Солнечное затмение. Барханы

Вдруг жарким летом разнеслась весть о солнечном затмении. Кто-то научил нас закоптить осколки стекол и смотреть через них на затмевающееся солнце. Это необычайное для меня событие произошло уже после ашхабадского землетрясения. Все дети и взрослые высыпали на улицу. Вдруг подул сильный ветер, закрутив дорожную пыль вместе с колючками и перекати-полем в разного размера воронки, закукарекали петухи, замычали коровы, залаяли собаки — и как-то стало не по себе. Жутковато. Начало темнеть. Мы не отрываясь следили через закопченные стекла за скрывающимся солнцем. Солнце ушло. И вдруг на небе высыпали алмазные звезды! Днем. Это было Чудо. Вскоре луна ушла и опять засияло жаркое солнце

И еще не забыть величественные Барханы! Это слово мне всегда хочется писать с большой буквы. Наши пионервожатые, два мальчика, старшеклассники из девятого класса, организовали поход на Барханы. Они были добры, улыбчивы, по-корейски скромны и доброжелательны. У одного из них оказался редкий по тем временам фотоаппарат, который фиксировал наш песчаный поход. У меня сохранилась одна фотография. Перед походом бабушка снабдила меня оладьями, и я очень довольная двинулась со всеми за город. Я всегда любила всякие общественные мероприятия. Навсегда врезается в память то, что поражает. Чистый, прозрачный и от этой прозрачности звенящий воздух, тяжелое золото громадных песчаных пирамид! Мы пытаемся взобраться повыше, но песок, осыпаясь под ногами, никак не дает подняться к вершине Барханов. И над всей этой первозданной красотой — ярко-синее небо с золо-

тым слепящим диском громадного круглого солнца. Натыкаемся на тушканчиков, каких-то больших пауков, боимся тарантулов и скорпионов. И еще — сознание того, что накануне бабушка получила телеграмму от тети Али о том, что она проездом с гастролей навестит нас со своим партнером и третьим мужем Шалвой Георгиевичем Пицхелаури (по сцене — Шалва Лаури) в нашей убогой землянке, вселяло в меня дополнительную радость и ликование.

Но помню и другие барханы. В другом походе. Когда мы уже из него возвращались, вдруг поднялся сильный ветер, мгновенно превратившийся в песчаную бурю. Тот, кто попадал в нее, знает, что это такое. Кромешный ад. Тучи песка носятся в воздухе, не давая открыть глаза, чтобы определить, куда идти. Во рту песок. Заблудившись в этом песчаном аду, мы оказались среди каких-то кирпичных строений, поняли, что это казахское кладбище, и безуспешно пытались спрятаться от бури за «жилищами» усопших. Безмолвный каменный город, без людей. Было страшно. Буря закончилась так же, как и началась. Как будто ее и не было. Уже много лет спустя, живя в Норильске, я вышла на улицу в сорокаградусный мороз, но с сильным ветром, и ощущение было таким же, какое я испытала летом в песчаную бурю.

В Смирнове и затем в Кзыл-Орде летом нас, школьников, посылали на сбор пшеничных колосков. Однажды нас отправили в колхоз, расположенный в окрестностях Кзыл-Орды. Нас отвезли туда на грузовой машине. И опять, в который раз, меня поразило увиденное. Сказка наяву. В хрустально чистом воздухе далеко вокруг простирается и купается в нем колосящееся море высокой, бледно-золотой пшеницы, с крупными колосьями, а внизу, ближе к корням, радуют взор островки ярко-синих васильков. Золото с синим. Ярко-зеленой стеной стояли плантации высокой кукурузы с созревающими крупными початками. Нас подвели к большому пруду, и я увидела то, чего до сих пор никогда не видела. В прозрачной воде налезали друг на друга большие рыбины, мы дотрагивались до них, но они не уплывали — некуда, только лениво шевелили хвостами и уходили куда-то вбок. А если отправиться подальше в пески, то вдруг, как мираж в пустыне, неожиданно вспыхивают огненным

пламенем плантации распустившихся во всей своей первозданной красоте восхитительных ярких маков. И над всей этой природной красотой — опрокинутая громадная чаша ярко-синего неба с плавающим в ней раскаленным золотым солнцем.

В самом же городе было пыльно, жарко, голодно. На базарах горы дынь разной окраски, длинных и круглых, полосатых арбузов; таинственно мерцающие рубины расколотых гранатов притягивали к себе — но можно было только смотреть и облизываться. Но иногда бабушка покупала нам арбуз или дыню. Так хотелось наесться на всю жизнь, чтобы больше не хотелось.

Жарким летом по утрам по громадным булыжникам кзыл-ординской мостовой грохотали трехтонки, идущие от Сыр-Дарьи, с выловленными из ее мутных вод громадными, как киты, сомами, — невероятных размеров усатая голова утыкается в стекло кабины, а хвост, не умещаясь в кузове, подпрыгивая, волочится по булыжникам мостовой.

Казахские слова «той» и «сабантуй» связаны с конскими скачками. Азарт, пыль столбом, крики, нарядные казахские одежды! Одним словом, праздник. Казашки, молодые и пожилые, жарили в огромных казанах и раздавали детям разных национальностей курт и баурсаки — очень вкусные казахские лакомства. И никогда в те годы никто не ощущал национальных различий. И со стороны казахов, несмотря на то что их республику наводнили ссыльные со всего Советского Союза, никогда не ощущалось даже намека на то, что они здесь хозяева. Как дети радовались праздникам! В жару купались в канале, берущем начало от Сыр-Дарьи, но он был грязный и всегда в нем плавала какая-нибудь гадость. Иногда ходили, но очень далеко, на озеро, где вокруг прозрачной воды бродили впервые увиденные мной пеликаны, распуская большие зобы, и вылавливали из озера рыбу.

В очередной раз, когда я украла у бабушки пять рублей, купив на них два пирожных, которые тут же проглотила, она в отчаянье от моего воровства позвала на расправу грозную тетю Клеру. Я дрожала от страха, но виду не подавала. Тетя Клера пришла, села на каны и первым делом залепила мне увесистую пощечину, а потом стала на меня кричать. Меня эта расправа глубоко оскорбила, как будто не я украла пять рублей, и я решила убежать из дома.