ПРОЩАЛЬНЫЙ ГУДОК

 

Рахиль — Израэль

 

В тот год навигация на Лене открылась необычно рано, и уже в первых числах июля в Быков Мыс пришел первый пароход. На нем мы собирались плыть на юг, к Якутску, однако нам разрешили доплыть только до Кюсюра, поселка, находящегося в том же районе, что и Быков Мыс. Впрочем, имея на руках бумагу от Семикина, мы все-таки надеялись добраться до Якутска.

По прибытию в Кюсюр всем пассажирам приказали явиться в местное отделение милиции с удостоверениями личности и разрешениями на проезд. Мы решили рискнуть и остались на пароходе. Израэль, переговорив с капитаном, попросил его довезти нас до Якутска. Не требовалось долго объяснять капитану, что мы его отблагодарим, и он согласился.

Однако прошло какое-то время, и на пароход явился офицер НКВД в сопровождении двух человек в гражданской одежде, чтобы проверить всех, кто остался на борту. Нам приказали немедленно явиться в местное отделение милиции. Прочитав наши бумаги, начальник отделения пытливо посмотрел на нас и велел подождать за дверью. Через час он вышел к нам и сказал, что нам запрещено плыть дальше и на некоторое время мы должны остаться в Кюсюре, так как у нас нет разрешения на выезд из этого района. Мы с грустью вернулись на пароход, собрали багаж и сошли на берег.

 

В Кюсюре мы случайно встретили другую семью депортированных, и они, когда узнали, что произошло, предложили нам остановиться у них. Они жили впятером в одной комнате, но и вдесятером нам удалось-таки благополучно в ней разместиться.

Сначала мы думали, что нам разрешат уехать дня через два, но проходили дни, недели... Мы поняли, что ждать придется долго, и переселились в юрту к рыбаку, который надолго уехал на рыбалку.

Прошел еще месяц. Из-за полной неизвестности нашего будущего мы не находили себе места. Но, как говорится в русской пословице, нет худа без добра.

 

Рахиль

 

Хотя поселок Кюсюр находился на пятьсот километров севернее Полярного круга, условия здесь были лучше, чем в Быковом Мысу. Климат мягче, и растительности больше. Местные жители нам показали растение, которое хорошо помогало от цинги. Это растение — щавель. Каждый день я набирала полную миску для Израэля. Листочки щавеля — очень кислые и богаты витамином С. И уже через несколько дней самочувствие Израэля стало заметно улучшаться...

 

Рахиль — Израэль

 

Поскольку мы со дня на день ждали разрешения на выезд, то Израэлю не имело смысла искать работу. Мы продали почти все излишки одежды, предполагая, что в Кюсюре задержимся ненадолго. Но прошло два месяца, и мы почти свыклись с мыслью, что нам, возможно, придется остаться здесь на зиму. Мы послали несколько телеграмм в рыбтрест — головную организацию рыбного хозяйства Якутии. Ответов не было.

 

Однажды нас вызвал офицер НКВД. Он был в форме и с тем же, как у его предшественников, каменным лицом сказал, что если мы хотим ехать в Якутск, то власти не возражают. Что значит «если мы хотим?!» Дело ведь не в нашем желании, а в том, как и на чем теперь уехать.

Постоянного сообщения между Кюсюром и Якутском не существовало, и рассчитывать можно только на то, что по пути в Якутск на этой маленькой пристани остановится пароход. А чтобы попасть на пароход, нужно постоянно дежурить на берегу, а когда судно причалит, быстро погрузиться. Мы соорудили что-то вроде палатки, куда перенесли весь наш багаж и где могли укрыться от дождя, и стали, сменяя друг друга, дежурить в ожидании плавучего транспортного средства.

Начальник пристани предупредил нас, что после того, как мы увидим дым из трубы парохода, он прибудет в Кюсюр часа через три: плывет очень медленно.

