ЭПИЛОГ

 

Многое, что могло бы войти в эпилог, уже описано ранее. Например, моя поездка в 1957 году к матери Феди Варламова; приезд ко мне в Москву Володи Боброва и последовавшее вскоре сообщение о его смерти; изъятие А. Чижовым из дела КПМ гнуснейших своих показаний.

Все наши следователи, которые стряпали дело, разжалованы, лишены наград, полученных во время службы в МТБ. Лишены, таким образом (из-за полного разжалования), больших пенсий. Восстановиться в партии никому из них не удалось. Ибо восстанавливаться надо было в Воронеже, а там и люди, и документы против них. Их надо было бы судить. Они ведь преступники.

Личному представителю министра Госбезопасности СССР при

 

Воронежском областном управлении МТБ полковнику Литкенсу удалось избежать смертной казни только потому, что он сразу же после разжалования исчез из города на 10-12 лет — уехал в Каракумы, устроился там рабочим в какой-то экспедиции.

На заводе тяжелых механических прессов в Воронеже Юра Киселев и Боря Батуев частенько встреч? ч»; работавшего там же бывшего начальник? следственного отдела, бывшего полковника Прижбытко. Он работал чертежником в техотделе.

А была встреча еще повеселее. В начале 60-х годов река Воронеж была еще нормальной и левый пойменный берег еще не был затоплен и изобиловал удобными для купания бухточками, небольшими пляжиками, закрытыми с трех сторон лесом до самой воды и даже в воде — ивами. И вот однажды, гуляя и резвясь, выскочили в такую бухточку из зарослей Борис Батуев с малокалиберной винтовкой и его шурин Иван Дрычик — с охотничьим ружьем. И перед ними оказался и стал в ужасе пятиться к воде и в воду голый, толстый, обрюзгший человек. Лютый страх сковал его движения, он дрожал всем телом и, оборачиваясь во все стороны, искал помощи белыми глазами. Но никого, кроме Бориса и Ивана, даже и на другом берегу не было. Когда ребята миновали бухточку, Борис спросил Ивана, не заметил ли он чего-либо особенного в этом ожиревшем борове. Иван сказал:

— В глазах его был страх смерти. Я никогда не видел такого страха в глазах человека. А кто он?

— Это бывший мой следователь, бывший майор Белков.

С Володей Филиным (он нашел меня по публикациям в печати) я регулярно переписывался и был у него в Астрахани году в 66-м, а позже он — у меня в Москве. И Саша Филин, его брат, тоже бывал у меня. Он и сообщил мне горькую весть, когда друга моего не стало. Сердце.

Ежегодно, бывая в Москве, заходил ко мне большой, радостный и радушный Ноте Лурье. И мы беседовали с ним о Бутугычаге, об Олеге Троянчуке (он не нашелся), о Якове Иосифовиче Якире, который в 70-х годах уехал и уже умер там, в Израиле. Недавно пришло печальное известие из Одессы — не стало и Натана Михайловича.

Московские писатели в 60-70-е годы знали и сейчас помнят оргсекретаря писательской организации Виктора Николаевича Ильина. Он работал в Союзе писателей более 20 лет. А в свое время был он комиссаром госбезопасности (что сейчас соответствует званию генерал-майора) и был незаконно репрессирован в

 

годы войны. И на этой почве произошло у нас некоторое сближение.

Году в 75-м захожу я к нему однажды по мелкому вопросу — бумажку какую-то подписать. Он подписал и задержал меня:

— А вы знаете, кто у меня здесь был и в этом же кресле вчера сидел?

— У вас десятки людей бывают за день.

— Он в вашей жизни большую роль сыграл.

— Не могу угадать.

— А был у меня вчера бывший полковник Литкенс! Знали такого?!

— Еще бы не знать. Он не раз меня лично допрашивал. А что он к вам заходил?

— Мы какое-то малое время работали с ним вместе, был он у меня в подчинении. И вот зашел с просьбой помочь ему восстановиться в партии. Но вы сами знаете, что дело КПМ совершенно ясное и чистое. И ничего у него не выйдет. Сам знал, что делал... Между прочим, о вас хорошо отзывался.

— Это в каком же смысле?

— На следствии хорошо держались.

— А-а-а! Ну что ж. Это, пожалуй верно... Только не нужны мне похвальные отзывы палача!

Иван Широкожухов сошел с ума в лагере. Его, как и Ивана Подмолодина, особенно зверски били на следствии — вышибали фамилии членов левобережных групп. Он жив, но безнадежно болен.

