ПТИЦЕВОДЫ

 

Израэль

 

Моя карьера эксперта по томатам продолжалась всего восемь месяцев, после чего я снова стал школьным учителем. Жена Климова, Анастасия Алексеевна, преподавала русский язык в Покровской школе. Осенью 1947 года, когда закончились каникулы, она спросила меня, не хотел бы я преподавать в школе немецкий язык. Она помнила, что когда мы приехали из Якутска, я приходил в школу устраиваться. Я с радостью принял ее предложение.

Заинтересованность Анастасии Алексеевны во мне, как в учителе немецкого языка, была не бескорыстной. Дочь Климовых, Нина, пошла в пятый класс. Как раз с пятого класса начинали учить иностранный язык, в частности, немецкий. Родители не хотели, чтобы, по их словам, «наша дочь знала его хуже, чем ученики в более цивилизованных районах страны». Поэтому они обратились ко мне.

Но мою кандидатуру сначала должны были утвердить в районном комитете партии. Проблем не возникло, поскольку свидетельство, подписанное фрейлен Рунд и Министерством образования Якутии, удостоверяло мою квалификацию, да и Климов, как один самых влиятельных людей в Покровске, мог замолвить за меня словечко.

Однако после моего назначения возникла другая трудность: школа не может предоставить нам жилье. И снова Кли-

 

мов пришел на выручку. Нам разрешили остаться в доме Багитовых до тех пор, пока школа не найдет, где нам жить. Итак, я опять стал учительствовать.

Мы занимались по тому же учебнику, где первое немецкое предложение было «Anna und Marta baden», а поскольку некоторые ученики были знакомы с моими учениками из Якутска, то вскоре восстановилось мое прежнее прозвище «Баден», а Шнеура стали звать «Баденуол». В этой школе училось много якутов, и большинство учителей — тоже якуты.

В интернате при школе жили ученики, приехавшие из самых отдаленных уголков района, на территории которого могла бы разместиться половина Дании. Однако жителей в районе насчитывалось не слишком много: примерно около шестнадцати тысяч, в сотни раз меньше, чем в Дании. Многие ученики — единственные, кто в семьях умел читать и писать. Борьба с безграмотностью в этом отдаленном уголке Сибири пока еще не принесла впечатляющих результатов.

Менталитет якутов отличается от менталитета русских. И потому не сразу можно понять их образ мышления и характер. Основные занятия — оленеводство, охота и рыбная ловля. Много веков у них не было письменности, и все их легенды и традиции передавались из уст в уста, от одного поколения к другому. Шаманизм имел глубокие корни в их культуре, и советской власти пришлось долго бороться с ним. Надо сказать, что никто окончательно не победил. Некоторые традиционные якутские праздники приходились на летние месяцы, и это было ярким примером того, насколько якуты привязаны к своим старым культурным традициям и обрядам, отправляемым по ночам. В такие ночи Покровск оглашался однообразным ритмическим пением, сопровождаемым горловыми вибрирующими звуками, различными завываниями и простыми ударами по бубну рукой или специальной деревянной колотушкой. Это действо, монотонное и самозабвенное, без энтузиазма воспринималось нами.

 

После образования Якутской автономной советской социалистической Республики в 1922 году у якутов появилась письменность. Вначале — на базе латинского алфавита, а в 1940 году — на основе кириллицы. Звукам, для отображения которых не нашлось русских букв, оставили латинское написание. Стали выходить газеты, журналы и книги на якутском языке. Переводили произведения как русских, так и зарубежных классиков. Открыли театр, где и пьесы, и оперы исполнялись на родном языке оленеводов, охотников и шаманов. Тем не менее переход к современному образу жизни был трудным, и на это требовалось время. Как и другие угнетенные национальные меньшинства, якутский народ страдал от культурного давления, которому его подвергали русские. С незапамятных времен отношения между русскими и якутами были натянутыми, и ничего не изменилось ни во время революции, ни спустя многие годы после. Взаимная враждебность открыто проявлялась в конфликтах с жестокими драками, которые возникали после пьянок.

Иногда зимой раздавался стук в дверь, и, открыв ее, мы видели якута, который привез кое-что на продажу. Он что-то непонятно бормотал по-якутски, и мы впускали его в дом. Он заходил внутрь, но оставался стоять у дверей, замерев в молчании. Было такое ощущение, что он оттаивал. Мы встречали таких людей зимой на улице. Их брови, ресницы и волосы были покрыты инеем, и когда они входили в помещение, им нужно было какое-то время, чтобы привыкнуть к теплу. Считалось невежливым сразу начинать с ними разговор. Если же, как только они входили, к ним обращались с вопросом, то ответа не получали. Но и ждать долго тоже не следовало: вошедший никогда бы не начал разговор первым. Таков был ритуал, который всякий раз повторялся, и мы изучили его правила.

Обычно якуты продавали молоко и оленину. Молоко замораживали в форме глубокой тарелки или чаши. Сливки

 

замораживались на поверхности этого круга, и дети очень любили соскребать их ложками и есть как мороженое.

