Поездка в Москву

Записи в отдельной книжке

15.VI.918 г. Худшие элементы забрали верх, и я сижу в маленьком огородике разоренного фабричного двора, на заводе Бажановых, куда приехал наниматься конторщиком. Так повернула фортуна свое колесо. Вместе с Россией и многими странами я лично тоже раздавлен этим поворотом и агонизирую, мечусь в прахе в попытках подняться. У Бажановых необычайно любезны и сами предложили работу,— условия такие: 1000 р. в месяц (временно берутся давать комнату и стол за 300 р.),— занято 9 час. в день (от 9 утра до 6 веч.),— работа: корреспонденция с заказчиками, проверка бухгалтерии, выдача жалования рабочим и замена хозяина при отлучках с завода, если явятся заказчики. Довольно сложное и темное пока для меня дело, хотя Н. Г. уверяет, что времени будет оставаться много для моих собственных работ. Когда я спросил в чем же будут заключаться мои обязанности, он сказал: Что же, Михаил Осипович, нам говорить об этом — что захотите, то и будете делать, вот и все, а чего не захотите, то и неволить не будем. Таким образом, дело сладили быстро. Оно не так худо и не так хорошо, как я полагал.

Очень просторный двор, почти за городом, бульвар на улице, садик и огород при конторе — все это в смысле воздуха не худо (хотя булыжное шоссе, автомобили, трамвай дают много шума и пыли). Само дело хотя и очень жизненное, но подрывается в корнях своих революцией. Ежедневная угроза отнять электрическую энергию, нехватка нефти у города, недостаток железа, приходится разыскивать его... Считать положение завода прочным никак нельзя, как, впрочем, и всех явлений теперешней жизни. Стало быть, и мне приходится менять непрочное на непрочное и полной уверенности питать нельзя.

Сытин Иван Дмитриевич и по телефону и в личном свидании был чрезвычайно любезен, я у него провел 2 ½ часа, он много говорил о своей катастрофе, причем сообщал прямо невероятные вещи (платит 950 тыс.

в месяц рабочим! Последние свои паи на 4 ½  милл. заплатил, чтобы не довести дело до дальнейшего разорения). Расспрашивал про мои дела, говорил, что давно имел в виду меня, для издания народной газеты (не политического, а религиозно-нравственного направления), предложил издать брошюрами вновь написанное мной и старые статьи, если рассортировать по темам. Согласились ехать в воскресенье в Сергиев Посад. Говорил, что личную свою катастрофу считает заслуженным наказанием от Бога, и даже если бы пришлось жизни лишиться, то и то было бы заслуженно — за ослепление в прошлом и работу в направлении толстовства и революции. Собирается в монахи. Ему 67 1/2 лет, но он вынужден за смертью своего помощника снова погрузиться в черную работу. Хотел бы оставить дело в цветущем состоянии (9 человек детей). Мечтает в компании с американцами купить 35 дес. земли около Москвы и развить опять огромное издательское — сытинское дело. Говорил, что в молодые годы воспитывался на моих критических статьях в «Неделе» и помнит, что они имели тогда необыкновенный успех. Говорил о целом кружке писателей религиозно-нравственного направления — Булгаков¹⁵², Дурылин¹⁵³, Новоселов¹⁵⁴ и пр., которыми предпринимается издательство целой серии народных книг. Хотел бы, чтобы я свою серию дал. Очень заинтересован подготовленными мной брошюрами и просил поскорее ему доставить. «Я не писатель, я просто исполнитель, увлекаюсь красотой самого дела, широкой постановкой,— и мне нужно только продать и нюхом, так сказать, убедиться, что вещь пойдет, и тогда дело в шляпе.»

Советовал мне взять место у Бажанова, говорил, что я, конечно, буду иметь время работать для себя и буду прирабатывать на этом.

Я возвращался по Тверской в 11 (в 9-ом) часу вечера. Великолепный закат солнца, как раз в отверстие Триумфальной арки и я счел это счастливым предзнаменованием. Кто знает, не послал ли мне Отец Небесный Сытина как последний этап моей литературной деятельности, так же как когда-то был послан Суворин, а раньше Гайдебуров. Сытину, который очень похож на Суворина даже физически, видно, очень хочется завязать со мною тесные отношения.

Что у меня подготовлено:

1) руководство к счастливой жизни,

2) руководство к публицистике,

3) проповеди Михаила (нужно пополнить),

4) социал-аристократы,

5) путь спасения,

6) открытие Бога,

7) оправдание зла (страшный суд),

8) потонувшая утопия,

а из прежних статей — беллетристические беспартийные фельетоны и, м. б., Он позволит начать новую большую работу.

16 июня. Утром встреча с Балтийским¹⁵⁵ — 2 часа сидели на бульваре (он вчера по телефону вызвался сам приехать). Ничего нового, но многое старое — важное, утверждающее о приближающемся том или ином переломе. Был чрезвычайно любезен. О Яше, он не знал, что это мой сын, спрашивал, как он устроился, может ли заниматься по письменной части. Предлагал, в случае если меня не пропустят в Москву, свое участие.

Ночь. Сижу на скамье в коридоре II класса после изнурительного стояния в очередях на вокзале. Наблюдаю ужасающий беспорядок, еще раз убеждаясь в существе таланта и бездарности. Талант есть организованность, бездарность — хаос.

17 июня 1918 г. ½ 9 утра. На берегу Бологовского озера в ожидании поезда в Валдай. Ночь провел скверно, хотя менее ужасно, чем мог бы: какой-то еврей-офицер пригласил в свое купе, где были свободные места. Досталось одно место среди четырех, пришлось жаться. Молодежь острила бессовестно плоско, особенно отличался один парень (во 2-м все-таки классе едет), называл себя большевиком. Поразительный дурак и хам. Еще раз мне ясна стала ничтожность демократии, если она не аристократизирована культом — все равно каким, или еще лучше и многими. Ведь все хорошее — самые ходячие приемы вежливости — не более как крохи со стола господ, подобранные пролетариями. Сами они ужасно бедны духом, животны, чувственны, наглы — поистине племя рабов. Гоготали, паясничали, флиртовали с девицами тоже невысокого разбора, если соглашались лечь рядом с разутыми и стянувшими хаки молодыми людьми под общей покрышкой. Моя благородная Анюта никогда на это не решилась бы (я говорю о сестре покойной). Говорили — ничего, Россия не умирает, покрытая грязью, кровью и позором. Живая Россия — разве вот это потомство хамов, крестьянства, что выкрутились из тяжелой истории? Теперь не надо воевать, или, вернее, можно воевать только с беззащитными буржуями. Революция вывернула душу русского простонародья во всей ее «прелести». В Бологом — буханка 5 ф. отвратительного хлеба — 50 рублей, кусок сахару 1 ½ рубля, а в буфете 1 класса стакан чая (без сахару) — 20 к., и залог за стакан берут 2 р., и лакеи хамы невероятные. Мне никак не хотели дать свежего, только что налитого чая и говорили дерзости. Достал в 3-ем классе: тот же стакан чая (настоящего, крепкого) — 5 коп., залог 1 руб. Почему в 1-ом классе стакан подкрашенной жидкости стоит на 300% дороже, чем во 2-ом,— загадка общей бездарности нашей, вопиющей к небу. Только то и хорошо, что природное, да наносное из заграницы. У нас не понимают, что такое цивилизация, и не ценят ее. Не ценят взаимной услужливости и желания общего облегчить жизнь. Напротив, слагаются такие повадки, как бы затруднить жизнь, как бы живую силу обратить в трение.

Что же мне делать? Переселяться ли в Москву или оставаться в Валдае? Тяжело отрываться от своих милых, от своего сада, озера, гамака, чистого воздуха, столь необходимых для моего здоровья, и менять все это на московскую пыль, и шум, и чужую мне среду, чужую работу и обстановку. Да, но кормить детей нужно. Однако, такая ли уж крайность хоронить себя как писателя? Допустимы иные варианты, допустим, заработок у Сытина, а, м. б., не меньший того, что нам нужен на пропитание. Притом Валдай вдали от бунта и пока там сравнительно тихо. Москва же агонизирует... Дело Бажановых висит на волоске и в зависимости от электрической энергии, от топлива, от железа, которое в любой момент могут не дать.

С собой тащить семью страшно,— пришлось бы начинать новую жизнь под пустой крышей. Нет ни мебели, ничего...

18/1. VI/VII. Вчера утром вернулся из Москвы, пробыв там двое суток (уехал в четверг). Впечатление все-таки скорее благоприятное, чем нет, однако, желания ехать в Москву на службу нет, да и шабаш.

19/2. Бажановы оказались очень милыми, крайне расположенными ко мне людьми, но без больших средств, а главное без уверенности в завтрашнем дне. Господство социалистов их душит, они во власти тех, кто захватил не только жизнь и собственность нашу, но и такие необходимые для железного завода вещи, как электрическую энергию и железо. Сколько отпустят — почем — все в ихней воле, а потому накладные расходы, включая взятки, невероятны. Если инженерное строительство, где служу, вещь неверная, то и московский завод не тверже стоит. Перевозить семью свою до выяснения общих условий я все-таки не решился бы, а не перевозя семью даже зимой — боюсь зачахнуть один. В последние дни и в Москве, и по дороге, и здесь воздух насыщен ожиданием какого-то поворота. Бог знает, в какую сторону, и могу ли я менять одно неверное на другое такое же? Правда, с одной стороны 1000 р., с другой 350. А в действительности золотое московское руно сводится даже не к 650 р. разницы, а всего лишь к 450 р. и даже к 350 максимум (считая жизнь на два дома). Главное же страх; и в Москве, и, по-видимому, по всей России сложилась уверенность, что мы накануне «резни» — переворот будто бы неизбежен, т. е. свержение Советской власти или попытки к тому. Если бы это было совсем невозможно,— не было бы тревоги и среди самих большевиков. Но если же сами допускают, т. е. настойчиво утверждают наличие контрреволюционных сил, то нам, несчастным обывателям, что же остается на долю, кроме паники? Боюсь из валдайского сравнительного затишья влопаться в кровавую московскую пучину. Осторожность требует переждать некоторое время. Но место — надолго ли оно обеспечено за мной?

22/5.VII, 6 ч. утра. Тропический зной и беспокойные ночи — сплю со всеми детьми, но два раза сажаю детей на горшок, вожусь с капризницей Танечкой. Господи, если все херувимы твои так своенравны, настойчивы, обидчивы, требовательны, как этот маленький ангел! До сих пор не могу нацеловаться ее крохотных ножек и ручек. Марьи Владимировны и Яши до сих пор нет из Пб., Самсоновы капризничают, заперлись у себя в комнате, точно в бесте — не хотят встречаться с Яшей, притом Оля надулась за военнопленных. Я прекратил их работу: сами мы нуждаемся в каждой крошке хлеба, а тут прикармливай их в самый голодный, самый лютый месяц года. Советовал Самсонову ехать к отцу в Саратовскую губернию — ездила же Ганя к мужу в тот же Саратов и привезла хлеба. Третьего дня, когда о. Никита прислал хлебец из монастыря, сочли за милость Божию. Дети за каждую прибавку, с наперсток величиной, благодарны. Вчера послал напечатанные на машинке мои письма Фрибес и Бажанову, чтобы написал крайние сроки моего приезда. Тоскливые бездеятельные дни, дни ожидания. Газет много дней не вижу и не знаю, что делается на белом свете. Переписываю «Руководство по счастью» для Сытина.