Было около пяти утра, когда после нескольких дней томительного ожидания, наша бабушка разбудила нас, сообщив, что к пристани подходит пароход с баржами на буксире. В Кюсюре он должен остановиться для выгрузки бочек с горючим.

Мы быстро собрали последние вещи, которые у нас оставались в доме, и побежали на берег.

Было третье сентября 1943 года, пасмурный и холодный день. Из низких серых туч моросил дождь. Пароход бросил якорь, и пятеро мужиков стали выгружать бочки с бензином. Кроме нашей семьи, уезжали еще две. В весельной лодке рыбак перевозил людей на одну из барж, которая стояла примерно в пятистах метрах от берега. За один раз он мог взять в лодку только двух пассажиров и немного багажа. Когда он сделал несколько рейсов, наконец-то наступил и наш черед. Тут пассажиры на пароходе и на баржах закричали: «Быстрей! Быстрей!» Рыбак занервничал и сказал, что пароход отчалит через несколько минут.

 

Израэль

 

Рахиль с детьми села в лодку, и рыбак отвез их на одну из барж. Как только они выгрузились, он поплыл за мной и бабушкой. Когда он был на полпути к берегу, неожиданно раздался низкий гудок, и пароход, зачавкав лопастями, поплыл, таща за собой баржи. Я закричал и замахал руками, чтобы он остановился, но все было напрасно. Тогда я стал кричать Рахиль, что мы с бабушкой прилетим в Якутск на самолете и встретим их в речном порту, когда они туда приплывут.

Тысячи мыслей проносились в голове, когда я провожал взглядом медленно проплывающую баржу, которая увозила Рахиль и детей. Я стоял на берегу, ощущая свою полную беспомощность и заброшенность. Что они будут делать? Ведь у них нет ни денег, ни хлебных карточек — только два узла с одеждой. Где они остановятся в Якутске? Когда мы снова увидимся? Хватит ли у нас с мамой денег на билеты, если нам разрешат лететь самолетом? Придут ли еще пароходы до закрытия навигации? А если мы вынуждены будем остаться здесь до весны, то, что станет с Рахиль и детьми за зиму в чужом и далеком городе?

Мы так и стояли с мамой на берегу, провожая глазами баржу, пока она не исчезла за горизонтом.

В первый раз за все время депортации нашу семью разъединили, и больше всего меня беспокоили последствия. Без меня Рахиль придется очень трудно. Она плохо говорит и понимает по-русски, а это значит, что если вдруг возникнут какие-то трудности, она не сможет объясниться.

Моя мама была в полном отчаянии. Она понимала: при таких обстоятельствах может получиться так, что ей придется остаться на зиму здесь, до открытия навигации в следующем году. Я же не могу оставить ее одну здесь, но не могу оставить и Рахиль с детьми в Якутске.

Происшедшее глубоко и надолго врезалось в память. В последующие годы мне часто снилось, как я опаздываю на

 

пароход или на поезд: они уходят у меня на глазах, а я в отчаянии бегу за ними, но так и не успеваю догнать.

Обсудив случившееся, мы с мамой понемногу успокоились, и я решил все-таки рискнуть и подождать следующего парохода. Мы снова расположились на берегу и стали ждать.

Через три дня пароход с двумя баржами причалил к пристани, чтобы пополнить запасы угля. Пока он швартовался, мама переговорила с женой капитана и рассказала ей, как мы отстали от парохода и как нашу семью разлучили. Жена капитана пообещала замолвить словечко за нас, и капитан согласился взять нас и еще одного депортированного, Меира Слуцкого, который тоже отстал от парохода. Мы с облегчением вздохнули. Наконец-то уезжаем из Кюсюра!

На пароходе нас провели в маленькую, тесную каюту, где мы могли только спать. Но мы были довольны, поскольку плыли на юг, туда, где могли встретиться с Рахиль и детьми, и не обращали внимания на неудобства.

Пароход очень старый, все его механизмы изношены. Они работали натужно и неровно, зато по потреблению угля и выпуску черного дыма из трубы это плавучее средство могло побить все рекорды. Это плавание оказалось одним из самых необычных, которые я когда-либо совершал.