Если мы что-нибудь у якута покупали, то лед молчания ломался, и продавец долго рассказывал, как он ехал до Покровска из деревни, или же о том, как лучше всего готовить мясо, и как хорошо, что мы едим оленину. Закончив рассказ, он снова выходил на мороз, чтобы отправиться на оленьей упряжке к следующему покупателю. Иногда якуты привозили на продажу зайцев или дичь: куропаток и глухарей, которых в здешних лесах водилось очень много.

То, что произошло с якутским народом после революции, оставило свой отпечаток на нем. Угнетение и дискриминация, которые эти люди испытывали годами, сделали их чувствительными и ранимыми. И для учителей-неякутов это создавало трудности. Необдуманное замечание могло вызвать совершенно неожиданную реакцию. Если кто-то из учителей делал выговор или строго разговаривал с каким-нибудь учеником-якутом, то тот мог замкнуться и потом постоянно молчал, и почти невозможно было снова войти с ним в контакт. В другой раз на подобные замечания ученик мог отреагировать агрессивно, обвинив учителя, что строг он только потому, что не любит якутов. Так что мне несколько месяцев пришлось вырабатывать тактику общения с этими своенравными учениками: никогда не повышать голос, быть более осторожным, когда шутишь, никогда не иронизировать, чтобы они не подумали, что над ними насмехаются, и быть справедливым, чтобы они не чувствовали какой-либо дискриминации по сравнению со своими русскими одноклассниками.

Многие учащиеся были очень умными, живыми и схватывали все на лету. Они могли спорить, если что-то не соответствовало их понятиям. На одном из уроков немецкого языка мы переводили текст, в котором несколько раз повторялось выражение «крыша красная». Один из учеников на это отреагировал: «Как так? Крыша не бывает красной!»

 

«Странность» его заявления объяснялась тем, что в Якутии не строили домов с черепичными крышами. Ученики оценивали новую информацию на основе своего собственного опыта и мироощущения.

Поначалу мне было трудно различать моих учеников и запоминать их фамилии. Большинство из них заканчивалось на «ов» или «ев»: Петров, Николаев, Сидоров, Иванов. И похожие фамилии — почти во всех классах.

Для европейцев якуты внешне похожи друг на друга. У них типично монголоидные черты — раскосые черные глаза, плоские носы, черные волосы. И потребовалось много времени, чтобы разобраться, кто из них Сидоров, кто Иванов, а кто Петров или Сергеев.

У учеников — свои трудности. Они, например, долго не могли привыкнуть правильно обращаться к учителям. В якутском языке нет официальной формы обращения, есть только фамильярная. И по-русски они ей тоже пользовались. Впрочем, со временем обращаясь к учителю они стали говорить более уважительно.

Несмотря на все эти трудности, у меня сложились хорошие отношения с моими учениками. Большое впечатление на них произвело то, что я владею пятью языками. Благодаря этому я пользовался уважением у них. Как и в Якутске, мне очень часто приходилось отвечать на такие вопросы, которые не относились к изучению немецкого языка.

В то время в Советском Союзе Поль Робсон был одним из самых популярных зарубежных певцов. Советские газеты часто писали, что он подвергается гонениям потому, что, во-первых, негр, а во-вторых, из-за того, что он прогрессивный борец за гражданские права негров. Однажды один из моих учеников задал мне вопрос, почему Поль Робсон не уедет из Соединенных Штатов и не переедет в Советский Союз, где ему будет гораздо лучше. При ответе на такие вопросы очень важно иметь в виду политику партии, которой должен следовать учитель и ни в коем случае не отклоняться

 

от ее официального курса. Немного подумав, я ответил, что, конечно, Полю Робсону было бы гораздо лучше в Советском Союзе, но его гражданский долг остаться в Соединенных Штатах, чтобы помочь черным бороться против дискриминации, которой их подвергают белые. И если Поль Робсон будет жить в другой стране, то черные так и останутся людьми без прав и все погибнут из-за неравенства, дискриминации и отсутствия хороших песен.

Отвечая на такие вопросы, учитель всегда должен быть готов дать ответ, который бы соответствовал линии партии. Атлетам необходимо постоянно тренироваться, чтобы быть в форме. Точно так же люди, занимающие ответственные посты в Советском Союзе, обязаны постоянно поддерживать хорошую политическую форму.

Все учителя обязаны были заниматься в политических кружках. В дополнение к нашей работе по подготовке к урокам, мы два часа в неделю изучали диалектический материализм, историю партии, а также мысли и высказывания Маркса, Ленина и, особенно Сталина, о классовой борьбе, экономическом развитии при социализме и роли пролетариата как авангарда партии. На каждое занятие политкружка мы приходили с докладами по теме, которую изучали на предыдущем занятии. Важно было быть в курсе всего происходящего и принимать активное участие во всех занятиях. В конце учебного года какой-нибудь партийный секретарь из местного комитета партии приезжал в школу, чтобы проэкзаменовать членов политкружка. Если его не удовлетворяла политическая подготовка учителей, он требовал, чтобы они вернулись к изучению того же материала на следующий год. Поэтому мы все старались сдать экзамен и не получать выговоры от какого-нибудь строгого функционера из районного комитета партии. Как правило, политкружок вел секретарь парторганизации школы. Среди членов политкружка я оказался единственным, кто знал иностранные язы-

 

ки, поэтому мои коллеги часто обращались ко мне с просьбой объяснить им значение незнакомых иностранных слов.