23/6 июля. Вчера приехал Яша и тетя Вера. ...А у нас доедаются последние крохи. Вера догадалась снять стол и комнату у Вахрушевых, а Яша — новый, притом очень наголодавшийся рот.

«О муке забудьте»,— сказали в управлении. Выдают картофель — по 3 ф. на несколько дней. Вместо пайка — масло, сало, — ни крупы, ни хлеба нет.

М. Вл. приедет едва ли раньше понедельника. Дни идут, а основной вопрос — ехать ли мне в Москву,— ни с места. В политике как-то все заглохло — всероссийский съезд совдепов в такую жару ничего не обещает путного.

24/7. Иванова ночь. Вчера купался, а вечером пошли с Яшей на озеро поглядеть костры. Холодно после грозы, и я обострил свою простуду. Ночью сильно кашлял, делал массаж горла. У нас дома голодная драма и семейная комедия. Самсоновы сидят в бесте по случаю приезда Яши. Ожидается И. И. Палферов. До чего природа эластична — удивительно. М. Вл. (вчера три письма) приедет во вторник. А что же мне с Москвой делать? Ума не приложу. По-видимому, надо бы брать место — но разбивать семью, т. е. единственное, для чего живешь, тоже страшно. Переехать бы временно, но потом этого места не вернешь, а надо бросать жребий. Правда, в Москве можно завязать какую-нибудь литературную работу, но ее можно делать отсюда. Суворины затевают «Новое Время», в Киеве — Борис Суворин, Пиленко и Граматиков — но вряд ли из этого что-нибудь получится, и во всяком случае /мне там делать нечего. Вчера Самсонову пришло письмо из Петровска Саратовской губернии, шло девять дней, но, стало быть, сообщение есть. Хлеб 75—90 р. за пуд, мясо по 3 р. и пр. В общем, мож. б., я сделал ошибку, не поехав в Сибирь,— но кто же решит это уверенно. Пишу это, а мои милые — кроме Танечки — шумят в постелях, поют «Ночевала тучка золотая» и колобродят. Капелька человеческой разведки,— все человечество в миниатюре по склонности ссориться, шуметь и по возможности ничего не делать. Приедет М. Вл.— выяснится, сколько мы можем получить от дома. Если бы триста р. в месяц, то вопрос, нужно ли мне переселяться в Москву, особенно если общая плата служащих будет повышена от 20 до 50%. Будет ли? Утопаю «в тине житейских волнений», барахтаюсь, забросил и свои сочинения, и немецкий язык, и дневник, и занятия с детьми.

Надо поскорее переписать «Руководство к счастью» и послать к Сытину с письмом. Постараться заочно завязать сношения с ним, возможно тесные. Если ехать одному, прибавка к семейному бюджету в 330 р. (1060—730) в месяц,— как раз та, какой пока не достает, если не считать налогов. Если бы нашлась литературная работа на 330 р. в месяц, которую можно бы делать здесь, можно бы не выезжать отсюда.

25/8. VII. Вчера И. И. Палферов привез слух, будто немецкий посол в Москве гр. Мирбах убит. Возможный casus belli^*, предлог занятия Великороссии на манер Украины. Война сведется к бесконечному отбиванию на Западе добычи, захвату на Востоке при усиленном использовании этой добычи. А пока со вчерашнего дня до 1-го июля молоко 1 р. бутылка, а затем утверждают, что и совсем его не будет. Бедные мои дети, совершенно как мыши, только и бредят хлебом, просят в днем, и даже ночью. Пуд хлеба дошел до 450 р. (по сообщению Палферова). Будем молоть жмыхи и подмешивать в хлеб. В Пб. холера, стало быть, не сегодня завтра — в Москве! Вот и собирайся в Москву. Погода свежая, но спим с открытыми окнами почти без одеял. Самсоновы собираются в Саратовскую губернию, но не спешат... Придется и Яшу попросить о выходе, т. е. просто чтобы перешел куда-нибудь на хлеба. На вокзале обед из 2-х блюд дошел до 7 ½ р. Боже, начинается агония, последнее время живота нашего... Говорят: люди изменили Богу. Бог отошел

от них. Но, стало быть, и Бог изменил людям: разве истинный Отец отошел бы от детей?.. И самый грех их — Его грех, ибо они — его плоть и кровь. Не человеческая это драма, а Божия. Его первородный грех — любопытство, перемена жизни, вместо неподвижности и покоя Нирваны.

Полдень. Известие об убийстве Мирбаха подтвердилось. Событие, подобное гремучей ртути: может быстро взорвать установившееся неопределенное положение России в отношении немцев. Следует ждать репрессий, т. е. продвижения немецких армий, захвата Москвы и Петрограда... Что будет с нами, несчастными? Ты, Россия, м. б., выиграешь от хирургической операции над тобою, а мы, отдельные клетки твои, захваченные ножом хирурга, погибнем. Сегодня за завтраком режущий сердце спор двух моих девочек — 3-летней и 2-летней — из-за крохотного кусочка вчерашнего пирога. А какие-то не то чехословаки, не то белогвардейцы заняли Ярославль и Рыбинск, и поезда между Пб. и Москвой будто бы остановились.

26 июня/9.VII. По вчерашним сведениям в Пб. и Москве восстание против Советской власти. Очень боюсь за мою милую Маню. Этакая способность непременно во всем опаздывать и дожидаться затора. Вот вам и XX век с воздушными телеграфами, телефонами, аэропланами. Отрезаны от всего мира и ничего не знаем, что совершается. Точно на дне океана, куда доходят лишь слабые и смутные переживания вверху идущих бурь.

Днем. Приехала М. Вл. и привезла вечернюю газету: восстание эсэров в Москве подавлено. Кажется, и в Пб. тоже, и в Рыбинске. Стало быть, предстоят казни, истребление одних социалистов другими. Как реагирует Германия на убийство Мирбаха — еще не известно. Кроме кучи неприятностей, М. Вл. привезла письмо Спасовского, где тот признает полный провал своей затеи. Стало быть, один из мыльных пузырей окончательно лопнул. Другой, по-видимому, еще держится.

27.VII, 4(7 ч.) дня. После обеда: сейчас едем с М. В. на лодке в монастырь, к игумену и о. Никите. Не дадут ли немного хлеба. Уже несколько дней едим черный хлеб с примесью жмыхов (30%) и жалеем только, что мало его. На завтрак — котлеты из сухих кореньев и картофельной шелухи — превкусные. На обед — котлеты из тертой рыбы с картофельным салатом. В зеленых щах выловил муху и все-таки доел их с жадностью. Голод, но все же Бог милует — все живы. Очень интересует меня «Эра»¹⁵⁵. Установятся у нас рабочие, деловые отношения или уже рассыпалось прахом, как очередная волна прибоя. Надо готовить и для Сытина. Словом сказать — начинаю чувствовать нехватку времени. После службы — лучшие часы дня — устаю, хочется в поле, на озеро, на гамак...

Германия пока никак не реагирует на убийство Мирбаха. Как врач, поехавший на чуму, имеет большой шанс погибнуть, так и посол враждебной державы. Эсэры хотели убить мир и вместо того убили Мирбаха.

28. VII, ½ 4 (6) утра. Среди ночи страшный шум на постели Мики — газы вырвались из кишечника и вслед за этим выбросили целую лужу черной, как уголь, жидкости. Мальчик даже не проснулся, я его сонного вытер и перенес на свою постель. Это жмыхи. Придется перевести младших детишек на полубелку, которой несколько фунтов сохранены. Вчера ездили в монастырь: я, М. Вл„ Ириша, Гриша, Лека и Мика. Туда — под парусом,

галсом, оттуда — на веслах, причем я невероятную почувствовал слабость. Ночью озноб и пот, и сильный кашель. (Вчера ходил босиком в поле, ходил по ручью, разувшись, чтобы сдвинуть лодку и, очевидно, простудил старый не залеченный бронхит. Как бы не было воспаления легких.) Визит архимандриту Иосиф VI⁵⁶ — плохо говорит, но хороший монах, здравомыслящий. Сказал, что не узнал бы меня — так я осунулся за этот год и постарел (он мельком видел меня в монастыре). Я благодарил его за хлебную поддержку, он обещал еще дать пудик на июль, очевидно — последний, до нови. Мечтал прокормить народ до 25 июля, а теперь дай Бог до 15 протянуть, да и то, если не реквизируют остатки хлеба. Только что приезжали от совдепа, но тысячная толпа баб и мужиков отстояли свое добро. До сих пор всякому просящему дают по ломтю хлеба, и наши (Ириша и дети) получили. Угощение у архимандрита — стакан голого чая, но в накладку, что для меня событие. Зато у добрейшего о. Никиты (просфорника), только что вернувшегося из бани, нам был предложен с М. Вл. настоящий пир: хлеб (чудный, монастырский), квашеная капуста, на к-рую М. Вл. набросилась как на лакомство, вчерашний черный пирог со щукой, двое щей — одни простые, другие удивительно вкусные (линь или язь), похожие на рыбью селянку. Предлагал тертой редьки с квасом. Сами монахи, по крайней мере некоторые, до сих пор едят недурно, и действительно благодетельствуют народу, давая в этот страшный месяц (и всю зиму) хлеб или даром, или за малые деньги. Архимандрит Иосиф говорит, что это хлеб народный, крестьяне его пожертвовали монастырю с условием, чтобы он кормил богомольцев. Так и делают. Не знаю, что будет дальше — сейчас болен физически и морально.

Говорят, Кюльман¹⁵⁷ заявил, что за убийство Мирбаха Германия не винит советскую власть. Совершенно правильно и доказывает, как немцы не теряют равновесия духа. Стало быть, власть большевиков не ослабела, а упрочилась этим глупым бунтом. Однако остальное положение вещей — чехословаки, Сибирь и пр. остается без перемены.

29/12. VII. Петров день. Разгар лета. Но так холодно, что вынужден был запереть окно на ночь (Мика кашлянул глубоким грудным кашлем: по-видимому, у него в легких есть какой-то центрик, не вполне благополучный). Я хорошо выспался, сделал массаж живота (вчера вечером — горла: хорошее средство от кашля).

Вчера с М. Вл., с Яшей, Иришей и Гришей ездили в монастырь, привезли 1 п. муки, четверть квасу и едва живы вернулись (сильный ветер, их прибило к даче Георгиевского). Вчера же молодой Ильтонов принес 11 ф. муки ржаной. Так Господь через добрых людей, в которых он живет, посылает свою помощь. Целую невидимую руку Отца. Вчера долго думал над пером вороны, пораженный гениальностью работы Божьей. Закажите сделать такое перо из тех же материалов, из к-рых творит Бог — ни за что не сделаете. А если сделаете, то и это будет творенье Божие, через Вас идущее. Не может быть, чтобы творчество Божие остановилось в международной жизни: через катастрофу мировую нечто создается, как в яйце, которое начинает сегментоваться. Старого яйца и его сегментаций (национальностей) не будет, будут особые ткани и органы тела человечества, объемлющего землю. Вчера приходил и два часа подряд рассказывал свою историю И. С. Флоров, директор реального училища, прося совета, как быть. Он — математик харьковского университета, увлекся теорией вероятности, составил учебник для средних школ, но имел неосторожность искать протекции у проф. Некрасова¹⁵⁸,

о полемике которого с академиком Марковым¹⁵⁹ я когда-то писал. Некрасов предложил сначала свою редакцию учебника, а потом объявил учебник совместной работой своей с Флоровым.