Несмотря на то, что в топках сжигали огромное количество топлива, корабль плыл очень медленно. Уголь быстро заканчивался, пароход отцеплял баржи и шел к ближайшей пристани для пополнения запасов, а затем возвращался за баржами. В результате таких челночных маневров пройденное расстояние увеличивалось втрое. На реке уже стали появляться мелкие пластинки льда — предвестники ледостава. Мы забеспокоились, что при такой скорости передвижения река замерзнет раньше, чем мы доплывем до Якутска.

Последней пристанью перед Якутском был поселок Сангар-Хая. Запасы угля как раз заканчивались, и, не доплыв двадцати километров до поселка, пароход отцепил баржи и отправился за топливом. Когда мы причалили в Сангар-Хая, я

 

решил сойти на берег, чтобы телеграммой сообщить Рахиль о нашем приезде, а также пополнить запасы продуктов на оставшуюся часть пути, на которую уйдет еще неделя. Пароход с баржами, по моим расчетам, должен был вернуться не раньше, чем через сутки, и, оставив маму на пароходе, я сошел на берег. Вместе со мной сошел и Слуцкий.

Когда Бог одаривал детей своих разными благодетелями, к нему он не был особенно щедр. Слуцкому примерно лет пятьдесят. Узкое лицо, седеющие волосы, зачесанные назад, и маленькие хитрые, постоянно бегающие глаза. Во всем его поведении было что-то нервозное и пугающее, но вместе с тем и загадочное, так что с ним следовало быть всегда начеку. И не раз подтверждалось, что бдительность и осторожность в отношениях с ним более чем оправданы.

Когда мы оказались на берегу в Сангар-Хая, я сразу пошел на почту. А после этого мы со Слуцким зашли в единственный в поселке ресторан или, правильнее сказать, в столовую, где столы стояли рядами, а заказанные блюда подавались через окошко. После скромного питания на пароходе еда в столовой нам показалась фантастически вкусной.

Было довольно много людей, и мы привлекли их внимание, поскольку не так часто они видели чужаков. Вскоре мы разговорились с теми, кто сидел рядом с нами, и рассказали, откуда мы и куда едем. Напротив меня сидела красивая, привлекательная русская женщина. Ей было не более тридцати. Правильные черты лица, добрый взгляд темных глаз, черные густые волосы, уложенные в замысловатую прическу. Она спросила меня, не знаю ли я ее племянницу Фросю, которая работает в Быковом Мысу. Я знал ее очень хорошо и рассказал Тане (так звали нашу новую знакомую) о Фросе и ее работе.

Мне нужно было где-то переночевать, и я спросил Таню, не может ли она помочь. Она ответила, что сама снимает комнату у пожилой пары, и тотчас же предложила спросить

 

у них разрешения оставить меня на ночь. Пообещала она подыскать что-нибудь и для Слуцкого.

Она работала заведующей магазином, и я зашел к ней в магазин как раз перед закрытием. Таня сказала, что все в порядке, ее хозяева согласны, и у знакомых она нашла место для Слуцкого.

Я помог ему найти дом, где он мог заночевать, и мы договорились встретиться утром на берегу.

Когда я пришел к Тане, меня ждал сюрприз: в центре маленькой комнаты был накрыт стол. Стояло несколько бутылок спиртного и всевозможные блюда с едой: пирожки, салаты, различные мясные блюда, о существовании которых я напрочь забыл за последние годы.

Хозяин дома предложил тост за мир и дружбу. Он сказал, что рад приветствовать меня в своем доме, и пожелал хорошего аппетита. На этот счет он мог не беспокоиться. Таня и ее хозяйка оказались отличными кулинарами, еда была очень вкусной. Я не мог вспомнить, когда еще ел с таким удовольствием. Один тост следовал за другим, и по мере того, как содержимое бутылок уменьшалось, мы становились все более оживленными. Казалось, что все барьеры, существующие между нами, сняты, и нам хорошо друг с другом, и мы свободно можем говорить обо всем на свете.