Однажды я шел домой с такого собрания вместе с коллегой, который спросил меня кто такой «космополит». Я объяснил ему значение и происхождение этого греческого слова. Я сказал, что космополит — это житель мира, который чувствует себя как дома везде, независимо от страны проживания и от национального происхождения. Это — нормальный человек, который всюду хорошо приспосабливается, разносторонний и опытный. Я не придал большого значения нашему короткому разговору. Для меня вопрос коллеги был одним из многих, которые мне задавали. Я просто в очередной раз объяснил значение еще одного иностранного слова.

Однако вскоре у меня появилось другое представление о ситуации, возникшей на вечерней дороге домой.

Как раз в это время Сталин начал кампанию против космополитов. Это была «охота на ведьм» с определенным антисемитскими оттенком. Она была направлена против всех инакомыслящих, против каждого, кто хотел иметь или уже имел связи с Западом, а также против любого, кто по неосторожности высказывался с симпатией о западной культуре и западном образе жизни. Радио, газеты и журналы ополчились на «безродных космополитов», и сталинская интерпретация этого слова в корне отличалась от той, которую я дал моему коллеге.

Оказывается, наивные были греки. Они и не подозревали, что много веков спустя хитрые космополиты примутся угрозами и шантажом подрывать советское государство изнутри. Эти мелкие, но очень злобные и коварные человекоподобные существа проникли во всю систему, и все советские люди должны теперь быть начеку, остерегаться интриг и ловушек космополитов. Советским людям рисовали пугающие портреты чудовищных монстров, которые ни перед чем

 

не остановятся, чтобы воспрепятствовать победному шествию социализма в направлении высшей его стадии — коммунизма.

Теперь я разобрался в том, что происходило. А что мой коллега? Как член партии он был хорошо информирован о кампании против космополитов, вот почему и спросил меня про это слово.

Я стал нервничать. Ведь если бы он захотел поставить меня в трудное положение, то мог бы сделать это очень легко, сообщив в партком о том, как я объяснил ему значение слова, звучавшего во всех партийных речах и растиражированного советскими печатью и радио. Я боялся, что однажды на меня укажут, как на «безродного космополита» или как на человека, симпатизирующего этим монстрам. Конечно, чтобы представить меня образцом воинствующего космополитизма, не нужно было иметь большого воображения. Но, к счастью, мой коллега не стал разглашать информацию, полученную им на вечерней дороге, и ничего страшного не случилось.

 

Рахиль — Израэль

 

Только через год мы смогли переехать с селекционной станции в маленькую квартиру, которую нам выделила школа. Квартира состояла из узкой комнаты, поделенной на две клетушки общей площадью чуть более двадцати квадратных метров. В прихожей была общая кухня, которой пользовалась еще одна семья, жившая в другой половине дома.

Наша новая квартира была намного хуже той, в которой мы жили на селекционной станции. Но ни на что иное мы не могли рассчитывать. Нам суждено было прожить в этой квартире самый длительный период за всю нашу депортацию.

Это — типичный якутский бревенчатый дом. Плоская, без скатов крыша покрыта слоем земли и глины. Крайний в

 

ряду из трех домов, тесно прижатых друг к другу, он стоял у обрыва к реке Лене. И летом, и зимой у нас был прекрасный вид из окна на реку, ширина которой в этом месте достигала нескольких километров. Окно с другой стороны смотрело прямо в тайгу. Дом находился близко к школе. Это было важно и для Израэля, и для детей. Особенно зимой.

В комнате с окном, выходящим на реку, мы сделали спальню для себя и Самуэля, который спал в высокой детской кроватке. Шнеур и Гарриетта спали в другой комнате, он — на лавке, она — на койке. Днем комната служила и гостиной, и столовой для всей семьи. Наша спартанская жизнь здесь оказалась самым стабильным и спокойным периодом за все время депортации.

Мы постепенно втянулись в повседневный ритм, в котором люди здесь жили, и который предопределялся суровым климатом и сменой времен года. Страхи не оставляли нас, но уже не были такими острыми, как шесть или семь лет назад. Мы стали спокойнее относиться к нашей ситуации, смирились с судьбой, уготованной нам. Но это вовсе не значило, что мы совершенно перестали надеяться на лучшее. Нет, мы никогда не теряли надежду даже в самые безнадежные и отчаянные моменты. Просто здесь нам лучше удалось приспособиться к ситуации. Мы успокоились, и нас уже не так сильно мучила неопределенность будущего.

Безусловно вое, через что мы прошли, отразилось на нас обоих, и особенно на наших отношениях друг с другом. Когда мы поженились, мы не могли и представить себе, что лучшие годы жизни проведем в экстремальных условиях советской Сибири. Все наши мечты о путешествиях, о семейном счастье, о совместных творческих идеях в одночасье рухнули. Все драматическое, трагическое, травмирующее душу мы, кажется, уже прошли. А впереди... Что впереди? Все та же неопределенность и неизвестные испытания. Но мы всегда рассчитывали на поддержку друг

 

друга, и это давало нам силы все перенести и выстоять. Извилистыми дорогами наши судьбы шли навстречу друг другу и соединились в любви, и мы делали все, чтобы защитить нашу семью.

