Снова перемены

Дяде Леве не сиделось на месте. В Смирнове мы прожили около четырех лет, и вдруг он решил, что задыхается в североказахстанской ссылке, что ему нужен совсем другой воздух. Смерть дяди Жени наверняка наложила тоже отпечаток на его решение уехать. Ни с кем из домашних он, конечно, не считался. Бабушка безропотно ему повиновалась. Дядя Лева решил уехать в Москву. Весь Казахстан был нашпигован ссыльными со всего СССР, и, наверно, поэтому в пределах этой республики люди могли переезжать из одного населенного пункта в другой. Но Лев Иванович замахнулся на Москву! Он мечтал поступить в аспирантуру, и именно в Москве! А имел он право жить и быть прописанным только в Казахстане. Это был безумный шаг, но он его сделал. Теперь предстояло избавиться, как он говорил, от обузы. Обуза — это его мать и две малолетние племянницы. И он решил нас отправить в Южный Казахстан, в город

Кзыл-Орду, где было много ссыльных корейцев и где легче было бы бабушке, плохо говорившей по-русски. Если бы «глава семьи» мог заглянуть в наше ближайшее будущее, то он, может быть, оставил бы нас в Смирнове, где у нас было уже свое хозяйство, и не бросил бы нас, все распродав, на бездомье, голод и бесприютность, которые мы испытали, вновь очутившись в Кзыл-Орде.

Для жизни в Москве ему нужны были деньги, а они могли появиться после продажи всего, какого-никакого, нажитого хозяйства. В Москву дядя Лева уезжал с мечтой об аспирантуре. Без него историческая наука никак не могла существовать и развиваться.

Я очень плакала, как всегда когда никто не видел, при продаже моей любимой коровы Маньки. Она была красивой, с темно-коричневой, с красным отливом, блестящей короткой шерстью, с большим белым пятном на морде и крутыми рогами. Купил Маньку крестьянин из далекой деревни и увел ее навсегда. Как же я страдала, когда ее уводили! Она упиралась рогами в землю и не хотела идти, тоже, наверно, страдала наравне со мной. Через несколько дней после ее продажи вдруг вижу, как во двор, словно кто-то за ней гонится, врывается моя любимая Манька с веревкой на шее, волоча за собой громадный кол, к которому была привязана новым хозяином, и сразу побежала к своему постоянному месту в коровнике. Как я обрадовалась ей! И какая же тоска ее одолела, и по каким одной ей ведомым приметам она нашла обратную дорогу? На следующий день явился ее новый хозяин и увел ее. Она навсегда исчезла из поля моего зрения, но не из памяти. Так странно, но до сих пор я вспоминаю о корове Маньке как о дорогом для меня существе, которого предали самые близкие для нее люди и выбросили из своей человечьей жизни.