И вот в разгар нашей пирушки внезапно открылась дверь, и вошел Слуцкий. Выглядел он подавленным. Никто из нашей компании не обрадовался неожиданному гостю, потому что нам было хорошо, и мы не собирались заканчивать наш приятный вечер. Я спросил Слуцкого, что случилось, зная наперед, что ничего хорошего от него не услышу. Он посмотрел на меня и дрожащим голосом, с жалким выражением лица стал объяснять, что побоялся остаться у незнакомых людей на ночь. Ему показалось, что они, как только он заснет, постараются его прикончить и украдут часы и обручальное кольцо. Он, конечно, хорошо понимал, что его объяснение неубедительно, но умолял меня проявить к нему милосердие и

 

попросить у хозяев разрешения остаться у них на ночь. Он сказал, что будет рад, даже если они разрешат ему сидеть в уголочке на кухне.

Я не знал, плакать мне или смеяться, но выгнать его на улицу мы, конечно, не могли. Я все объяснил Тане и ее хозяевам, и они согласились оставить Слуцкого. Настроение у нас было хорошее, и в очередном тосте мы уже говорили: «дорогой друг». Слуцкому постелили в углу, на иолу, и он пошел спать.

Через некоторое время в дверь снова постучали. На сей раз это была Танина подруга, которая предложила нам пойти посмотреть кино в местном клубе. Мы приняли ее приглашение, и я был рад избавиться от Слуцкого хотя бы на два часа.

Когда мы вернулись, Таня достала бутылку хорошего грузинского вина, которое, как она объяснила, держала для особого случая. Мы снова сели за стол и, откупорив бутылку, выпили и стали слушать последние новости из Москвы по радиоприемнику, который стоял на тумбочке, в углу гостиной.

Чуть за полночь мы услышали гудок парохода. Слуцкий вскочил, сказав, что это, возможно, наш пароход. Этого, конечно, не могло быть. Не мог же наш пароход вернуться так быстро, но убедить его в том, что это не наш пароход, было невозможно. Он запаниковал, собрал вещи и быстро попрощался с Таней и ее хозяевами. Мне не хотелось покидать этот гостеприимный дом и выходить в ночь. Но если это действительно наш пароход, что мама подумает обо мне? Я неохотно собрался, поблагодарил Таню и ее хозяев за гостеприимство и извинился за беспокойство. Они сказали мне, что не будут запирать дверь, и я могу вернуться, если окажется, что это не наш пароход.

В кромешной темноте по тропинке и крутому склону спускаться было очень трудно. Конечно же, в ночи гудел не наш пароход. Я был очень раздражен поведением Слуцкого,

 

но уже устал и не стал возвращаться. Ночь мы провели в сторожке на берегу реки.

Пароход наш пришел утром, около десяти часов. Я рассказал маме обо всех своих приключениях и о гостеприимстве Тани и ее хозяев. Пароход отправлялся не скоро, и у нас появилась возможность снова подняться в поселок и еще раз поблагодарить Таню. Мама подарила ей два красивых носовых платочка, которые она вышила на пароходе, пока мы плыли.

При каждой встрече, пусть короткой, ты запоминаешь людей, с которыми общался. Когда я вспоминаю те часы, которые я провел в Сангар-Хая, я думаю о Тане... и о Слуцком.

Через четыре дня мы приплыли в Якутск. Это было 12 октября. Наш пароход оказался последним, пришедшим в Якутский порт в навигацию 1943 года.

Несмотря на все наши ожидания увидеть в порту Рахиль с детьми, нас никто не встретил. Мое разочарование вскоре сменилось тревогой, что с ними могло что-то случиться. Мы расстались пять недель назад. Я не имел представления, как Рахиль и дети перенесли поездку, чем они питались на барже и где они сейчас. О том, что телеграмма могла просто не дойти в срок, я не подумал. И напрасно. Оказалось, что она пришла, но лишь спустя два дня после нашего приезда.