30/12 июля, 1/2 6 (8) утра. Пришла в голову мысль — совершенно переделать «Руководство к счастью» и вообще план моей работы у Сытина. Надо что-то изобрести, приспособить в основах предприятия, чтобы в «отшедшем пункте» не наделать роковых ошибок в «прокладке курса».

1) Основная задача моя: иметь заработок, чтобы накормить детей, но не иначе как

2) честным трудом и

3) мне наиболее в мой возраст подходящим.

§ 1 обязывает составлять книжки для той публики, у которой теперь есть деньги, т. е. для народа. Это обязывает давать возможно более короткие книги — народ не любит длинных и жалеет денег на них. По цене книга должна не превышать рубля. Сколько на рубль страниц можно напечатать, столько и задаваться в объеме, не больше листа печатного. Не издавать ли вместо «Руководства к счастью» особый журнал народный: «Счастливая жизнь»? В виде серии отдельных брошюр в лист каждая? Например: Книгоиздательство «Счастливая жизнь».

1. Как сделаться счастливым. История несчастного человека, которого кто-то нездешний научил быть счастливым (Тема: Благодарность, открывающая, что каждый человек на 5/10 уже счастлив).

2. Как сделаться здоровым.

3. Как сделаться красивым.

4. Как сделаться сильным.

5. Как сделаться умным.

6. Как сделаться образованным.

7. Как сделаться святым.

8. Как сделаться богатым.

9. Как сделаться молодым.

10. Как сделаться бессмертным.

11. Как выбирать жену.

12. Как выбирать мужа.

13. Как покупать вещи.

14. Как выбирать книги.

15. Как обходиться с детьми.

16. Что такое дьявол.

17. Что такое рай и ад.

18. Что такое природа.

Если каждая брошюра принесет мне по тысяче рубл. в год, т. е. все 18 тысяч, то этого достаточно для моего существования с семьей. Спрашивается, сколько брошюр должно быть продано каждой темы? Если мне 10 коп. с брошюры, то должно быть издано х/10 = 1000 р., х = 10.000 экземпляров.

1/14 июля 1918. Утро. Солнечный ветреный день. Мы со старшими детьми под боярышником, где когда-то пили утренний чай и обедали. Учимся, так как я по случаю воскресения свободен. Дело идет плохо. За месяц отсутствия моего надзора дети сильно пошли назад. Меня угнетает то, что дело с «Руководством к счастью» у меня нейдет.

3/16.VII. Вчера в Валдае вспыхнул народный бунт, который к вечеру был уже погашен. Красноармейцы, выписанные из Демьянска, решили-таки отобрать У монастыря его запасы хлеба. Поехали ночью с пулеметами, начали разбивать ворота, обстреливать колокольню, предполагая, что звонарь звонит наверху (а он дергал веревкой в малый колокол снизу). Когда послышались выстрелы, приозерное население проснулось, бросилось на выручку. Не столько валдайцы, сколько, кажется, усердствовали зимогородцы и мужики из ближайших деревень. Разграбили склады оружия, никем, правда, не охраняемые, не имевшие часовых. Уже поздно днем, около 3, когда я шел с почты (послал письмо Евг. Розенреру с просьбой узнать что-нибудь в Феодосии про Володю), я видел банды человек по 15, по 20, несшие ружья (кто по два, кто по три) со штыками и без штыков, старые, заржавленные, поломанные, очевидно, не годящиеся к употреблению, и при этом общее было сетование, что патронов нет. Эх, Росея! Курьезнее этого «восстания» и вообразить трудно, но дело осложнилось кровавым случаем. Народ принудил красноармейцев вернуть 48 п. хлеба в монастырь, но когда те ехали на лодке и везли архимандрита» чтобы, прикрываясь им, благополучно выкрутиться из беды (велели ему встать на лодке: в тебя, мол, архимандрита, стрелять не станут), с берега защитники монастыря бацнули из пулемета, и бедный о. Иосиф был тяжело ранен в бок. Едва ли выживет... Вечером прибыли уже латыши в качестве усмирителей, сегодня объявлено военное положение, будут обыски, поиски похищенного оружия и расстрелы... Несчастный Яша в качестве офицера, заведующего оружием, как раз попал под такой скандал. У меня настроение смутное.

4/17.VII, 1/2 6 утра. Беда в том, что за время службы я совершенно запустил свое писательство и языки. Потеря лучших 6 часов дня есть действительная и тяжелая потеря. Хотя я пытаюсь на службе что-нибудь писать или переписывать для себя, но шум, толпа, разговоры, ожидание, что вот-вот оторвут от дела, стуканье пишмашинок, хлопанье дверьми — все это постоянно раздергивает едва слагающуюся мысль. «Если хочешь молиться, запрись в клеть твою»,— то же и с писательством. Хотел было ввести в привычку ложиться рано и вставать рано, чтобы до службы иметь 3—4 часа для работы, но на деле ложусь довольно поздно (дети, Яша, М. Вл., вечерний чай, от к-рого не спится) и встаю 1/2 6, т. е. за 2 часа до того времени, когда нужно собираться на службу. И еще вопрос — хороши ли эти первые утренние часы для работы. Прежний опыт указывал, что всего удобнее и лучше работать между завтраком, до к-рого была прогулка, и обедом, а теперь эти часы утомительнее безделья службы. Ну что же — изворачивайся, Миша. Приспособляйся! Для тебя, писателя, наилучший труд писательский. Добудешь его, на что надежды есть, и тогда снова можно будет завоевать досуг и необходимые условия быть одному. Уедут Самсоновы — переселю детей в свою бывшую комнату и спать буду один, ибо вставать 2 раза ночью, чтобы сажать их на горшок, тоже разбивает сон и свежесть мысли.

5/19.VII.18, 5(7) утра. Третьего дня Яша послал Муйжелю¹⁶⁰ с Абрамычевым запрос о моих отношениях к «Эре», вчера я послал с Н. Д. Баниным три вещи Сытину («Руководство к счастью», «Как сделаться счастливым» и «Беседы о бессмертии»). Решительные дни моей жизни. Все, забрасываю удочки, попадаются огромные лещи — и срываются. Прямо поразительно. Такое гнилое время — все рвется. Не надо падать духом и закидывать снова,

не уставая. Может быть, подойдет новая полоса истории, когда крайняя тирания сменится вновь сравнительной свободой, и я из отвлеченной возможности вновь сделаюсь реальной. Стоит холодная погода. Я принимаю мышьяк, но покашливаю. Детишки здоровы.

Ровно год тому назад пришло письмо Граматикова о прекращении моего сотрудничества в «Новом времени». В тот же день мне следовало написать письмо Сытину, и, м. б., никакой драмы голодной этого года не было бы. Слишком поздно я прихожу к верным решениям, т. е. слишком поздно хватаюсь за их осуществление. Задний ум! Возможно, что придется к Бажанову поехать (письма нет от него). Если немцы займут Валдай, инженерное строительство рухнет, придется искать места, и сама судьба меня вытолкает из земного рая, где мы не умели жить.

Вчера Катя Афонская¹⁶¹ привезла «Эру», вечерний выпуск, производит жалкое впечатление. Набита еврейчиками, притом исписавшимися до жалости. Неужели я попал в это сомнительное местечко? Интересно, какой ответ привезет Абрамычев, но если провал № 2-ой, что всего вероятнее, то чувствую, что останусь совершенно спокойным. Слава Отцу, становлюсь философом не по титулу, а по существу. Перерождаюсь и заметно, как в возрасте 10—12 лет явно замечал свой умственный рост и нравственную порчу. Теперь еще не ощущаю умственного упадка, но нравственное улучшение чувствую. Делаюсь воздержаннее, терпеливее, мягче.

Сегодня солнечный день. После службы пойду к Флорову с его портфелем, набитым материалами по теории вероятности. Несомненно, такие безобидные и почтенные увлечения сродни психозу.

Не по плечу человечеству рожденная им цивилизация. Собирательный дух человеческий — сплетение психозов и маний, сплетение гениальностей — раздавливает собой отдельных людей и заставляет их быть более плоскими, чем когда-то, в века варварства. Отсюда колоссальная глупость этой войны и идиотический поворот к рабству. Едва я пристроился к «Молве» — «Молва» закрыта. Едва послал Сытину рукопись, читаю: в Москве все буржуазные издания, ежедневные и другие, закрыты. Невольно вспоминаешь Токвиля, утверждавшего, что революция не ломает стиля души народной, а восстанавливает его. Старое правительство Гоголь вывел в облике Держиморды. Целых три царствования пытались смягчить этот национальный тип власти. Грянула революция — и Держиморда воскрес из мертвых во всей свежести своего бессмертия. Разве титулы не пустые звуки? И не все ли равно, околодочным он зовется или большевиком? Важно то, что, освободившись от всего, что его сдерживало, человек власти в России не может ничего лучше придумать, как душить всякую свободу и преимущественно свободу мысли.

4(6) ч. дня. На службе заглянул в «Петроградский голос» — новость: «газета «Эра» закрыта». Вот вам и весь сказ. Еще один радужный мыльный пузырь лопнул. Вполне спокоен, ибо идет светопреставление и что уж тут говорить о каких-то заработках под псевдонимом.

Теперь остается Сытинской комбинации лопнуть — и конец волшебным снам голодного журналиста в 1918 году! Яша хочет ехать в Пб., выручать статьи, но это, конечно, ни к чему. Будто уж эти статьи имеют в самом деле какую-нибудь ценность!

Ближайшие недели обещают быть кипуче интересными. Немцы, по-видимому, начали наступление на Париж и, вероятно, захотят взять его к 4-летию войны. Одновременно, вероятно, вступят в Москву и Пб., а внутри назревает тяжкий кризис: хотя советские войска и теснят, по сообщению га-

зет словаков, однако недели идут за неделями и фронт остается фронтом, сузившись до Ярославля и Рыбинска. Судя по Валдаю, даже в самых глухих местах народ охвачен брожением. Подойдет жатва хлеба и уборка. Если пойдет реквизиция — а как без нее обойтись? — гражданская война неминуема до глубин деревни. Кто знает, удастся ли мне уберечь детишек от этой заварухи. Возможны и поджоги, и стрельба, и грабежи... На одно надежда: народ искренно не хочет внешней войны и уже близок к тому, чтобы искренно не хотеть внутренней войны. Революция ему до того надоела, что его не тянет даже на контрреволюцию: всего охотнее он подчинился бы твердой власти, как бы она ни называлась, если бы она хоть немножко была справедлива. Я — плоть от плоти народной и совершенно разделяю эти чувства. Смертельно хочется мира и обеспеченности мирного труда, мы не тевтоны и не монголы — мы «слабяне»...

