АРХИПАСТЫРСКОЕ СЛУЖЕНИЕ

Каждое богослужение, которое совершал владыка Иосиф, становилось праздником для тех, кто с ним молился. Богослужения его отличались особой мо-литвенностью, возгревали в душах молящихся высокую духовную настроенность, приобщали к истинной небесной радости.

Владыка всегда очень тщательно готовился к службе. Сильно переживал, когда у него не звучал голос (а это порой случалось, так как Владыка был подвержен частым простудам). Но всегда перед службой он как-то свой голос настраивал, и еще дома, в своей резиденции, он примерно уже знал, на какой высоте звука он будет читать сегодня за Всенощной Евангелие. Владыка любил, чтобы служба была поставлена достойно, на высоком уровне. Он говорил: «В служении не нужна театральность, но фигуральность должна присутствовать обязательно». То есть чтобы не было никаких лишних движений, не было торопливости, чтобы духовенство не суетилось возле Престола или возле кафедры — все должно быть точно, лаконично. Это его характерная черта. Он любил красоту Богослужений, их глубину и старался, чтобы священнослужители с таким же благоговением относились к Богослужению, как и он сам.

В письмах Владыки и в различных записях можно встретить его размышления о Богослужении. К

одному новопоставленному пресвитеру он обращался с наставлением: «Богослужение требует красоты и естественности. И великие святители вселенские очень красиво служили. Они не признавали театральности, а служили изящно и естественно. Потому что Богослужение должно выражаться в лучших формах, возможных человеку: в его познании, в его должности, в его желании, в его образовании, в его, в конце концов, самообразовании, его природных качествах. А так служить, чтобы лишь только внутренне углубляться, а на наружные формы наплевать, — это не принимается Церковью, не принимается народом, никем».

Владыка хорошо знал богослужение на греческом языке, который освоил при общении с иноками иерусалимского Александро-Невского монастыря в Таганроге. И часто при посещении приходов своей епархии, где среди прихожан было большое количество греков, Владыка произносил некоторые возгласы на греческом языке, что со стороны греков вызывало восторг и благодарность¹.

Но больше других языков владыка Иосиф любил церковно-славянский. Он наделял его такими ласковыми эпитетами, как «нежнейший, бархатный, изящный». «Вы только вникните, — обращался Владыка на проповеди к народу, — «...показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху...» Якоже можаху!.. Какой дивный тропарь! Бархат, нет, велюр, а не язык! Никакой другой язык не может вместить в себя такого объема и глубины понятий!»

Очень часто Владыка читал проповеди. Митрополит Куйбышевский Мануил сказал по этому поводу: «Проповеди его отличаются образностью, поэтично-

стью и живостью»¹. Выходя на проповедь, Владыка, оглядит, какая паства в храме, что сказать. Особенно студенты вузов часто приходили специально его послушать. В зависимости от контингента были тон и содержание проповеди. Говоря проповедь просто и своеобразно, Владыка мог что-то явственно изобразить. Рассказывает, например, как Саломия плясала, угождая Ироду, — и сам показывает, как она это делала, — пройдет по амвону, как танец исполнит. Очень ярко, живо все передавал. Если он рассказывал жития святых, то говорил так проникновенно, что у слушающих на глазах наворачивались слезы. Эпизоды из их жизни он описывал настолько убедительно, что разрушались все временные перегородки, отделявшие алма-атинскую паству от времен первых христианских мучеников. Нередко, говоря проповедь, Владыка, в силу своей прозорливости, отвечал и на тайные, сокровенные помыслы и разрешал наболевшие проблемы прихожан. Так, один постоянный прихожанин Никольского собора, устав от тяготивших его семейных проблем, впал в уныние и, стоя на службе, размышлял: «Брошу их (жену и детей), завербуюсь, уеду на Север, буду им деньги посылать, и все. Хватит, надоело!» И Владыка, выйдя на проповедь, начал свою речь с «эпиграфа»: «Брошу! Завербуюсь! Уеду на Север! Деньги буду посылать! Хватит, надоело... Да? А крест твой кто же за тебя нести будет? А? Вот, дорогие мои, внимание нашего сегодняшнего краткого повествования обращено на тему крестоношения: как мы должны нести свой крест, данный нам от Бога...»