У меня был адрес наших друзей, куда я решил сразу отправиться. Мама осталась в порту с багажом. До города было примерно три километра.

 

Рахиль

 

Никогда не забуду, как я с детьми стояла у поручней баржи, когда караван вдруг начал движение, а Израэль и бабушка остались стоять на берегу. Когда я поняла, что произошло, меня охватила паника. Но, собрав все силы, я совладала с собой, чтобы не напугать детей. Я машинально махала Изра-

 

элю и бабушке и отчаянно пыталась представить себе, как доберусь до Якутска. Израэль что-то кричал о самолете...

Совершенно неожиданно я оказалась на борту баржи с двумя детьми в окружении незнакомых людей. За два года, проведенных в Сибири, мне никогда не приходилось оставаться одной или в таком положении, когда ни Израэль, ни бабушка были не в состоянии помочь мне. Я еще плохо говорила по-русски, правда, многое понимала и могла кое-что сказать, но если я затруднялась, мне всегда помогали Израэль или бабушка. Но самым страшным оказалось то, что хлебные карточки остались у Израэля. Никто не мог предвидеть такую ситуацию. Я вспомнила, что в нашем багаже есть немного муки, которой может хватить на какую-то часть нашей поездки.

Баржа, на которой мы оказались, — самая последняя в караване, протянувшемся почти на полкилометра. Караван вел пароход «Пятилетка», что означает, как мне объяснили, пятилетний план. На этом самом большом пароходе на реке Лене основная часть груза — товары из Америки. Их доставили в Тикси и сейчас везут в Якутск, а потом дальше на юг.

На барже была большая каюта с простыми скамейками, на которых мы сидели днем, а ночью спали. Это мне напомнило комнаты ожидания, которые мы видели, когда ехали на поезде по Сибири. Еду готовили на корме баржи во временно сооруженной кухне. У плиты всегда скапливалось много народу, а потому обстановка там была напряженной и недружелюбной.

Из муки я пекла лепешки, которые детишки уплетали с большим аппетитом. Лепешки делались очень просто, на воде. Перед самой выпечкой кусочки теста скатывались в небольшие шарики, которые потом клались на плиту, посыпались солью и придавливались. Я часто видела, как русские и якуты пекли хлеб, и научилась этому. И за три недели пути в Якутск я стала большим специалистом по выпечке лепешек.

 

Санитарные условия на барже, мягко говоря, примитивные. Так что мытье детей или стирка превращались каждый раз в испытание. Однако, несмотря на все бытовые трудности, я чувствовала, что мы плывем на юг, где более приемлемый климат и, хотелось надеяться, лучшая жизнь. Днем мы сидели на палубе, греясь на солнце и любуясь пейзажами. Детям на барже было хорошо, они много времени проводили на свежем воздухе. С нами плыли еще две литовские семьи. Так же, как и мы, они перебирались из Кюсюра в Якутск. С ними я могла разговаривать по-немецки и пользовалась этой возможностью, когда у меня возникали трудности с русским языком.

Понятно, что все мысли мои были связаны с Израэлем и бабушкой. Яне знала, как долго еще мы будем в разлуке. Вспоминала нашу жизнь в Кюсюре и думала о том, что человек может адаптироваться к любым условиям. После испытаний в Быковом Мысу переезд в Кюсюр казался своеобразным освобождением. Хотя мы и оставались в забытом Богом месте, вдалеке от цивилизации и за тысячи верст от родных в Литве и Дании, наши условия определенно улучшились, и счастье, что нам удалось сбежать из Быкова Мыса.

Целый год мы не видели ни одного цветочка, а в Кюсюре много весенних цветов, которые мне напомнили анемоны с хрупкими пушистенькими стеблями и большими желтыми лепестками. Они издалека кивали нам головками, как бы приглашали нас в более теплые края, и дети кидались собирать их в большие букеты — мне и бабушке.