Разумеется, мы не пытаемся идеализировать наши взаимоотношения. Как и в любой другой семье, были и несогласия, и ссоры, возникали разные сложные ситуации, когда от обеих сторон требовались терпение и уступчивость. Не всегда удавалось найти силы, чтобы справиться со всеми трудностями спокойно, иногда нервы от постоянного давления извне оказывались на пределе. Однако все эти годы мы знали: чтобы ни случилось, мы всегда поддержим друг друга, и никто из нас никогда не сомневался, что он был и будет любим.

Это было естественным состоянием для нас. Настолько естественным, что никогда не появлялось никаких иных мыслей, и когда мы осели в Покровске, когда у нас появилась возможность поразмышлять, мы еще яснее осознали, как много значим друг для друга.

Наблюдая сегодня за происходящим вокруг, и в частности за проблемами супружества, мы чувствуем, насколько в наших отношениях все было легко и хорошо. Сегодня мужчины и женщины, конфликтуя, выставляют бесконечное множество требований друг к другу, возводят, обороняясь, баррикады, и потому супружеская жизнь, с нашей точки зрения, часто принимает характер борьбы, бессмысленной бомбардировки, когда люди топят друг друга в спорах о равенстве, роли секса, свободе женщины, угнетении и набирают очки в дебатах о супружеской жизни, которые кажутся бесконечными. По нашему мнению, отличительной чертой взаимоотношений между мужчиной и женщиной является сегодня то, что каждый тратит много времени, чтобы определить, кто лучше. Все измеряется и взвешивается на основе готовых стандартов, которые стали общим мерилом и насильно применяются ко всем.

 

Возможно, мы ошибаемся. Весь этот переворот, свидетелями которого мы стали в семидесятых, принес кому-то пользу, но, насколько мы видим, в спешке забыли об индивидуальности каждого человека, о том, как он хочет прожить жизнь. Возможно, вновь приобретенное понимание отношений между мужчиной и женщиной и свобода, которой так наслаждается молодое поколение, и приведут со временем к счастливой и веселой семейной жизни. Но, нам кажется, если мужчины и женщины будут заняты слежкой друг за другом и выставлением требований, отчаянно добиваясь для себя хорошей жизни, они забудут, что надо просто жить. Ведь в результате получится, что ни женщина, ни мужчина, ни их дети так и не будут счастливы.

В некотором отношении у нас было меньше проблем в супружеской жизни из-за тех внешних обстоятельств, которые заставляли нас действовать, не придавая значения нашим недостаткам и ошибкам. По современным стандартам, и наши взаимоотношения можно рассматривать как определенные роли в сексе, разделении труда и ответственности. Но у нас никогда не возникал вопрос об измерении и взвешивании вклада каждого из нас в нашу супружескую жизнь, поскольку мы принадлежали друг другу, делили все поровну и боролись за одно и то же. Мы оба осознавали, что отдали наши жизни друг другу и хотели и дальше отдавать все самое лучшее, что было в нас. Наши чувства не изменились и после всех жизненных переворотов, через которые мы прошли.

Много времени уходило на борьбу за выживание, на обеспечение семьи едой, зимней и летней одеждой. На все это требовалось много энергии и денег. Чтобы хоть как-то разнообразить наше скудное меню, мы завели кур. А если точнее — несколько кур и одного петуха. Подрастая, куры давали яйца, а каждое лето — и новый выводок цыплят. Держать птицу, конечно, нелегкое дело, но для улучшения питания необходимое. Многие здесь разводили кур. Да и нам летом держать цыплят было не так уж сложно. Курятник выносили

 

задом и ставили его под окном. Куры могли свободно гулять с утра до вечера, находя себе пищу вокруг дома и в огороде. Вечером Шнеур и Гарриетта следили, чтобы все куры зашли в курятник.

Со временем мы умудрились стать хорошими птицеводами. Помня об опыте выращивания семян на селекционной станции, мы вели подробные отчеты по каждому снесенному яйцу. Для выведения цыплят отбирали яйца тех кур, которые лучше неслись и приносили самые крупные яйца. По каждой отдельной курице мы составляли таблицы и статистические расчеты. За три-четыре года нам удалось достичь действительно хороших результатов.

Куры, которых мы разводили, были белой итальянской леггорновской породы. У каждой — свое имя, чтобы мы их могли различать. Мы держали двадцать две курицы, и на уход за ними уходило довольно много времени.

Постепенно производство наше выросло настолько, что мы стали продавать яйца, и это значительно пополняло наш семейный бюджет. За сезон наша курица-рекордистка приносила 175 яиц, и если мы продавали месячную норму яиц, то выручали за них примерно половину месячной зарплаты Израэля. Очень скоро среди местных жителей Покровска распространились слухи о том, что ссыльные Рахлины, оказывается, большие эксперты по птицеводству, и люди стали приходить покупать яйца для разведения «рахлинской»... то есть, конечно, леггорновской породы. Мы очень этим гордились.

