно повторно использовать. Работа была значительно легче рытья ям, но все равно очень трудная. Кирпичи оказались настолько хрупкими, что рассыпались в руках, превращаясь в пыль.

Но, к всеобщему удовлетворению, с разбором бараков мы справлялись и даже заработали кое-какие деньги. И самое приятное во все этом было то, что за нами никто не следил. Мы в этом смысле являлись свободными людьми. Мы сами определяли, в каком темпе работать.

В апреле начали сажать картошку. Как и всем в совхозе, нам тоже выделили участок земли, примерно три сотки. Но нам не на что было купить рассаду. И снова нам помог директор совхоза Селукянский. Когда он узнал, что у нас нет рассады, он разрешил нам брать картофельные очистки в столовой. А столовских работников попросил снимать кожуру потолще. Селукянский посоветовал брать кожуру как минимум с тремя глазками, то есть с тремя почками, из которых пойдут ростки.

Мы внимательно слушали его наставления, но не верили, что даже из самых толстых картофельных очистков может что-то вырасти. Мы даже немного расстроились, решив, что над нами смеются. Однако выбора у нас не было, и мы все сделали так, как он сказал.

Через несколько недель появились зеленые всходы на нашем картофельном поле. Они быстро росли, превращаясь в большие кусты ботвы, и спустя некоторое время мы попробовали первую картошку с собственного огорода. Нам казалось, что вкуснее ее ничего не ели, и стали с нетерпением

ждать сбора урожая. Но лишь радость этого ожидания и осталась у нас, поскольку собрать урожай с нашего поля нам так и не пришлось.

В один из дней в конце июня 1942 года внезапно появившийся и, как всегда не представившийся офицер НКВД без всякого выражения на лице приказал упаковать вещи и приготовиться к отъезду. Он не сказал, куда нас повезут, сколько мы будем ехать и не объяснил, почему нам снова нужно куда-то уезжать. Мы же вопросов не задавали. К тому времени мы уже знали, что вопросы представителям НКВД задавать бесполезно. Мы должны на их вопросы отвечать и подчиняться их приказам. Никому бы и в голову не пришло протестовать или просить об отсрочке.

Мы попрощались с нашими русскими друзьями и соседями, с которыми за время, прожитое в совхозе, подружились. Многие из них плакали. Они понимали, что нас опять ждет что-то страшное и неопределенное.

Было бы преувеличением сказать, что мы привыкли к местному климату, но мы прижились здесь. И было больно оттого, что нас снова куда-то вырывают и что каждая новая перемена ведет только к худшему. Никто не в силах был облегчить нашу участь.