Никогда не забуду похорон Ивана Подмолодина. Помню его молодым и здоровым, голубоглазым летчиком воронежского аэроклуба. Это был человек благородный и лицом и сердцем.

Как я уже говорил, Иван сошел с ума от тяжких побоев и потрясений уже в первые дни следствия. Начал бредить. Но даже в бреду не выдал членов своей группы. (Поэтому Подшивалов, которого не знал Чижов, остался на свободе). Уже схваченный болезнью Иван Подмолодин, когда его мучили, кричал страшно. Моя одиночка была недалеко от камеры Ивана. Его смертные стоны и вопли в ночной зловещей тишине тюрьмы останавливали кровь в жилах, заставляли содрогаться сердце... Бредовые показания Ивана Подмолодина были использованы в деле, позже он был отправлен в Институт судебно-медицинской экспертизы имени Сербского, а дело его было выделено в так называемое «особое дело». В 1953 году его перевели в орловскую психиатрическую лечебницу, в тюремное отделение. До него не дошли ни снижение срока, ни амнистия, ни реабилитация. О нем как бы забыли.

 

Лечить Ивана начали лишь незадолго до смерти, после того, как мы с Борисом, узнав, что он лежит в Орловке, пошли к председателю КПК В. В. Самодурову, привезли к нему отца Ивана, с трудом разыскав его на левом берегу. Ивана перевели тогда из тюремного отделения больницы в обычное.

Умер Иван 12 декабря 1956 года. В этот же день пришла его отцу телеграмма из больницы. Он позвонил Борису. 16-го мы были с Борисом в похоронном бюро. Там сказали: лютая зима, нет цветов. Венок, однако, в цветочном магазине нам взялись сделать, если мы достанем гибкие ветки лозы. По глубокому снегу мы прошли в Новый парк и нарезали длинных веток желтой акации. Венок получился. Траурную надпись на ленте я писал сам. Читал свидетельство о смерти — кровоизлияние в мозг. Перед смертью пришел в сознание. Говорят, такое бывает.

Хоронили Ивана в лютый декабрьский мороз на занесенном снегом кладбище за заводом имени Коминтерна. На похороны пришли почти все члены КПМ. Ехали на кладбище с левого берега на другой конец города вместе с гробом в открытом грузовике. Несли гроб к могиле. Я и Борис — впереди. Я — справа, он — слева. Опустили в черную яму. Бросили по горсти промерзшей земли, поставили крест. С кладбища опять поехали на левый берег, к отцу Ивана, помянули по христианскому обычаю. Водка была кстати — зуб на зуб не попадал. Еще позже собрались у Юрия Киселева. Пили и не пьянели. Чижова не было. А остальные мы как дружная семья: Борис, Юрий, я, Рудницкий, кто-то из Землянухиных, Сидоров, Сычов... Возникло чувство кровной близости...

Вспомнился сейчас отец Подмолодила — Трифон Архипович. Жаль старика. Потерять сына — самое ужасное горе на земле...

На кладбище снег на дорожках был хрусток. Гроб черен. На крышке мелом нарисован крест. Мы несем гроб к черной яме. Рыдает (навсегда в моей памяти) сестренка Ивана, Ивана Трифоновича Подмолодина. Вечная память тебе, дорогой друг Иван!

Следующим событием, которое собрало под одним кровом бывших членов КПМ, живших тогда в Воронеже, было событие радостное — моя свадьба, точнее наша с Ириной, Ириной Викторовной Неустроевой, свадьба в феврале 1963 года.

Из друзей по КПМ на свадьбе нашей были Борис Батуев, Юрий Киселев, Николай Стародубцев, Александр Селезнев, Володя Радкевич. Жаль, что Славка Рудницкий по какой-то причине не смог прийти.

Коля Стародубцев читал мои стихи, которые заучил по тюремному перестуку: «Сердце друга», «Ты помнишь, Борис...». Все были потрясены.

 

Большое впечатление произвело на всех — родных и гостей, и особенно на Ирину,— наше зековское пение песни «Ванинский порт». «Обнявшись, как родные братья», соединив руки и плечи, пели стройно, вдохновенно. Уже нет в живых двоих из певших, а оставшимся она помнится, эта замечательная песня, соединившая нас шестерых в единое целое. А при таком соединении, при такой дружбе и братстве ничего не страшно.

Должен сказать, что на многочисленные свои послелагерные встречи — на дни рождений и свадеб, на юбилеи ареста, освобождения и реабилитации — мы никогда не приглашали А. Чижова. Большинство ребят не поддерживало с ним никаких отношений.