Бывало, говорил притчами, отчего те, кто не сразу мог понять их смысл, высказывали свое недоуме-

ние Владыке. Он же на это отвечал: «А если бы я говорил очень хорошо и понятно, то меня бы вот так!» И при этом взял себя за ушко, и потянул: «Во-от та-ак!»

Говоря о высоте проповеднического служения, Владыка с благоговением высказывался о возвышенном месте, с которого произносится слово Божие. Это отношение к священному амвону впитал он еще у себя на родине в Могилеве. «И мы все, служители и проповедники, поставленные на эту опасную и ответственную возвышенность, должны вам говорить и проповедовать, чтобы потом Христу Спасителю сказать: "Да! Мы все дни — говорили, проповедовали; а так как они приняли, то Ты ведь Сердцеведец, Господи, ниспослал им открытое сердце, о котором и они, и Церковь молились: о даровании нам чистого сердца и обновления благодатного во всем нашем организме и разума в нашем интеллекте"».

Всегда с благодарностью вспоминал он своего духовного отца и наставника архиепископа Арсения и клирика Ростовской епархии протоиерея И. Уманского. О каждом из них в свое время Владыка отзывался так: «Ты был один, у кого я взял прекрасный стиль слова, снискавший мне хваленье». И именно их он имел в виду, сказав однажды на проповеди: «Митрополита Филарета я очень рано полюбил, и если я его отшлифованные мысли не понимал, то я имел прекрасных изящных учителей, как Апостолы святые, простяки, которые имели самого изящнейшего в мире Учителя, неповторимого Учителя — Господа Иисуса Христа».

О Церкви владыка Иосиф говорил: «Могут быть разные веяния и разные влияния, и, чтобы сохранить церковность, может быть, даже придется архиереям и поступиться чем-то. Вполне возможно, что нужно чем-то поступиться, чтобы вообще не

остаться без ничего. Но сила в простых священниках, вот в таких сельских, служащих в небольших отдаленных храмах. Потому что священник этот сан имеет, антиминс имеет, чашу, хлеб, вино и служит, и молится как положено. В великих соборах может быть иначе».

Владыка Иосиф с особой любовью почитал Пресвятую Богородицу, которой ежедневно воспевал акафист. Он говорил: «Кто читает акафист Божией Матери, тот должен быть почитателем иноческого равноангельского жития. Так здесь оно связано с девством Владычицы». Сохранились его высказывания о Пречистой: «Царица Небесная в мир пришла, как утренняя звездочка, возвещавшая: вот-вот будет восход солнца. Рождение Царицы Небесной — как настоящая утренняя звезда. И в Писании это воспоминается Священном. Она предшествовала вечному Солнцу, пришедшему в мир, — Иисусу Христу, вечному теплу, вечному Свету и вечной Жизни. Как без солнца жизни на планете не могло быть, так и без воплощения Сына Божия все замерзло бы на разуме, и сердце было бы замкнутое на большой замок, и не могло бы быть красоты и лучезарности тепла христианства». В своей жизни Владыка старался никогда не разлучаться с Иверской иконой Богоматери, подаренной ему в день монашеского пострига иноками афонского подворья в Таганроге. И сам он осознавал, что Матерь Божия явственно покровительствует ему с самого раннего его детства, о чем писал в своей записной книжке: «Матерь Божия, пречистая и преблагословенная! Ты милостивно положила на сердце мое быть иноком с ранних моих лет! Недостоин я всех Твоих милостей, излиянных на меня, которые Ты сотворила рабу Твоему, ибо я почти босиком [был] принят в обитель Твою Белыническую, а теперь я имею панагию, жезл и орлец...»