Зимой курам не хватало в питании кальция, но мы решили эту проблему по местному рецепту. Сжигались бычьи кости, мелко измельчались до порошка, и такой костной мукой мы кормили наших птиц. Это было отличное средство для восполнения дефицита кальция. И еще мы кормили наших кур старыми газетами, которые крошили мелкими кусочками. В бумаге содержалось какое-то вещество, необходимое птицам.

 

Первые яйца куры приносили уже в декабре или январе, и мы их с нетерпением ждали. Самое главное, яйцо нужно быстро забрать, чтобы курица не склевала его. Поэтому мы должны были вовремя знать, какая курица собирается снести яичко. Затем на голову этой курицы натягивали колпачок, сшитый из носка, так, чтобы она не могла расколоть снесенное яйцо. Как только открывался сезон, мы проверяли пальцем каждую курицу, чтобы узнать с яйцом ли она. Если курица была с яйцом, мы вынимали ее из курятника и пересаживали в коробку, выстланную сеном, чтобы мирно и спокойно она там снеслась.

Первое яйцо сезона получал Самуэль. Мы всегда отмечали это событие, чтобы и в темное время года создать в доме веселую и радостную атмосферу.

 

Израэль

 

В конце лета кур забивали. Только я мог справиться с этим заданием.

Недалеко от дома был огромный пень, оставшийся от спиленной лиственницы. Он был местом казни (так про себя назвал его я, и, вероятно, так же думали все члены семьи). Зрелище было более чем неприятным. Куры, которым отрубали головы, еще какое-то время оставались живыми и прыгали, разбрызгивая хлынувшую из шеи кровь. Один сосед показал мне, как это делается. Ничего подобного раньше видеть не доводилось, но другого способа люди не знали. И когда теперь в супермаркете я достаю из морозильной камеры готовую курицу, часто вспоминаю тот огромный пень, оставшийся от спиленной лиственницы.

Зимой содержать кур было гораздо труднее. Когда становилось холодно, курятник вносили в дом и ставили на кухне рядом с курятником соседей. И тотчас же начиналась су-

 

матоха, шум и вскоре по кухне, да и по всему дому разносился сильный запах помета. Но мы должны были терпеть, если хотели иметь кур. Мы делали все, чтобы в курятнике было чисто, но, к сожалению, от запаха избавиться не могли.

В самые холодные зимние месяцы вся наша жизнь протекала в стенах дома. Выходили только по острой необходимости. Долгими зимними вечерами сидели в комнате. Каждый занимался своим делом: кто-то готовился к занятиям, кто-то выполнял домашнюю работу, штопал одежду, играл с детьми.

 

Рахиль

 

Я часто читала и рассказывала сказки детям и так же, как и на селекционной станции, мы снова стали играть в нашу старую фантазерскую игру, глядя на пламя и тлеющие угли.

Самуэлю, когда он стал постарше, эта игра тоже очень понравилась. Мы подолгу сидели, глядя на огонь в печи. Я пересказывала старые сказки, показывая на различные фигурки, появляющиеся на тлеющих углях и в языках пламени.

Дни шли за днями, время тянулось медленно, без каких-либо крупных событий и испытаний для нас. Мы были счастливы, что выжили. Приходилось нелегко, особенно в конце месяца. Экономили на всем, чтобы дотянуть до зарплаты, но это не всегда удавалось. Особенно мне запомнились два события, когда ситуация оказалась просто критической.

Это было в середине лета 1951 года. Израэль страдал от приступов малярии и не вставал с постели. К концу месяца у нас не осталось ни копейки. Мы в буквальном смысле оказались нищими: в доме ни хлеба, ни масла, ни сахара. Не знали, что делать, поскольку занять денег не у кого. И были уже в

 

полном отчаянии, когда Израэлю пришла в голову блестящая идея.

Как и все работающие советские люди, мы являлись владельцами государственных облигаций. Каждый году работников высчитывали примерно месячную зарплату и вместо денег выдавали эти долгосрочные облигации. Операция эта была якобы добровольная, поскольку деньги, которые государство получало таким образом, шли на развитие и укрепление советского общества.

Израэль предложил мне взять все наши облигации и сходить в сберегательный банк, чтобы проверить недавно выпущенный тираж выигрышей и погашения. Ведь могла же хоть одна облигация из того количества, что мы имели, выиграть. Я с недоверием отнеслась к этой идее. Однако никакого другого варианта у нас не было. Я взяла облигации, и мы с Самуэлем пошли в банк. Один из сотрудников банка помогал мне проверять облигации. Он был дружески настроен и я чувствовала, что он понимает нас и относится с симпатией. Мы проверили уже почти всю пачку облигаций, и я потеряла надежду, утешаясь мыслью, что изначально шанс выиграть маловероятен. И вдруг мужчина, помогавший проверять облигации, подняв руки, воскликнул: «Вы выиграли! Вы выиграли пятьсот рублей!» Я не поверила своим ушам. Но когда сопоставили номер на облигации с напечатанным в списке, я поняла, что это правда. Радость неописуемая. Самуэль, которому в то время было четыре года, и тот понял, что произошло что-то чудесное, и радовался вместе со мной. Мы поспешили в ближайший магазин за продуктами.