7/20. VII. Боже, как быстро мчится время! 7 июля — и мы еще живы. Как не поверить в промысл Божий. Но тот же промысл других губит, и тебя не предохранил от расхищения всего твоего имущества, от нищеты, от рабства на старости лет, от горечи видеть детей босыми и голодными, ездящими, как вчера, в монастырь за подаянием ломтя хлеба. Какая разница в сравнении с прошлым годом! Тогда хлеба было вволю, молоко и мясо в пять раз дешевле (мясо в 7 8 раз), все мое еще было при мне, никаких не было бунтов, стрельбы, угроз, опасность нашествия была отдаленная. Неужели через год, если доживем, молоко будет 5 р. бутылка и мясо 30 р. фунт? И хлеба фунт 100 р.? Ясно, что остается три выхода: или умирать, или ждать поворота к миру, или бежать куда-нибудь в южные или восточные более хлебные страны. Легко сказать: бежать в осадное время! А где жить? И чем жить?

Днем. «Николай II расстрелян». Сразу пришло официальное известие. Тяжелая тоска на сердце. Зачем эта кровь? Кому она нужна? Почему же отрекшегося от престола Альфонса Португалия выпустила за границу? Почему даже Персия предоставила свергнутому шаху уехать, а у нас непременно лишили свободы и, наконец, жизни монарха, к-рому когда-то присягали? И так недавно! Без суда, без следствия, по приговору какой-то кучки людей, которых никто не знает... При жизни Николая II я не чувствовал к нему никакого уважения и нередко ощущал жгучую ненависть за его непостижимо глупые, вытекавшие из упрямства и мелкого самодурства решения. Иначе как ненавистью я не могу назвать чувство, вспыхнувшее во мне после японского и затем немецкого поражения, когда выяснилось, что весь позор этот — следствие неготовности нашей и отвратительного подбора генералов и министров. Это я ставил в вину царю как хозяину. Ничтожный был человек в смысле хозяина. Но все-таки жаль несчастного, глубоко несчастного человека: более трагической фигуры «Человека не на месте» я не знаю. Он был плох, но посмотрите, какой человеческой дрянью его окружил родной народ! От Победоносцева¹⁶² до Гришки Распутина¹⁶³ все были внушители безумных, пустых идей. Все царю завязывали глаза, каждый своим платком, и не мудрено, что на виду живой действительности он дошел до края пропасти и рухнул в нее...

8/21.VII. Тяжелый камень на сердце. От имени всего народа совершено преступление, бессмысленное, объяснимое только разве трусостью и местью. Убили человека теперь уже совершенно безвредного, да и прежде по всемирному праву — безответственного, никому неподсудного. Убили только

потому, что он оказался беззащитен среди народа, четверть столетия клявшегося ему в преданности и верности. Вот дьявольский ответ на все эти несметные ектений и гимны! То была великая мечтательная ложь, это подлая реальная правда. Яша говорит, что Лидия Ивановна собиралась уехать за границу, если его убьют. Миллионы совестливых людей уехали бы куда глаза глядят, лишь бы не участвовать в преступной оргии, к-рая, кажется, все разгорается кругом. «Беднота» — есть такая газетка - поджигатель — кричит: «Да здравствует кровавый террор!»

Но вот еще черточка, к-рую должен не забыть Шекспир будущего. В том же номере еврейской газетки, где сообщается о казни Николая II, напечатано, что Вильгельм II окончил ораторию в стиле Баха...

Днем. Гамак. Дивный жаркий день. Что мученически убит недавний царь великого царства, природа едва ли более заметила, как если бы погибла муха, попавшая в горячий кофе. Бесконечное Целое все приемлет, все терпит, все извергает и возвращает в новых неистребимых формах. Вот почему нужно дорожить каждым настоящим мгновением своей жизни, памятуя, что будущее неизвестно, а прошлое невозвратимо. Сейчас лично я был бы прямо блаженным существом, если бы не Страхи и Ужасы кругом в виде войны, бунтов, грабежей, разорений и моровых язв, поддерживаемых голодом. Сегодня шел со своими ребятками среди ржи, нес на руках Танечку и думал: есть ли на земле выше что-либо этого счастья держать на руках это маленькое нежное тельце своего ребенка, которая вся воплощенная маленькая грация, сама прелесть. Чудный день, неизмеримое поле хлеба, уже начинающего буреть, бездна цветов: этот год удивителен на травы, цветы и древесную зелень, фруктов же не будет. Жить бы можно, если бы не общие архигнусные, первобытные, из эпохи каменного века отношения. Сегодня ночью шли обыски оружия у всех наших соседей. Нас пока не коснулись — я сдал, что было, в революционный штаб еще в марте. Пройдут ли когда-нибудь эти бедственные времена?

½ 7 веч. Сейчас уехали Самсоновы и Софья Владимировна. Семья наша сразу сократится на 4 взрослых и 1 младенца. Останется 6 взрослых и 6 детей — 12 человек. Из них Яша и бабушка живут на свои средства, бабушка пожелала платить 75 р., я отказывался, но она настояла. Яша предлагал 10 р. в день, я взял 7, пока крайняя нужда не заставит прибавить.

Итого бюджет наш слагается, пока еще держится военное строительство, из следующих статей:

Служба - 350 р. + мечта о прибавке 200 р. на дороговизну

Аренда дачи - 350 р. 20%/350 — 70 р. квартирных.

Дача в Стрельне - 200 р.

Яша - 210.

Бабушка - 75 р.

В месяц - 1185 р.

Из них на налоги нужно выбросить — ? Не меньше 185 р. Стало быть, нужно из всех сил держаться в пределах тысячи рублей на 12 человек. Надежды на литературный заработок крайне шатки, на возврат доходов из Государственного Банка и того меньше. Предоставив Ниагаре мировых

событий мчать нас, куда указано роком, нужно стараться не терять драгоценного времени. Нужно непременно выкроить: 2 часа — детям, 2 часа на литературную работу, 2 часа на языки, ½ ч. упражнений на глухой клавиатуре пишущей машинки (т. е. на бумажке, где нарисованы буквы), 1 ч. прогулки с детьми, 1 ч. на озере, 1 ½ ч. серьезного чтения.

9/22. VII, ½ 4 (6) утра. Не сплю с 2-х ч. Ходил в сад, смотреть — не воруют ли картофель из огорода. Сказал солдатам, что прошли двое с ружьями чтобы посматривали. Говорю, что мы выйти на улицу не смеем, а на наших глазах перелезают через забор и воруют овощи. Сказали, что если заметят — задержат.

М. Вл. уехала в Бологое провожать Олечку и, конечно, не вернулась, как собиралась, на час ночи.

Ну-с, пророк, говори: что будет? Как будут реагировать немцы на казнь Николая II? Вильгельм должен видеть, что ему предстоит, если он попадет в плен своим большевикам. Он окончил «ораторию», но, может быть, более кстати был бы реквием. Если кельты, к которым следует причислить и американцев, решат потягаться с тевтонами серьезно, то возможна не только остановка немецких успехов, а и новая полоса неудач. Оратория — апогей счастья Вильгельма; колесо фортуны повернет и может раздавить его. Похоже на то, что за завесой Чехословаков, к-рая не более как авангард союзников, подвигается японско-американская армия, и тогда станет вопросом — где будет новый восточный фронт. Чего доброго мы попадем в чей-нибудь ближайший тыл — немецкий или японский, и перестрелку действительно услышим «за холмами». Немцы едва ли пойдут дальше уже готовых позиций и окопов Рига — Двинск — Минск, чтобы не растягивать своих операционных линий. Ничего не известно! Но если бы надвинулись и японцы с американцами, едва ли советская власть удержалась бы.

Боюсь, что окруженный мыльными пузырями, я со своей странной судьбой и сам не более как мыльный пузырь по хрупкости: все может рухнуть в мгновение ока: и служба, и дача, и семья, и жизнь моя, к-рая держится, мож. б., на паутинной нити. Ну что же: «благословен и тьмы приход». Когда-нибудь помирать надо. Книга моей жизни не так уже захватывающе интересна, а утомительную книгу бросают, обыкновенно не дочитав. Только с детьми жаль расстаться и страшно по их беспомощности. Ни с чем иным, ни с родиной не жаль расстаться, столь неудавшейся, ни с человечеством, до сих пор бесчеловечным- Нет, еще рано рождаться на земле для счастья. Надо подождать тысяченку-другую лет.

Днем. Из трех императоров, затеявших мировую бойню, двух уже нет на ,свете. Гадкий старик Иосиф¹⁶⁴ погас естественной смертью, хотя — кто знает! Не погасили ли слабый огонек его жизни трагические неудачи в Галиции. 50-лётнйй Николай убит своими подданными. Очередь за Вильгельмом II, и если есть небесное правосудие, то оно отправит и этого варвара туда, куда он отправил десятки миллионов самых молодых, здоровых, сильных, жизнерадостных глупцов разных стран. Или, в самом деле, ему удается отделаться одной лишней ораторией в стиле Баха?

Сижу в канцелярии — нужно наполнять время производительным трудом. Написал 2 статейки по 100 строк — хочу каждое утро на службе заниматься этим. Немецким языком заниматься неудобно. Приехала М. Вл. из Бологого и за завтраком торжественно благодарила за Олю. В городе, как говорят, продолжаются обыски оружия. В Ярославле и почти всюду, если

верить казенной печати, большевики берут верх. Огромная махина это — Россия, и каких-каких «реакций» не идет в этом взбаламученном котле. В Москве, говорят, идут усиленные аресты, по нескольку сот человек в ночь. Банин, к сожалению, не передал моего пакета Сытину, а оставил сестре, к-рая будто бы непременно передаст. Такая досада! Неужели и здесь злорадная судьба рвет последнюю ниточку надежды на возвращение мое к писательству? Абрамычев еще не вернулся, но что же он может привезти кроме жирного минуса с восклицательным знаком?

После службы поеду на озеро, если будет ветер, хоть немного отдохнуть душой. Только среди природы, на гамаке, в поле, на озере еще и чувствуешь себя человеком — увы! одиноким и загнанным, как насекомое, в узенькую щель. И за это спасибо Создателю. Подумать: через месяц — ½ августа, а там сентябрь и холодное прозябанье гнилой осени и зимы. Доживем ли до ½ августа? Медленно движется время. Последние мои годы, последние, м. б., месяцы и дни. Какая-нибудь роковая случайность — воспаление легких — и нет М. О.! Через три дня — точно в воду канул. Великолепный финал жизни — безбрежное, как океан, забвение. Даже и вы, золотые мои, забудете меня, к-рые немножко любите меня, немножко знаете. Помните, пока я в глазах ваших, а ушел — и нет меня.

11/24.VI1.918. Ольгин день — серый, туманный, дождливый, безрадостный как моя судьба. Поминаю в сердце своем бедную мать мою и благословляю милую Лёку, которая сегодня именинница. Новое надвигается несчастье, улетает моя синичка, к-рую держал в руках, улетает вместе с фантастическими журавлями — Спасовскими и Муйжелями. Приказ Главного руководителя работ Карпова перевести управление нашего отдела в Лужно, в Демьянский уезд, в 15 верстах от ст. Лычково. Это равносильно потере места и потере таких жильцов, как инженерное строительство, т. е. 700 р. в месяц. Наш начальник Н. Д. Банин не соглашается, полагая невозможным физически разместиться в Лужно и в случае настояния — просит увольнения.