Почитая святого, имя которого было дано ему при пострижении в монашество, владыка Иосиф всегда совершал Богослужение в неделю святых Праотцев пред Рождеством Христовым. Заканчивая однажды в этот день свое слово, он обратился к молящимся: «Так помолимся сегодня святым Праотцам, которые очень прекрасно выполняли закон, не написанный на бумаге, но начертанный в совести каждого человека — на сердце его, помолимся им, чтоб они помолились о нас Господу Богу. Попросим же праведного Иосифа, чтобы он молился Господу Богу об укреплении семейных уз, за удержание страстей людей в молодых годах да и в самой старости и чтоб он благословил в каждой стране и в нашем государстве всех тех, которые думают о том, о чем молятся верующие: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь».

Как при Иосифе питался и не оскудевал Египет в хлебе, так за его молитвы и за молитвы святых Праотцев да не оскудеет никогда пшеница, вино и елей в стране нашей благодатной, русской».

Владыка очень любил Никольский Кафедральный собор. Любил и ценил прекрасный хор Никольского собора под управлением регента Бориса Матвеевича Шевченко. И вообще любил церковное пение. Когда в конце 60-х годов были выпущены первые пластинки с записями пения хора Троице-Сергиевой Лавры под управлением архимандрита Матфея (Мормыля), хоровой капеллы под управлением Свешникова, владыка Иосиф всегда с удовольствием прослушивал эти пластинки. Ему очень нравилось церковное пение, хотя сам Владыка признавался, что музыкальным слухом он не наделен. И шутил: «Борису Матвеевичу тяжело служить вместе со мной, потому что мне трудно попасть в их тональность, а они никак не могут попасть в мою».

Владыка Иосиф благоговейно почитал своего почившего предшественника митрополита Николая (Могилевского) как одного из ярких и выдающихся иерархов Русской Православной Церкви, как исповедника, подвижника веры и благочестия. Он всегда молился о том, чтобы Господь упокоил его душу в селениях праведных, в день его блаженной кончины совершал панихиды на его могиле и часто сам обращался к нему за молитвенной помощью. И бывало, это почитание выражалось довольно своеобразно, с некоторым свойственным владыке Иосифу юродством. Будучи еще в сане архиепископа, на богослужениях в Кафедральном соборе он иной раз надевал митрополичью мантию покойного владыки Николая.

— Мы здесь далеко-о-о от Москвы, — говорил при этом владыка Иосиф, — похулиганить можно! Дух владыки Николая на мне! Дух владыки Николая на мне! — продолжал фальцетом владыка Иосиф, похлопывая ладонями по скрижалям надетой на его плечи мантии митрополита Николая.

Рукополагая ставленников, владыка Иосиф всегда в конце Литургии обращался к ним со словом назидания и нередко в этом слове, говоря о высоте священнического служения, приводил «Шесть слов о священстве» святителя Иоанна Златоуста: «Правда, он там очень пугает, потому что сам пугался, он сам этого боялся, боялся благодатных полномочий священнослужения. Но во всяком случае Иоанн пошел во пресвитера и в патриарха, а поэтому все за Иоанном Златоустом идем и по нравам, и во обычае, и в осторожности...»

О ставленниках Владыка однажды сказал: «У меня затейники чудес церковных спросили: «А можно ли семинарию обойти?» Я им ответил, что идеально было бы в школу преподобного Сергия попасть, тем более ныне. В Лавре ныне учащий состав, вероятно, во

всех видах — неповторим! Но если Промысел иль рок — тогда: читать бегло, Требник, Служебник осилить и всему этому по возможности тактику и этику выработать и приложить неотъемлемо! И возможно стать — Великим купцом!»

Владыка часто замещал ушедших в отпуск священников, сам служил священническим чином. Бывало, вместо требного священника совершал в соборе отпевания, сам исповедовал народ. «Все потихоньку уйдем из жизни, а потому, мои дорогие, не теряйте времени, спешите исповедоваться батюшке Афанасию, который направо и налево грехи прощает», — любил шутить Владыка. И сам он часто исповедовался у отца Афанасия и говорил, бывало: «Готовиться уже к смерти надо, а все лень...»

«...Дорогие мои, — обращался Владыка к народу, — не повторяйте на исповеди свои исповеданные грехи. Если вы, однажды покаявшись, не совершили того же греха, то будьте уверены, что в небесной книге Ангел ластиком стер, ножичком подчистил и выбелил то место, где был вписан ваш грех. Нет больше его, нет и надобности о нем, о раскаянном грехе, многократно говорить».