За два месяца, проведенных в Кюсюре, нам удалось поправить здоровье. Израэль полностью излечился от цинги, которой заболел в Быковом Мысу.

После трех недель плаванья, 23 сентября мы приплыли в Якутск. Я была уверена, что на берегу нас встретят Израэль и бабушка. Ведь когда мы отплывали из Кюсюра, я расслышала слова Израэля, что они прилетят в Якутск на самолете и встретят нас в порту.

 

Но в порту никого не оказалось. Я знала адрес Бернштейнов, наших хороших друзей из Литвы. У меня не оставалось иного выбора, как поехать к ним. Нас подвезли до города, и я, немного поблуждав, нашла дом Бернштейнов. Они нас тепло приняли, но ничего не знали ни об Израэле, ни о бабушке. Это очень обеспокоило меня. Я не понимала, что случилось, и не имела никакого представления, как и где мне искать их и как связаться с ними. Бернштейны стали подыскивать место, где бы я могла остановиться с детьми. К обеду они нашли Ольгу Николаевну, которая жила на улице Горького, недалеко от Бернштейнов. У нее была комната, которую она могла сдать нам. Мы сразу же туда переехали.

Среди депортированных, живших в Якутске, быстро разнеслось известие о нашем приезде. Вскоре наши друзья пришли нас навестить и узнать, в чем мы нуждаемся и чем нам помочь. Один из наших самых близких друзей из Литвы, Иосиф Лавит, тоже зашел и, когда узнал, что у нас нет ни хлеба, ни хлебных карточек, потащил нас в контору. Он переходил от одного окошка к другому, крича и суматошно жестикулируя, и, как оказалось, не напрасно. После долгих уговоров и переговоров Иосифу все-таки удалось добиться своего, и нам выдали пачку хлебных карточек. Мы пошли в магазин и получили наш рацион хлеба. Вкус у него был божественный. Детям настолько понравился хлеб, что они его ели так, будто это шоколад.

Теперь Шнеур уже мог помогать мне. Каждый день он ходил в магазин и отоваривал наши хлебные карточки. Я могла не опасаться, отпуская его одного, поскольку по улице в основном ездили повозки и редко когда проезжали грузовики. Сама я также занималась поисками продуктов, что было очень трудным делом в сентябре 1943 года. По нашим карточкам мы могли получить хлеб, масло, сахар и овсяную крупу, но пайки были очень маленькими, и приходилось искать какие-то еще продукты. Что-то покупали на рынке, но цены там запредельные, и продавцы часто обманывали. Толь-

 

ко спустя какое-то время я научилась делать покупки на рынке так, чтобы не обманывали.

Проходили дни, а от Израэля и бабушки никаких известий. Я не могла понять, почему по пути в Якутск он не мог отправить нашим друзьям телеграмму из Кюсюра или из другого поселка. В тот день, 12 октября, я, как всегда, отправила Шнеура в магазин за хлебом. Он пошел туда с Колей, одним из сыновей нашей хозяйки Ольги Николаевны.

 

Израэль

 

По дороге из речного порта я остановил грузовик и за пятьдесят рублей попросил водителя подвезти меня до центра города. Выйдя из машины, я спросил у прохожих, как найти улицу, на которой живут Бернштейны. По дороге к их дому, на противоположной стороне улицы я заметил двух мальчиков. Один из них внезапно остановился и внимательно стал смотреть на меня; потом с возгласом «Папа!» кинулся сломя голову в мои объятия.

Шнеур и его приятель привели меня к дому Ольги Николаевны, где в дверях, потеряв дар речи при виде меня живым и здоровым, стояла Рахиль.

После первых быстрых объяснений и заверений, что все хорошо, я нашел лошадь с повозкой и поехал в речной порт за мамой и багажом. Поздно вечером мама и я вернулись. Бесконечно уставшие, но счастливые оттого, что мы снова вместе.