Кроме хлеба, масла, картофеля, сахара и чая, купили консервы и многие другие продукты. За терпение детей в предыдущие дни, чтобы порадовать их, я купила немного шоколада.

Поскольку я и не надеялась, что хотя бы по одной из наших облигаций мы получим выигрыш, я не взяла сумку, и нам не в чем было нести накупленное. В магазине я одолжила

 

авоську, но туда вошло не все. Тогда продавщица дала мне металлическое ведро, куда и положили остальные продукты. Так мы и шли с Самуэлем. Он держался за ручку ведра, помогая мне нести его. С блестящим металлическим ведром, наполненным до верха разными продуктами в одной руке, и полной авоськой в другой, я торопилась домой, с трудом скрывая радость. Даже по покровским меркам у меня был очень странный вид в тот день, но я чувствовала, что это — триумфальное шествие. Когда мы вернулись домой, нас встретили, как героев. Мы быстро приготовили поесть, и этот день стал большим праздником в нашем маленьком доме.

Второй эпизод произошел шесть месяцев спустя, как раз перед Новым годом. После революции все религиозные праздники вычеркнули из официального советского календаря. Рождество и рождественскую елку отменили. Вместо этого появилась новогодняя елка, чтобы уж совсем не лишать людей радостей в самое темное время года. Новый год теперь сделали праздником, у которого были все признаки и традиции Рождества, хотя этот праздник никак не был связан с чем-то религиозным. Елки наряжались так же, как и рождественские, — цветными стеклянными шарами, мишурой, гирляндами и бумажными игрушками. Санта Клаус, который по-русски называется Дедом Морозом, тоже приносил детям подарки. Дни перед Новым годом были такими же суматошными, как и перед Рождеством в Дании. Все были заняты подготовкой к празднику, наряжали елки, вырезали украшения, покупали и заворачивали подарки и, естественно, готовили праздничные угощения.

Каждый год большой новогодний праздник устраивали и для детей в школе. Дети одевались в забавные костюмы, все танцевали, играли и, конечно, с нетерпением ждали приезда Деда Мороза. Он заходил с большим мешком за плечом, в котором для каждого находился подарок. Первый раз Самуэль принимал участие в этом празднике. Когда Дед Мороз подошел к нему с маленьким мешочком конфет, Самуэль ужас-

 

но испугался. Он закричал во весь голос и вцепился в меня, всем своим видом показывая, что не хочет, чтобы Дед Мороз приближался к нему. Он успокоился только тогда, когда разочарованный Дед Мороз с большой белой бородой и густыми белыми бровями ушел беседовать с другими, более разумными детьми.

Позже все ходили вокруг елки и пели разные песни. Детям все это очень нравилось, и они ликовали.

Теперь, когда снова приближались новогодние празднества, возбуждение охватило и наших детей. Подготовка шла везде. В каждом доме что-то вырезали, склеивали, и дети говорили только об этом. Лишь в нашем доме все было спокойно, потому что мы не праздновали Рождество. Правда, празднование Нового года не имеет ничего общего с религиозным праздником, но, тем не менее, мы ассоциировали это с чем-то, что не согласовывалось с нашими еврейскими традициями. Наряженная елка, как бы она ни называлась — рождественская или новогодняя — не могла быть в еврейской семье. Мы объяснили детям, почему у нас не может быть новогодней елки, и они смирились, хотя пока были маленькими, им, возможно, это трудно было понять. Однако они всегда принимали участие во всех праздниках, проводимых в школе, вместе со всеми.

Но в тот год Гарриетта и Самуэль умоляли поставить елку дома. Они хотели украсить ее и танцевать вокруг нее, как это делалось в каждом доме. Они продолжали просить елку, и, в конце концов, мы уступили, пообещав сходить за ней в лес вместе с ними.

За два дня до Нового года мы сходили в лес, нашли елку, спилили ее и торжественно принесли домой. Дети прыгали от радости и сразу же стали готовиться к новогоднему празднику. Они что-то вырезали, клеили, украшали елку каждый на свой лад и были просто счастливы. Мы с Израэлем относились к этому со смешанными чувствами, но не укоряли детей, потому что в нашей тоскливой и серой жизни и так было

 

мало радостей. К тому же, несмотря на все попытки дотянуть до конца месяца, мы снова оказались без денег, и нам не на что было купить продукты к праздничному столу.

Я умудрилась придумать очень скромную еду: жареную картошку, квашеную капусту, ржаной хлеб и компот из мороженой брусники. Увы! Радость ожидания праздника испарилась, как роса под солнцем. В таких обстоятельствах праздника не получалось и не могло получиться. Когда мы молча сели за стол с нашей скромной едой, то наряженная новогодняя елка в углу оказалась не к месту, она была лишней. Я поняла, что сделала ошибку, согласившись поставить ее. Теперь она — безмолвный свидетель трагикомической ситуации, в которой мы оказались. Сразу же после Сочельника мы выбросили елку, а на следующий день Израэль получил зарплату, и мы облегченно вздохнули. С тех пор у нас дома никогда не было ни новогодней, ни рождественской елки.