Как же быть? Отказываться ли от службы или переезжать в Лужно? Одному или с семьей? Если жить одному, то почему не взять место в Москве, если оно еще доступно для меня? Все же 1000 р. и возможность какого-нибудь литературного заработка. Или поехать к инженеру Карпову, просить его занять дачу и дать какое-нибудь место здесь? Боже, Помоги Мне!

12/25. Грустные вышли именины бедной Лёкушки, отвратительная осенняя погода (и сегодня серо и сыро), угнетенное состояние духа родителей по поводу надвигающейся катастрофы. Были с М. Вл. и Яшей у Ильтонова (старуха — именинница) заходили к Птицыным. Всюду смутно и страшно. У Птицыных — два обыска подряд и реквизировали 11 ф. рису и 6 ф. сахару. Коля Птицын приехал из Москвы — в качестве старосты студенческого союза он был на педагогическом съезде. Говорит, что положение большевиков очень прочное, войска превосходны, отлично кормят, огромное жалованье, масса оружия — в результате победа на все четыре стороны света. Ярославль, полуразрушенный, взят, то же Рыбинск и Муром. Советские войска продвигаются на Дон, теснят чехословаков. Зато приятные вести с Марны: немцы вынуждены отступать. Австрия готова идти на мирные переговоры. Гертлинг тоже обнаруживает готовность свести войну на status quo. Во всяком случае результат войны для Германии положительный: Россия, нажимавшая

столь больно на плечо немецкой расы, разрушена, превращена в прах. Помилуйте, ведь это мечта Карла XII и Фридриха Великого, осуществившаяся неожиданно и в размерах поражающих.

До чего я был нрав, проповедуя еще до войны глубокий нейтралитет России в мировом поединке Англии и Германии. Не прав был лишь в том, что проповедь была слишком вялой. Нужно было ходить по России, читать лекции, издавать летучие брошюры, вести пропаганду... C’est la Russie qui pauera les post casses^*.

13/26.VII, 12(2) ч. дня. Сижу у открытого окна в канцелярии и жду конца службы. Невыносимо трещит Саговский на машинке (они с женой переселяются сегодня в нашу баню), день хмурый (ночью — ливень) и на душе смутно. Мержеговский поехал выяснять положение дел в Лужно, но вполне уверен, что переселение не состоится. Писем не получаю ни от Сытина, ни от Бажанова, ни от Муйжеля — возможно, что письма на мое имя задерживаются. Живем в проклятое время, когда все жизненные связи изменяют. Немножко работал утром...

Ночью вспомнил, что вчера было 25-летие моего знакомства с Л. И. Веселитской. Ровно ¼ века тому назад мы гостили с ней у Лескова в Меррекюле, читали вместе «Царство Божие» Л. Толстого и после «чашки чая» (тартинки с икрой) в курхаузе у нее я уехал почти влюбленный в эту пожилую (36 лет) и некрасивую женщину. Душа! Очень интересная, талантливая, странная, впечатлительная душа, очаровательная добротой своей, религиозностью и порядочностью. Отсюда наш печальный в общем, короткий роман.

14/27. Унылая мокрая погода. М. Вл., забрав всех детей, до Танечки включительно, уехала в монастырь с Пришей добывать хлеба: попросту за подаянием. Яше отпуск в Пб. не разрешают, Ильтонов уходит — надо уходить и Яше. Я ни от кого писем не получаю (вчера, впрочем, было от Павла Назимова). Приезжал вчера В. И. Грюнман, обедал у нас. Голод и отчаяние. Наши служащие — то один, то другой — уходят под разными предлогами. У меня на душе настроение возвышенное. Хочется думать о Боге и верить в Его великую работу. Ведь все — Его работа и ничья иная, ибо все — Он и ничто вне Его.

И я — Он в моем маленьком теле, как Он же в прелестных двух вылупившихся цыпленках, к-рые так восхищают детей, гуляя по столу кухни.

Кругленькие, плюшевые, один черненький, другой желтенький. Несомненно, это творчество Божие, которое есть сам Бог. Выньте из цыпленка или из Млечного пути все, что Божье, останется ноль. Эта мысль дает мужество переносить личные бедствия и искать возможностей выхода.

До сих пор Бог, создавший нас, поддерживал — авось то же будет и дальше. Лишь бы не забывать, что ты в чужой, точнее родной, великой власти и сопротивляться ей не должен.

15/28. VII.918. Володя именинник — жив ли он? Поздравляю его от всего сердца. Доехал ли Розенрер, обещавший навести о нем справки в Феодосии? Как хорошо было бы быть вместе теперь. Сейчас лежу в гамаке и блаженствую: солнечный, хоть и ветреный, но достаточно теплый день. Утром ходил навещать в больнице раненого архимандрита. Заживление идет,

сил вследствие отсутствия аппетита и запоров, с которыми не могут справиться. Жаль человека. Яша, бабушка, Ариша и все дети ездили в монастырь за подаяниями: спасибо Иверской Царице Небесной! Подкармливает и народ, и нас.

В газетах — французы продолжают теснить немцев, англо-французские послы уехали из Вологды в Архангельск и, по-видимому, Япония согласилась поддержать чехословаков на Волге. Несчастная Россия! Кто-то не терзает ее теперь: «Где труп, там соберутся орлы». А в Москве ничего не придумали лучшего, как задушить всю печать, не стоящую на советской платформе. Возвращение к самому лютому самодержавию, но только снизу. Гони природу в дверь, она влетит из щелей подполья. Что было, то и будет, говорил Екклезиаст. Никаких вестей из Москвы.

16/29. VII. Утро, сижу в управлении у открытого окна, оттуда льется свежий и сладкий воздух. Озеро спит, на небе растрепанная вата облаков. Я отлично выспался (окно настежь) и чувствую себя молодым и счастливым. Детишки здоровы. Отвратительный кисло-горький овсяный хлеб все-таки питает, есть еще немножко масла. Бедная М. Вл. выглядит измученной и уставшей. Отчего? Быстро стареет и подается. Чрезмерно много чаю пьет: и отравляет себя, и слабое сердце не в силах справиться с таким количеством жидкости.

Боюсь думать о худшем. Именно через сознание наше проникает в сердце и горе, и радость. Если бы уметь расчленить этот канал, уметь задерживать до сознания все горькое и пропускать только сладкое, жизнь была бы блаженной. К этому и стремятся отшельники. Воображаю себе радость истинного пустынника вроде Иоанна Дамаскина. Заторможенный, утомленный мелочами жизни, задерганный придворными и политическими интригами, высокий созерцательный дух наконец вырвался из города. Он в глуши, под необъятным куполом небесным, в объятиях необъятной, торжественной, как небо, пустыни. Полная свобода одиночества, свобода мысли, молитвы, воображения, наблюдения, созерцания. Ничем не возмутимое течение жизни, направленное куда-то в таинственную глубину — к мировому центру. Я понимаю это состояние, как, впрочем, и то, когда неискренний отшельник, ушедший от мира из моды, подражания, тщеславия, начинает чувствовать казнь отчуждения от людей и всей прелести культурной общественности. Но если ты страдаешь в пустыне, то зачем же ты остаешься в ней? Оставаясь, ты больше грешишь, чем в миру.

Гамак, днем. Der Wurfel ist geworfen^*. Судьба моя колеблется на паутинке случая. Гл. инженер Карпов сказал священнику Коведяеву, что он решил во что бы то ни стало, нас выгнать в Лужно, если получит полную ассигновку. Тогда это подорвет мои валдайские корни 350 (420) ? + 350 долой из бюджета. Не знаю, как предотвратить этот удар. Пойдем сегодня к Митрофановым, позондируем почву — хочу поговорить с Карповым...

17/30. VII. Вчера вечером были с М. Вл. у Митрофановых, те пригласили Карповых к чаю. В отдельном разговоре Карпов был очень любезен, сказал, что он уже думал обо мне и решил устроить так, чтобы я не пострадал от перехода 2 отд. в Лужно. Обещал положительно, что дача останется за Военным строительством, и что я получу какое-нибудь место при управлении

Главного руководителя. «Странно было бы интеллигентным людям не поддерживать друг друга в эти тяжелые годы, и в особенности человека с вашим именем». Припомнил некоторые мои статьи. Жена его оказалась дочерью Виктора Иванова¹⁶⁵, брата М. М. Иванова¹⁶⁶ — много общих знакомых. Стало быть, есть надежда остаться в Валдае и иметь необходимые средства или хоть часть их. Сегодня погода опять осенняя, дождь, слякоть.

Гамак. Ветер, облачно, солнечные прорывы. Грустно. Бедного моего Якова выталкивают из Валдая. Как только он начал хорохориться, его и осадили. Завтра, не то послезавтра его увольняют «за нераспорядительность». Пусть он кругом прав, и его делают козлом отпущения за разграбление толпой оружейных складов, но истинная причина в том, что он просто не понравился, показался им желающим импонировать своим университетским значком, учить их и т. д. У него есть эта замашка. В результате придется опять сидеть без места или искать его. Бог знает где. Жаль очень, и его молодая жизнь идет вкривь и вкось, даже хуже, чем когда-то шла моя. По газетным известиям лютый голод в Москве и Пб., затем смутные, тревожные слухи отовсюду. Что-то особенно болит сердце. Помоги мне, Вечный Отец! В самом-то необходимом направлении я должен что-то делать — толкни меня на него. М. б., ты и толкаешь меня. М. б., то, что я делаю или не делаю, лучшее для меня, что остается. Читаю «Histoire comicue» А. Франса. Противно, что все французы какие-то кобели, а француженки — суки. Сводить жизнь к случке — нельзя же назвать «романом» совокупление со многими почти без разбора и тщательным устранением результата — все это гадость, содомский грех, требующий прижигания нации огнем и серой. Не знаю, если в этой войне одолеют эпикурейцы над стоиками — хорошо ли это будет. Немцы все-таки добродетельны, благочестивее французов, стало быть, лучшие носители человечности, чем их соседи.

Какими-то сюрпризами подарит нас жизнь! Каждый день что-нибудь подносит неожиданное и важное. Тоска, упадок духа, нуждаюсь в поддержке свыше. Это «свыше» ты сам. В тебе вся полнота божества, какая тебе могла быть уделена миром. Распоряжайся ею.

18/31. VII. Официально (в большевистских органах) сообщается, что Великий князь Михаил Александрович объявил себя императором. Прочел — и в груди задрожали старые монархические струны. Почувствовалось желание громко воскликнуть: да здравствует и пр. Стало быть, я больше монархист в душе, нежели республиканец, хотя искренно презирал Николая II и всех выродившихся монархов.