Об исповеди Владыка как-то написал: «Исповедуйте свои ошибки тем, кому доверите сердце Ваше!

Один грек, иеромонах в Таганроге, 50 лет тому назад перед исповедью мне сказал: «Ты смотри на меня как на глухого и слепого...» А я тогда был еще полу мальчик или полу мужчина и не понял слов его... Но когда я рассказал это Святителю, он рассмеялся и стал продолжать пить свой чай... Но как-то грек — священник из Чимкента был у меня... во время исповеди я вспомнил таганрогского грека-иеромонаха и стал, как Сарра, улыбаться под иерейским епитрахилем, вспомнив, что сказал мне тогда

мой же Святитель: «Идеальнее иметь духовника и не глухого, и не слепого!» Мой тот Владыка не имел специального духовника, а исповедовался у всех иеромонахов своего Отроча монастыря. (Так ныне и я.)».

Владыка очень любил молитву. О его молитвенном правиле, наверное, не знал никто, потому что это была внутренняя, закрытая от мира жизнь его души. Но молился Владыка постоянно, и тому были свидетелями многие. Владыка молился подолгу, не только днем, но и ночью, в домашней церкви и в своей келье, где был нарядно украшенный святой угол, или же в кабинете, где на его рабочем столе стоял небольшой аналойчик, на котором лежал епитрахиль, книги и архиерейский чиновник. Часто можно было видеть Владыку стоящим во весь рост или коленопреклоненным перед святыми образами. У него не было установлено для молитвы определенного времени. В дневные часы он молился в промежутках между беседами и встречами с посетителями и в течение дня постепенно вычитывал все положенное монашеское правило. Но главное — он творил Иисусову молитву, которая непрестанно совершалась в алтаре его сердца.

Секретарем Епархиального управления при владыке Иосифе был протоиерей Стефан Теодорович, который приезжал на Минина лишь несколько раз в месяц, в основном на обед. Была машинистка Татьяна Павловна. Но всю текущую канцелярскую работу по большей части выполнял сам Владыка. В его лице сочетались и секретарь, и машинистка, и делопроизводитель. В углу кабинета Владыки стояла старенькая зингеровская пишущая машинка, и днем и поздно вечером можно было слышать, как он одним пальцем стучит по ней, печатая ответы на письма, которых приходило великое множество. Но самое

главное, посредством чего осуществлялось управление епархией, — это его молитвенное предстательство пред Богом. Ни один вопрос не решал Владыка не помолившись. Назначение священника на приход, перемещение священника или увольнение за штат все сопровождалось молитвой. Сугубо молился Владыка святому праведному Симеону Верхотурскому. Он называл праведного Симеона «инспектором Алма-Атинского Епархиального управления». Часто Владыка писал ему записочку, в которой задавал святому вопрос или излагал какую-то ситуацию, которая в то непростое время была трудноразрешимой (например, о замещении на приходе священника, когда нет достойного кандидата или если с мнением Владыки были не согласны в Совете по делам религии и оставалось только уповать на помощь Божию и молитвенное заступление святого). И вот Владыка писал записочку, вкладывал ее в икону с мощами праведного Симеона, вставал на молитву и читал акафист этому святому, Спасителю или Царице Небесной. И обычно сложный вопрос вскоре разрешался чудесным образом. Находился достойный кандидат или звонили из Совета по делам религии и сообщали, что согласны с мнением Владыки: «Мы здесь подумали, Иван Михайлович, ладно, давайте делать так, как Вы предлагаете». И именно таким образом происходило решение многих проблем.

В архиерейском доме из прислуги была только Александра Диомидовна, или, как ее называли, тетя Шура, которая являлась и поваром, и уборщицей, и, прачкой. Но бывало, когда в выходной день тетя Шура отсутствовала, то и ее работу выполнял Владыка.

Почему Владыка всю работу старался выполнить сам? Все дело в его характере: он был очень подвижным, живым человеком. Ему было уже около семидесяти лет, но его никогда нельзя было видеть праздно отдыхающим.