С тех пор, как я получила первое письмо из посольства Дании, прошло много времени. В 1947 году я первый раз отправила из Якутии послание моей семье в Копенгаген. И только через несколько месяцев почтальон принес ответ, который я так долго и с таким нетерпением ждала. Письмо было от мамы и моего брата-близнеца Айзика, которые сообщили мне все о нашей семье. Позже я связалась и с моей сестрой Добой, жившей в Швеции, в Гетеборге. Конечно, наша переписка была не регулярной, так как письма шли очень долго, несколько месяцев, а иногда и вовсе терялись в дороге. Я не могла написать обо всем, что хотела, и каждый раз должна была находить какие-то «обходные обороты», но такие, чтобы родственники поняли настоящее положение дел. Письма от моей семьи и наши контакты с посольством Дании стали той спасительной нитью, которая давала нам надежду, что в один прекрасный день мы уедем из этой чужой страны и вернемся в мир, к которому принадлежали.

Но иногда наша надежда на возвращение становилась призрачной. «Холодная война» была в самом разгаре, и ни-

 

какого намека на то, что советское руководство намерено изменить статус депортированных и разрешить им вернуться домой. И тем не менее после первых писем в посольство мы стали искать возможность, чтобы выбраться из Советского Союза и соединиться с нашей семьей в Дании. После обмена письмами, началась наша борьба за возвращение домой. Мы не догадывались о разочаровании, унижении и моральных пытках, через которые нам придется пройти в предстоящие годы.

Переписка с моей семьей обернулась еще одним благом для нас. Через некоторое время мы получили первую посылку от моей сестры Добы, которая какими-то путями из Гетеборга умудрялась помогать нам. В основном она посылала одежду. Некоторые вещи мы носили сами, а некоторые продавали и тем самым поправляли наше шаткое финансовое положение. В последующие годы ее посылки играли очень большую роль в нашей жизни.

Они, как и письма, тоже приходили не регулярно, но каждый раз, когда мы получали сообщение, что на почте нас ждет посылка, это был праздник. Как мы радовались, открывая посылку! Обычно это были большие мешки, сшитые из очень крепкого материала. Мы все стояли вокруг обеденного стола, на котором лежала посылка, и ножом или ножницами распарывали швы на мешке, а потом выкладывали содержимое на стол. Тут были платья и костюмы для взрослых и для детей. Все восхищенно рассматривалось, и сразу же обсуждали, что оставить себе, а что продать. Иногда в карманах жакетов или пальто мы находили маленькие спрятанные сюрпризы: коробочки с шоколадом, пастилки для детей или витамины. Иногда мы получали и кое-какие продукты, но это случалось очень редко.

В одной из посылок Добы была кукла для Гарриетты и маленький желтый медвежонок для Самуэля. При виде их они потеряли дар речи от радости, потому что никогда не видели таких игрушек. Куклу сразу же назвали Биргиттой, а

 

медвежонка Мишей. Так по-русски называют маленьких медвежат.

На Биргитту надели платье с нижней юбкой, чулки, туфли, маленький шикарный жакет, а на ее темно-русые волосы элегантную шляпу. История этой куклы печальна. Однажды, когда у нас снова не было денег, к нам пришла пара, купившая у нас кое-что из одежды. Когда они собрались уходить, женщина обратила внимание на куклу и спросила, не продается ли она. Мы ответили отрицательно. Но поскольку женщина предложила за нее почти целое состояние, мы не смогли устоять и продали Биргитту. Гарриетта была уже большой девочкой, и потеря куклы не стала слишком болезненной для нее. Самуэль же никогда не расставался со своим Мишей. Он его до сих пор хранит, как одно из сибирских сокровищ.

Другое его сокровище, оставшееся с тех пор, — маленькая деревянная лошадка, которую подарили, когда ему исполнилось два года. Каждый раз перед днем рождения детей мы были в затруднении, не зная, где найти подарок. Вот и тогда, перед днем рождения Самуэля мы не знали, что подарить. В магазинах купить было нечего. Один из учеников Израэля, узнав о нашем затруднении, пришел на выручку. Как и многие якуты, он был очень талантливым резчиком по дереву. Однажды после урока он подошел к Израэлю и скромно протянул ему что-то завернутое в тетрадный лист. Это была маленькая деревянная статуэтка якутской лошади.

В тот день в январе, когда Самуэль, проснувшись, развернул свои подарки, он был счастлив, увидев лошадку и шоколадки от брата и сестры. Лошадка стала одной из его самых нежно любимых игрушек, и он хранил ее долгие годы как реальную память о своем сибирском детстве.

Между прочим, и Биргитта, и Миша нравились и детям, и взрослым, когда Гарриетта и Самуэль выходили играть с ними на улицу. Таких игрушек здесь никто не видел, и сосед-

 

ские ребятишки всегда соперничали, кому играть с куклой и медвежонком.

Посылки часто спасали нас в самых безнадежных ситуациях, и мы очень благодарны Добе и моей семье за все, что они нам присылали. Некоторые посылки терялись в пути, но мы никогда не могли получить никакой компенсации. А у некоторых посылок была своя собственная история.