19/1 авг. Сегодня опять как будто блестит луч надежды: письмо Муйжеля, где он — подобно Спасовскому — все еще барахтается, собирается возобновить газету, одновременно утреннюю и вечернюю, и не дает категорического отказа. Наоборот, обещает держать в курсе дела и собирается прислать письмо, когда — недели через 2 выяснится, что и как. Спасибо за счастливые призраки. Сегодня же выяснилось, что инженер Карпов настаивает на переводе в Лужно, и стало быть лгал, маленькая «синичка» рвется из рук. Господи, до чего неспокойное время! Все в брожении, все — в треморе.

½ 2-го. Еще новость. Сытин прислал согласие напечатать брошюры, но просит сообщить, как производить расчет. Сегодня же заказным ответил, что предоставляю ему и расходы, и доходы по изданию, мне же пусть вышлет

аванс в размере, к-рый считает не рискованным. Если издание не оправдает аванса, то недобор будет моим долгом ему. Если издательство даст избыток, то он высчитывает свой коммерческий % и остальное мне. Господи, помоги получить кусок хлеба! Еще луч надежды! Счастливый день, хотя и 4-летие войны.

20/2. Четыре года войны — и мы еще живы! Живы, м. б., только надеждой, что война «скоро кончится». Но что если она не скоро окончится, а продолжится еще года? Борющиеся стороны утомлены, это правда, но это-то предсказывает затяжку: период свежих сил у борцов обыкновенно бывает короткий и затем начинается томительная возня, борьба с роздыхами, игра на нервах друг друга. Надежда перетерпеть, перемочь временем, пока противник совсем не смякнет. Оба борца превращаются в еле дышащих, заморенных кляч близких к параличу, и нужно очень много времени, чтобы тиран тела — душа наконец проснулась к сознанию необходимости повернуть свою окаменевшую волю и прекратить бой. Положение осложняется психической заразой войны, имеющей, как все заразы, свои законы распространения. Ведь если бы все воюющие державы сразу начали сражаться, война, пожалуй, не возникла бы. Ее не было бы и в том случае, если бы позднее примкнувшие державы не примкнули. Мировая война, как пожар — постепенно загораются ближайшие и затем дальнейшие кварталы, пока не выгорит чуть не весь город. Америка уже горит серьезно, Япония — наиболее далекая от поджога — начинает дымиться. О нас нечего говорить, мы уже не пожар, а пожарище, мы начинаем жизнь погорельцев, ошалевших от бедствий и отбивающихся от грабителей, расхищающих последнее добро под открытым небом. Долго ли это продолжится? Конечно, долго, но... хочется верить, что vis medicatrix naturae^* все же действует. Накопляется, так сказать, контр-пар для обратного хода истории — от разрушения к созиданию. Лично я, старый, слабый» беспомощный, окруженный большой и нищей семьей, что могу я? Благодарить за прошлую жизнь и молить о возможной поддержке в будущей.

Вчера в письме Лидии Ивановны две печальных вести: умер Митя Коковцев от холеры и умирает молодой Дий Ухтомский от чахотки, вызванной отравленными газами... Боже мой! Еще две ужасных гибели из небольшого круга моих знакомых. Бедная Александра Дмитриевна потеряла любимого мужа от дизентерии и обожаемого, единственного сына от холеры. Неужели вынесет сердце человеческое и это горе? А несчастный кн. Эспер Ухтомский. Думал ли он, что единственный его сын, красавец, блестящий паж и пр. будет жертвой удушливых газов? Помню как на вечере у Коковцевых этот Дий - красавец танцевал мазурку с хорошенькой барышней Тирак... Все рассеялось, как дым, как сон, и всюду уже убранные и неубранные трупы... Неужели, Господи, нельзя иначе? Митя Коковцев был поэт, не слишком даровитый, публицист» начинающий ученый, юноша с большим самомнением, как бывает у простых и добрых родителей. Он имел один искусственный глаз, что не помешало ему жениться на хорошенькой генеральской дочке, Клокачевой, старинного рода. Ничего у них не вышло, они скоро развелись, и Яша рассказывает» будто это потому, что Митя был педераст и импотент к женщинам, будто он соблазнял в парке девочек-нищих и пр. Этому я не верю, но черт же знает, какими дьяволами червивеет каждая, с виду здоровая,

человеческая душа? И по отцу, и по матери (Лермонтовой) Митя — старых, вырождающихся дворянских кровей. Бедная хорошенькая Клокачева! Ее отца, воспитанного профессора и генерала, растерзали солдаты...

* * *

Опять нуждаюсь в поддержке свыше. Чувствую какое-то отупение, отлив жизни. Между тем, необходимо барахтаться. Голодный вопрос вырастает во всей своей грозной непобедимости. Теория голода постепенно переходит в практику. Урожай близок, но он не для нас: крестьянам самим не хватит на год и нам, буржуям, они ничего не дадут. Как же быть дальше? Чехословаки вчера взяли Екатериненбург. В окрестностях Далматова, куда меня звал князь Львов переселиться, идут бои. Будем отрезаны и от Сибири, и от Украины, к-.рая сама голодает. Необходимо на год минимум 90 пудов хлеба на нашу семью, т. е. 13 четвертей. Где их взять? И если бы даже явились продавцы — можно ли покупать в запас, когда запасы отбираются?

Гамак. Читаю «Hist. comique» и нахожу у d-r. Frublet основную мысль, которую считал своей: «Nous ne sommes que de malheureux animaux et portant nous sommes a nous-memes notre providence et nos deux»^*.

Из этого еще раз заключаю, что я в состоянии подняться самостоятельно до уровня гениальных моих современников, хотя бы на недолгое время. Но думаю, что А. Франс только скользнул по великой мысли, не углубившись в ее существо. Мы вовсе не malheureux animaux и ничего нет malheureux в природе: все божественно и полноценно, все законно...

21/3 авг. 5-й год войны. Правящие народами идиоты могут видеть, к чему ведет грубое их невежество, непонимание природы общества. Они из всех сил изобретали динамит, робурит, пакластит, тринитротолуол и проч., не подозревая, что есть еще более страшное взрывчатое вещество — это само человеческое общество, похожее на гремучую ртуть с неустойчивыми молекулами. Чуть неосторожное обхождение — и вот вам катастрофа!

Газет не видал, — слышал, что Эйхгорн и его адъютант в Киеве умерли от брошенной бомбы, и будто бы это дело эсэров. Большевики ассигновали будто бы 300 милл. р. для борьбы с чехословаками, белогвардейцами и англичанами. Разбушевалось человечество и когда успокоится — Бог весть. Жалко не дождаться конца трагедии, но по нескольким точкам ты уже мог бы вывести уравнение кривой.

22/7.VIII. «Nos jours sont ce que nous le faisons»^**. Что могу я делать сегодня в ужасную дождливую погоду, как не читать легкий роман ан. Франса и не томиться ожиданиями лучших дней? Я поддежурный. Батюшка Коведяев говорит, что англичане бомбардируют Архангельск и что Ленин заявил, что судьба русской революции в руках чехословаков. Есть ли что-нибудь невероятнее действительности? Кто бы мог предсказать нынешние события даже год тому назад? Вот почему будь далек от отчаяния и удивления. Будущее уже существует, как справедливо учит д-р Трюбле у ан. Франса; Оно предрешено. Оно так же непредотвратимо, как прошлое, а настоящее есть лишь линейная связь между этими двумя неизбежностями. Англичане хотят

войти в связь с чехословаками. Это, вероятно, заставит немцев занять Петерб. и Москву, как заявлено Троцким. Россия, как Атлантида, совсем исчезнет из мира самостоятельных держав. Сижу на веранде, за столом дежурного чиновника, убийственный дождик сыплется сверху целый день. Чувствую себя вяло и скучно, ни писать, ни читать не хочется.

23 /5.VIII. 1918, ½ 6(8) утра. Проснувшись, молюсь: «Спаси меня, Отец небесный», спрашивая себя: что это такое. Есть ли небесный Отец, слышит ли Он меня, и может ли моя воля повлиять на Его? Он есть, ибо все, что есть, это Он. Он слышит меня, если я Его слышу, ибо я и есть Его орган слуха, что касается моего маленького «я». Моя воля может повлиять на Его, так как моя воля есть Его воля, что касается моего маленького «я». Обращаясь к Нему, я пробуждаю к бытию, сознанию и действию самого себя. Почему же я обращаюсь к Нему, а не к себе? Потому, что существую не я, а Он — я лишь деталь, лишь орган, связанный всем, что во мне с вечным «Все».

Молитва есть нажатие видимой кнопки «а» на неизвестные и невидимые приспособления, связывающие мою волю с мировой и открывающие какой-нибудь из шлюзов вечного источника сил. Ведь для всякого действия нужно то же, что для молитвы: нажать себя, как кнопку, и привести в действие малоизвестный, в сущности, всегда неведомый механизм мира.

Позвонить прислуге значит замкнуть электричество, привести в дрожанье звонок и пр., но ведь электричество это струйка мировой энергии, для которой открылся вашим нажатием шлюз. Чтобы надеть туфли, нужно преодолеть земное тяготение, т. е. к какому-то устойчивому равновесию нужно прибавить ничтожный перевес сил, достаточный, чтобы направить новое их распределение, что касается туфель, по нужному для вас направлению. Не замечая того, мы ежедневно, ежеминутно оперируем не иначе как мировыми, т. е. божественными силами, и каждое наше действие есть побуждение одной бесконечности прибавкою нашего личного запаса сил, т. е. ничтожного дифференциала, менять свою обстановку. Простая молитва, как акт сознания и воли, есть может быть прикосновение серебряной нити к ртутной поверхности, достаточное для сомкнутия желательного тока вечных сил. Поэтому сознательно молю: Спаси нас, Отец Небесный! жду от Тебя притока нового, более яркого сознания и новой, более определенной воли, и новых, более стойких сил для выполнения еще заметных, но необходимых для спасения моего и моей семьи действий. А отечество, а человечество? Оно, сколько может, молится, напрягает свое сознание и волю — и спасается

Сегодня милой моей Лёкушке 7 лет! Да благословит тебя Господь Бог, дорогая моя доченька, которую называю маменькой своей, до такой степени

она напоминает мамашу. Умненькая, тихонькая, нежная, женственная, интеллигентная. Если не испортишься, ты будешь хорошим человеком на земле, хорошей женщиной.

Благословляю тебя быть наилучшей матерью многих детей, и да пошлет тебе господь хорошего мужа, благородного и доброго, героически глядящего на жизнь. Как хотел бы я перелить в твое сердечко все любящее тебя мое сердце, все сознание, всю душу! Может быть, это уже сделано в момент твоего зачатия, и я воскрес в тебе и в твоем потомстве. Целую тебя крепко и благословляю. Вспоминай обо мне, когда я умру: я живу в тебе и буду жить вечно и хочу, чтобы ты эту общую нашу жизнь передала дальше.

На службе. Сегодня мне опять хочется писать о реформе питания. Мгновениями мне кажется, что это величайшее из открытий. Спешу захватить на лету главные мысли:

1) Питание — акт столько же физический, сколько мистический, связанный с сущностью творчества Божия нам неведомого.

2) Оно требует гораздо меньшего количества материала, чем нам кажется.

3) Чувство голода и сытости — крайне несовершенные показатели нужды тела в питании. Чаще всего это иллюзии, физиологические предрассудки и суеверия, доходящие до степени страсти, порока и паралича (пресыщения) .

