Из тюрьмы в лагерь

 

За воротами нырнули в холодную кромешную тьму. Мороз усиливается – не менее 20 градусов ниже нуля, к ночи температура ещё более упадет. Поворачиваюсь назад – ничего не видно, тюрьма исчезла, потонула в вечерней мгле. В сердце осталось горькое воспоминание о первых терзаниях полугодового заключения. Что ждет дальше, не станет ли еще хуже, трагичнее?..

Ноги передвигаются с большим трудом. От продолжительного недоедания слабость дает себя знать, нет сил тащить себя самого, а тут еще вещи, хоть их и немного, но все же оттягивают обессиленные руки. Впереди ковыляет, опираясь на палку, генерал Тырванд. Идет налегке. Его огромные тюки с вещами несут два молодых эстонца. Не будь их, генералу пришлось бы все бросить на дороге или, в лучшем случае, раздать своим соотечественникам, у кого ничего нет, как, например, у его двух носильщиков, которых арестовали летом. Еще в камере Тырванд видел нужду таких людей, но ни с кем не поделился, хотя в его багаже были пальто, костюмы, разная обувь, белье и т. д. Если бы Тырванд мог предполагать, что ждет его в лагере, он из скареда превратился бы в филантропа. Хотя как знать...

Сплошной цепью идут рядом с нами вооруженные конвоиры и чуть ли не у каждого на привязи огромная овчарка, готовая по первому сигналу своего хозяина наброситься на нас и разорвать. Конвоиры ласково похлопывают своих псов, называя их по имени, успокаивая их крутой нрав, и тут же в наш адрес посылают трехэтажный мат за то, что наши больные не в состоянии быстро двигаться, постоянно отстают и задерживают всю колонну.

- А ну, прибалтийские бароны, - кричит ретивый конвоир, - пошевеливайтесь, подтягивайтесь. Вспомните, как вы подгоняли своих батраков. Теперь сами попробуйте почем фунт лиха. Давай, давай, прибавь шагу!

Во тьме и в глубоком снегу утонули едва различимые деревянные халупы кировчан, с наглухо закрытыми ставнями и воротами заборов. Нигде ни одного огонька. Чем дальше идем, тем медленнее двигаемся. Несколько раз останавливаемся, ждем, пока подойдут отставшие. Чуть светлее стало в районе железнодорожного вокзала. Прорезывались затерявшиеся где-то огоньки одиноких стрелочных разъездов. На какое-то мгновенье сверкнуло яркое пламя открывшейся топки проходившего мимо маневрового паровоза.

Подошли к длинному составу вагонов-теплушек, каждый из которых рассчитан на 40 человек. По команде «Грузиться», стали забираться в вагоны. Труднее всех приходилось больным и немощным. В отсутствии платформы им приходилось напрягать все силы,

 

чтобы дотЯануться до высоко распложенных дверей вагонов. Им помогали здоровые. Конвоиры же подгоняли, покрикивая: «Быстрей, быстрей, поворачивайся!»...

Внутри стены вагонов покрыты сплошным слоем инея. Мы попали, словно в ледник. Насквозь промерзшие нары покрыты ледЯаной коркой. Окошко забито деревянными досками, переплетенными колючей проволокой. Посреди вагона буржуйка с длинным рукавом-трубой. Тут же приготовлен уголь и растопка. Пока не заняли места на нарах, никто не хотел растапливать печку. Их отвоевывали с боем. Потерявшие человеческое достоинство и порядочность, несколько молодых эстонцев силой занимали места поближе в печке. Наконец все успокоились, кое-как разместились. Нашлись желающие лежать на полу рядом с печкой. Мне достался угол, покрытый толстым слоем льда.

Затопили печку. От угля печь быстро раскалилась, отводящая труба покраснела. Как только по вагону разошлось тепло, началось таЯание снега и льда. Как в хороший дождь, с потолка потекла вода. От неё не знали, куда спрятаться, промокали насквозь. Поочередно, по нескольку человек подходили к печке сушить одежду. Вещи развесили на нарах. Всю ночь никто не смог уснуть. Лечь на нары не представлялось возможным, пока на них не растает лед и снег. Только под утро, усталые и невыспавшиеся, угнездились на не успевших высохнуть досках и забылись тяжелым сном.