 

Израэль

 

В один из воскресных дней зимой 1951 или 1952 года мы навестили наших друзей Машу и Зелига Капульских, которые жили с нами в Покровске в течение нескольких лет. Зелиг женился на русской еще в Якутске. По профессии Маша — фармацевт, в Покровске она занимала большой пост — заведующей районной аптекой. От работы Маша получила хорошую квартиру, и по тем временам они жили довольно зажиточно. Они пригласили нас к себе, когда в Покровск приехал Муля Свирский, мой хороший друг, с которым мы ловили рыбу в Быковом Мысу. Мы давно не виделись с Мулей, с тех пор как уехали из Быкова Мыса, и о многом хотелось поговорить. Зелиг, Муля и я дружили еще с Литвы, где состояли в одной еврейской общине. Мы были одного возраста, имели много общего и всегда хорошо проводили время вместе. Мы обменивались мнениями о том, что произошло за прошедшие годы, размышляли о будущем. Когда мы увлеченно разговаривали, раздался стук в дверь. Вошла Маша и сказала, что пришел молодой человек с почты и хочет поговорить со мной. Я вышел в прихожую и увидел своего бывшего ученика, который работал теперь почтальоном. Он извинился за беспокойство, объяснив, что уже заходил к нам домой, где ему посоветовали зайти к Капульским. Он сказал что со мной срочно хочет поговорить начальник почты. Я не мог понять, что за срочность, но пошел с ним на почту.

 

На почте начальник заявил, что мне пришла посылка из-за границы. Я сказал, что это очень хорошо. Тогда начальник уточнил, что, к сожалению, посылка повреждена в дорожной аварии в Якутске. Далее он уточнил, что разбилась банка с клубничным джемом, и на почте теперь не знают, как возместить ущерб. Клубничного джема в магазинах не найти, и не хотим ли мы вместо джема, взять на соответствующую сумму шоколада. Я на это сказал ему, что нет проблем, и подписал протокол, согласно которому я принимаю предложение о замене варенья на шоколад и отказываюсь от всех дальнейших претензий по компенсации. Начальник почты остался доволен. Получатель посылки попался несклочный, и потому удалось легко и быстро уладить дело. Я вернулся к Капульским и рассказал им эту историю, которая очень удивила всех нас. Вскоре за разговорами о нашей жизни, о больших и маленьких событиях, мы забыли об этом случае.

Через два дня мы получили посылку и очень удивились, что на одежде не осталось никаких следов клубничного джема из разбившейся банки. Если банка разбилась внутри посылки, то на одежде обязательно остались бы пятна. Но их не было. Почему? Только через несколько лет эта тайна перестала быть тайной.

Когда мы из Покровска вернулись в Якутск, знакомая на главпочтамте рассказала нам, что произошло на самом деле. При виде иностранной посылки девушка, работавшая в посылочном отделе, не смогла удержаться от соблазна посмотреть, что внутри, и унесла посылку домой. Воровство раскрыли. При обыске у нее дома нашли все содержимое посылки за исключением клубничного джема, который она съела. Бедную девушку приговорили к десяти годам с отбыванием срока в исправительно-трудовом лагере. А поскольку в описи к посылке значилась банка с клубничным джемом, начальство вынуждено было дать объяснение. Факт кражи обнародовать не захотели, и дорожная авария — самое лучшее, что смогли придумать.

 

Через несколько месяцев после нашего визита к Капульским пришло печальное известие: умер Муля Свирский. Он работал бухгалтером в рыбтресте, к которому относился и рыбозавод в Быковом Мысу. По долгу службы он много ездил по Якутии, проверяя бухгалтерские отчеты различных отделений этой большой организации.

Во время одной из таких командировок на север Муля вместе с инженером из Москвы ехал на собачьей упряжке в небольшой поселок. С ними был и каюр, погонщик собак. Внезапно их настигла пурга — печально известная снежная буря, и горизонт исчез из виду. Опытный каюр знал, что делать, чтобы спасти себя и пассажиров. Он собрал собак в кольцо вокруг саней, и все трое, согнувшись, уселись в них и укрылись оленьими шкурами. Так они могли оставаться на морозе в безопасности.

Спустя некоторое время, пурга также внезапно утихла, как и началась. Муля сказал, что они немедленно должны добраться до поселка, который находился в нескольких километрах. Но каюр наотрез отказался ехать, говоря, что за этой пургой будет другая, слабее, но не менее опасная для тех, кто окажется а пути. Он хотел, чтобы они остались и переждали вторую пургу, но Муля очень торопился и пренебрег предупреждением каюра. Они пошли с инженером пешком.

Они ушли недалеко, когда началась вторая пурга. Они продолжали пробираться вперед, когда инженер потерял рукавицу. Муля, чувствуя свою ответственность, так как именно он настоял на том, чтобы не пережидать пургу, отдал ему свою перчатку, чтобы тот не отморозил руку.

В результате сам Муля, оставшись без перчатки, получил очень сильное обморожение, и когда через несколько часов они добрались до поселка, ему нужна была срочная медицинская помощь. Врач приехал только через несколько часов. Руку ампутировали, но началась гангрена, и по дороге в Якутск Муля умер.