4) Только немногие близки к верному ощущению естественной нормы питания, и это — постники, аскеты.

5) Отвыкнув от обжорства, они не страдают от голода и строгая диета не тяжела для них.

6) Эта диета снимает с человека множество болезней и расстройств и делает организм свежим и молодым.

7) Растения-паразиты минерального мира, животные — паразиты растений, люди — паразиты всех царств природы. Что это значит? То, что растения суть пищеварительные аппараты для животных, животные — пищеварительные аппараты для человека в дополнение к его собственным. Паразитизм — доказательство несовершенства высших тварей в усвоении себе необходимого питания. Мы не умеем, как растения, вбирать в себя все нужное из воздуха и почвы и пользуемся этим уменьем растений. Мы не умеем делать молоко и мясо из травы, и за нас это делают домашние животные. Но мож. б., неуменье это должно уже окончиться. М. б., химия и научная кухня могут дать способы добывать необходимые элементы прямо из растений, если не из минералов.

8) Свешайте, сколько животное ест и пьет и сколько извергает отбросов. Разница очень маленькая. Она и есть то, что необходимо для питания, и м. б., этого не мало, а много для организма. В силу инерции порочно развившаяся функция требует больше, чем нужно. Принудительный голод возвращает к норме.

9) Питание нужно свести к лечению, ибо всякое лечение и есть питание.

10) Совершенное лечение есть гомеопатическое. Таким же должно быть и совершенное питание. Голод есть болезнь клеток от недостатка некоторых молекул. Подвоз их исцеляет, т. е. возвращает машину клетки к ее исправности.

11) И для болезней, и для питания, общий источник — «травы». Лечебные травы — питательные травы. Настой трав дает не только специальное питание, но и общее.

12) Предрассудок, будто для усвоения белков нужно есть белки (зернорастительные, мясо)? для жира — жир и т. д. И белки, и жиры и все прочее вырабатывается прямо: растениями из газов и минералов, животными из растений. Нужно и можно приучить человеческий организм к тому, чтобы он извлекал все, что нужно, из растительных элементов не только пищеварением, но и искусственными приемами.

13) Это и делает кухня. Но нужна реформа кухни в смысле сокращения материала и более энергических вытяжек, эссенций и настоев.

14) Травяной бульон. Все супы — растительные бульоны, так же и чай.

15) Нужно с большой осторожностью (ибо пищевой тракт приспособлен для переварки пищи) переходить к перевариванию пищи вне человека, причем это перевариванье будет совершаться с большею экономией и совершенством, нежели в самом теле. Ни желудок, ни кишечник не выбирают всего питательного из пищи: доказательство — как охотно питаются экскрементами некоторые животные (птицы), насекомые, инфузории и растения. Можно сказать без ошибки, что почти вся масса кала питательна, только организм наш не умеет извлечь из него питательного материала. Химическая кухня, вероятно, сумеет это сделать, и мож. б., с величайшей экономией как продуктов, так и сил, потребных для пищеварения.

16) Вы скажете: нельзя питаться эссенциями, вытяжками и т. п. Организм приспособлен для твердой, растительной и животной пищи. Так. Однако, мало ли для чего приспособлен организм и от чего он без труда отказывается. Доказана возможность одного молочного питания, одного виноградного, а ведь молоко и виноградный сок — эссенций. Следует попристальнее изучить диету тяжело больных, отшельников, военнопленных и тех голодающих, почти вся пища которых состояла из скверного супа. Само собой, что неприспособленный организм сначала голодает и восполняет недостатки пищи запасами собственного жира, но я думаю, к голоду можно привыкнуть, если только уверить себя, что ни малейшей опасности для здоровья и жизни не представляет выработанная наукой минимальная порция, хоть бы очень голодная. Чувство голода иллюзорно, строгие постники и заключенные в тюрьме подавляют в себе его — наконец, без всяких усилий аппетит проходит, если он долго не удовлетворяется. Всякий аппетит.

17) Конечно, нужны опыты и опыты. Но ведь дело стоит того, чтобы проделать эти опыты. Нужно поставить целью опытов добиться истинной нормы питания с наибольшим облегчением организма от работы питания. Судя по огромному месту, какое занимает в теле желудок, кишки и печень, пищеварительный процесс составляет слишком большую статью общего расходного бюджета в теле. Экономия в этом отношении позволила бы больше крови тратить на мозг, мускулы, нервы, кроветворительные органы. Возможно, что изменение характера пищи резко отозвалось бы на всем человеческом типе: сократилось бы брюхо, укоротился бы кишечник, исчезли бы некоторые железы, вырабатывающие яды и медикаменты как для обеззараживания теперешней пищи, так и для лечения от вызываемых ею болезней. Исчез бы заразный очаг, значительно сокращающий (по Мечникову⁶⁷) жизнь — толстая кишка, которая служит не более, как выгребною ямой. Возможно, что мы приблизились бы к простоте и совершенству некоторых растений и животных, что касается обмена веществ.

18) Мы не знаем, что служит главным препятствием к развитию гениальности у людей. Засвидетельствовано, что гениальность возможна, стало быть, не безумно желать достижения ее не в редких, даже редчайших

экземплярах, а в широких массах. Не служит ли главной помехой для развития головы — развитие брюха? Не слишком ли много у людей посредственных и бездарных тратится крови на растительные, желудочно-кишечные процессы? С установлением нового типа питания, т. е. с реформой кухни на основах гомеопатии питания, люди могут существенно поумнеть, хотя бы не сразу. А уже небольшой подъем интеллектуальности внес бы чрезвычайно много счастья в человеческое общество: ведь все горе, как справедливо говорит один герой Джека Лондона, «все горе в том, что каждую минуту на земле рождается дурак».

———

Не написать ли мне брошюры с развитием этих идей? Не попросить ли Сытина издать ее? Возможно, что многие люди могли бы быть спасены от смерти. Так и начать предисловие: «Я хочу этой книжкой спасти от голодных страданий и голодной смерти столько людей, сколько в годину голода ее прочтут. Я хочу рассеять некоторые суеверия, связанные с питанием, опасные иллюзии и страхи. Я хочу доказать авторитетными устами, что мы слишком много едим и погибаем неизмеримо чаще от избытка пищи, чем от недостатка. Я хочу указать на необходимость великой реформы питания, намеки на которую рассеяны и в теории, и практике культурной жизни, наконец в жизни растительных и животных организмов. Наконец я хочу указать на способы сравнительно безопасно пережить надвигающийся на нас голод, связанный с осадой всей Великороссии враждебными нам народами». Такая брошюра могла бы иметь успех.

1/2 11 в. Вернулся от П. С. Флорова (блестяще обыграл его в шахматы — впервые), видел Нечаева: просится к нам, хотя бы в сторожа, лишь бы не идти в солдаты. Тяжелые разговоры. Англичане бомбят Архангельск, чехословаки наступают... Вернулся домой и был Шуйструйский и говорил, что в Пб. беспорядки. Беспокоится за Яшу. Что-то он, бедняга. Вот время! За день жизни нельзя ручаться ни в чем. У бабушки недаром щемило сердце.

24 июля/6 авг. Служба. Серый осенний день. Скука. Волнение в отделе: приехали красноармейцы и отобрали лошадей. Два солдата в рубахах с саблями через плечо и офицер (судя по двум золотым нашивкам на руке). Одно к одному. Газет нет. Газеты буржуазные все запрещены, поэтому слухи ползут чудовищные. Говорят, будто война с англо-французами уже идет, Петроград не сегодня завтра занимается немцами. Вчера слухи о большом восстании крестьян под Порховом, но кажется усмиренном. Что-то Яша, к-рого как раз угораздило уехать в Порхово? Сегодня говорил врачу о загадочном шуме в голове, к-рый замечаю уже несколько месяцев. Бывает и днем, но особенно когда лежу: весь затылок свистит и шумит без определенной боли. Матвеев говорит, что это старческий склероз мозга, а мож. быть, малокровие, гидроэмия, т. е. разжижение крови: по случаю голода больше пьют, чем едят, дело доходит до отека ног. Советы — вам лучше питаться, например съедать по ¼ ф. сливочного масла в день, пить молоко и пр. Легко сказать!

25/7 авг. Гамак. Холодная осенняя погода — небывало холодное лето. Вчера большое горе — потерял зонтик, привезенный Назимовым И. И. из Парижа. Последний зонтик! Все теперь, что есть — последнее. Жизнь донашивается к новой не будет. Ну, что ж! Прощай мир! Со спокойствием жду гибели, понимая, что она входит в программу всякого существования. Дни ожидания: Яша, Тэкла от Сытина, Бажановы, Розенрер о Володе. Квартирная — «а» и «в». И хотя все газеты запрещены, узнаем же мы, что делается на фронтах и внутри. Или так и умрем, а не узнаем.

26/8. VIII. Вчера М. В. показала письмо от Оли из Петровска — она зовет там устроиться, чтобы спастись от голодной смерти. Однако и там мука до 100 р. пуд — хорош хлебный край! Масло 7 р. фунт и т. д. Ясно, что и там через два месяца будет то же, что здесь, ибо голод не от недостатка хлеба, а от крестьянской спекуляции. Весь народ ожидовел и хуже всякого жида готов ободрать «буржуев». Господи, до чего бездарное племя! Ведь вся эта низость, вся эта несосветимая подлость, душащая, как азот, от неудачничества нашего! Как прав Спиноза, утверждающий, что воля и разум одно и то же. Темный разум —  и темная злая воля.

Подумываю, не отправить ли семью к Олечке. Сам я остался бы служить здесь, добывать какие ни на есть средства. Но все планы разбиваются о мировой водоворот, захвативший к глубокому несчастью и Россию. Сейчас мы еще живы, сияет солнце, а завтра нас волной событий может швырнуть Бог весть куда...

7(5) ч. в. Гамак. Тихий свежий вечер, солнце, склонившись к закату, заливает своим сиянием небо и золотит верхушки и стволы деревьев. Казалось бы, совсем счастливая жизнь: катался один по озеру, пообедал хоть плохонькой, но окрошкой (всего больше луку) и фаршмаком, в саду щебечут детские голоса: мама велела набрать ягод на ватрушку (малину уже воруют служащие на наших же глазах). Колокольный звон. Идиллия уездной, близкой к природе жизни. Тем не менее я испытываю тяжелое настроение, страх за будущее, причем ставится вопрос действительно о голодной' смерти. Начинается на теле народа русского война со своими же союзниками! Яша не приехал из Пб., Тэкла не приехала из Москвы — и я по-прежнему в тяжелой неизвестности.

27/9 авг. Гамак. Оглушительный звон колоколов, облачная погода, тоска на сердце и несвежая голова после канцелярской работы. Устаешь от шума, машинного стука, толпы. Яши нет, Тэклы нет, послал Олечке в Петровск с Птицыными просьбу подсчитать бюджет нашего переселения туда. На что бы ни взглянул, на малейшую мошку, или травку, укрепляюсь в мысли, что мы вмещаем полноту доступного нам, и к Нему можно обращаться лишь через свое сознание. Но каждым своим поступком, каждым движением духа или тела мы это и делаем. Богу нужна не молитва, а жизнь наша, которая есть конечный и переменный числитель над бесконечным и тоже переменным знаменателем. Казалось бы, при таких условиях жизнь =0, но в действительности знаменатель (Бог) не бесконечен для нас, а тоже ограничен пределами нам доступного. Все недоступное для нас реально не существует. Итак, прежде всего, следует определить сферу достижимого. Она невелика, и в ней надо все видеть ясно и все приводить в связь, дабы раскрылись все возможности. В этом и состоит гений изобретателей: сближать условия и находить новые их отношения.

8 веч. Боюсь, что начинаю уставать жить. Чувствую угнетенное состояние духа, оскорбленное чувство свободного человека, попавшего в рабство под старость лет. Никогда не было такой тирании, такого глумливого тона, такого пренебрежения к личной воле, как теперь. Диктатура деревни... Если бы только деревни! А то ведь действительно острогом пахнет. Где они научились этому произволу, как не в полицейских участках и тюрьмах? И вот вообразили себя тюремными смотрителями и приставами и муштруют нас, несчастных, в самом худшем крепостного еще периода стиле.

28 июля/10 авг. 1918. Утро, в постели. По-видимому, война так складывается. Немцы выиграли огромную победу в наступлении на Париж с мая по июль, захватили сотни тысяч пленных и тысячи орудий, но нажали этим на ту кнопку, за которой последовал истребительный для них самих взрыв. Америка начала выкачивать из себя по 1/4 миллиона солдат в месяц, которые вместе с англичанами и итальянцами могуче поддержали падавшую, подобно России, Францию. Взрыв ответной ярости народов выразился в отступлении немцев по всей захваченной территории, в расстройстве, как пишут, 140 дивизий, не шутка сказать. Не меньше, вероятно, дивизий вышло из строя и у союзников, но и у «их в данный момент, по-видимому, и материальный, и моральный перевес, а это много значит. Победу решает всегда малая сила, остаток за вычитанием борющихся сил. У «наших» (!) союзников еще есть надежда на победу, у немцев ее нет. Наступающий август и ½ сентября — всего шесть недель — должны решить войну. Решения возможны такие:

1) Немцы будут отступать до своих неприступных позиций на собственной границе и попытаются половиною сил, пользуясь зимним временем, сдержать англо-латинский натиск, а другою половиной захватить Россию, чтобы отказаться от Бельгии, Эльзас-Лотарингии и заморских колоний за счет Восточной Европы. Япония и Китай и Америка будут удовлетворены Сибирью.

2) Возможно, что ранее этого, под давлением необходимости довершить удар, англо-латины прорвутся в обход фронта — через Голландию или Швейцарию и нанесут окончательное поражение немцам.

3) Возможно, что ряд поражений на Марне вызовет моральное разложение армий — сначала в Австро-Венгрии, потом в Германии. Говорят, тюрьмы переполнены у немцев дезертирами, не желающими идти в бой. Возможна социалистическая революция в немецких империях, т. е. захват власти рабочими классами, общий, как в России, грабеж буржуазных классов и царство «коммуны». Тогда Вильгельму придется сражаться со своими подданными с остатками верной ему гвардии и феодалами.

4) Путем детонации подобные же революции возможны и во Франции, Англии и Америке. Общая анархия и кровавая каша. Буржуазии всего света — носительнице цивилизации белой расы — придется, по-видимому, погибнуть за одну роковую ошибку: она допустила всеобщую воинскую повинность, т. е. вооружение народных масс, не подумав о том, как удастся разоружить их. Ну, конечно, перемелется — мука будет, но что толку, если из организованных зерен, способных давать новые зерна, выйдет мука, годная только на корм каким-то чуждым зерну организмам. Общее обнищание, одичание, вымирание в неслыханных размерах — вот что может быть, т. е. почти неизбежно впереди. Найдутся ли благоразумные немцы, чтобы схватить Вильгельма, Гинденбурга и несколько сот из президиума этой бойни.

Схватить, связать их, выкинуть белый флаг и сказать: сдаемся! Сдаемся во имя общего спасения, и нашего и вашего! Бросаем оружие, бросьте и вы его! Давайте поскорее общий всемирный конгресс, и чтобы он остался постоянной в человечестве властью, одной для всех народов! Идите туда американцы, японцы, англичане, турки, пойдем туда и мы, немцы, и, давайте обсудим общую капитуляцию человеческого рода. Война вышла из-за отдельности народов совершенно мнимой, война доказала, что этой отдельности нет — так признаемте же эту истину и утвердим новую жизнь на этом вечном основании: не на свободе, столь неудавшейся, не на равенстве, невозможном, а на братстве, т. е. единстве человеческой семьи на всем земном шаре. Отныне да не будет великих или малых держав, а лишь одна держава рода человеческого с полным братством всех национальностей, т. е. с полным равенством человеческих и гражданских прав и с полною свободой всех ко всякому непреступному действию на всем пространстве вселенной. Прочь политические границы, крепости, таможни, армии, пушки, ружья! Лишь небольшие отряды, составленные поровну из всех крупных национальностей, будут в разных городах земли охранять власть мирового конгресса и общую конституцию человечества. Проект такой конституции уже есть, Конституция Соединенных Штатов северной Америки, испытанная в течение 200 лет. Пока что берем ее. Впереди будет много времени, чтобы совершенствовать, но последняя стадия политической эволюции может быть лучшим отходным пунктом для дальнейших стадий. Итак, всемирная республика! Да здравствует всемирная республика и да будет проклята всякая национальная война! В общей человеческой семье да будут признаны и терпимы все национальные особенности, начиная с цвета кожи, одно лишь да не будет признано: заговор какой-нибудь кучки против всех или не всех. Да будет столько оттенков кожи, языка, веры, обычаев и законов, сколько потребует природа, но лишь бы они пользовались общей терпимостью, а не дрались меж собой. Что касается языка, да здравствуют все языки, способные быть полезными для общения людей, и если полезен был бы, кроме отдельных, и один мировой язык, почему не решить этого полюбовно? Только три языка белой расы борются за свое первенство: английский, немецкий и .французский. Бросьте жребий и объявите на ближайшее столетие общим мировым языком тот, которому выходит № 1-й. А потом увидим: заслуживает ли этот язык и реального, первенства на земле. Предоставим же и потомству что-нибудь делать! Ведь мы проходим как день и ночь, и имеем право решать лишь свои удобства.

Я думаю, что это было бы слишком умно и великодушно, чтобы осуществиться, но я примкнул бы к такому решению от всего сердца! Не надо ни классовой, ни национальной борьбы — нужно общее соглашение на основах второй половины Моисеевых заповедей. Первые пять заповедей — религия, которой полная свобода, и вторые пять — политика, которой полное стеснение в русле непререкаемых законов: Не убий! Не разрушай! Не воруй! Не клевещи! Не зарься на чужое!

В религию первых пяти заповедей входит, кроме богопонимания, также философия, этика и эстетика, поскольку они связаны с сущностью вещей, с первичным «Аз есмь». Вчера случайно развернул «Письма к ближним» за 1907 г. и нашел там статью «Заповеди жизни», где хорошо объяснен смысл заповедей, но теперь мне кажется, я был бы в состоянии углубить этот смысл. Как только вернется свобода печати (неужели она не вернется?), непременно напишу брошюру — и сразу на трех языках — о смысле десяти заповедей и о христианстве, которое есть простейшая из философий.

Тревожный слух: в Пб. массовые аресты офицерства. Как бы не попал бедный Яша в эту передрягу. Тэкла приехала, но пробежала мимо окна на службу,— очевидно, ответа от Сытина не привезла. Вполне естественно.

½ 2 (½ 12). Ходил в Отдел военного комиссариата для учетной карточки и в Отдел Местного хозяйства — оба красные учреждения бездействуют по случаю крестного хода с Матушкой Иверской. Зашел в собор и издалека увидел древнее ее лицо на образе. Говорил: это моя чистая — поскольку она чиста — душа, достойная рождать Божество. Встретил Митю Банина. Говорит, что в Пб. арестовано 2000 офицеров в качестве заложников и отправлено в Кронштадт, часть их уже расстреляна. В Москве тоже аресты. Опять тревога за Яшу. Он вне всякой политики, как эстет и эгоист, и может жестоко пострадать.

10 (12) веч.. Яши нет, серьезная тревога. Письмо от Лидии Ивановны, пишет, что он на минутку заходил в среду и сказал, что опять без места. Она в отчаянии и хочет оборвать себя — выслать 100 р., к-р получит от Кейхель. Как все это глупо, Господи! Итак, мы действительно в войне с бывшими союзниками, которые вместе с чехословаками и американцами действительно хотят подавить в России советскую власть. Так, по крайней мере, пишут красные газеты (буржуазные все закрыты). От Архангельска и Онеги возможно продвижение к Петрограду, а от Симбирска — к Москве. Что из этого может. выйти?

29.VII.1918. Гамак. Ночью в 1/2 4 вернулся Яша — слышу, кто-то ходит под окнами. Тревожная поездка. У него был обыск в гостинице. Несколько дней ночевал в вагоне, столовался в железнодорожной охране. Почти ничего не привез для меня.

Вечер. Вот и еще удар, прямо сокрушительный: телефонограмма Главного руководства работ прекратить все работы на участках и ликвидировать дело. Ясно, что и управления отделов будут ликвидированы. Стало быть, я потеряю и доходных квартирантов, к-рые, однако, до сих пор не заплатили ни гроша, и потеряю жалованье. Из моего месячного бюджета 700 р. долой. Где я их найду? Напрасно отказался от предложения Бажанова (он молчит — получил ли он мои письма? Получил ли я его? Вот вопрос). Как же быть? Почему-то совершенно спокоен сердцем. Чувствую, что Бог мой, во мне живущий и имеющий таинственную связь со своим Отцом, как-то творит мое будущее, как творил и прошлое. Превращается Россия — не гибнет, а метаморфизирует в некое другое, м. б., высшее существо, и мы все гибнем в отношении прошлого ради будущего — м. б., лучшего. Необходимо напрягать остатки старческих сил и разума, чтобы выбиться из беды. Лишь бы детей не поморить с голоду.

Что делать? 1) Немедленно хлопотать о том, чтобы из моих средств в Госбанке выдавали ежемесячное пособие. 2) Выжимать из дачи Стрельникова сколько можно больше. 3) Завязать с Сытиным непременно какую-нибудь работу. 4) Подыскивать какое-нибудь место здесь. 5) Подыскивать жильцов. 6) Дознаться о положении Бажановых. 7) Ожидать восстановления буржуазной печати и комбинации с Муйжелем. 8) Ожидать восстановления своих прав на собственность, захваченную в Гос. банке. Мож. б., мир ближе, чем мы думаем, и тогда из развалин старого богатства сложится все же не крайняя бедность. Есть и еще один № -9-й — «девятый вал» — это тот решающий судьбу Случай, к-рого никто предвидеть не в состоянии. Вся моя жизнь была

цепью случайностей, совершенно или почти неожиданных, хотя и естественно. И добро, и зло вплетались в нить жизни всегда как будто нечаянно, и в результате получалась та непрерывная драма, которая и есть содержание бытия. Несомненно какие-то случайности уже назревают где-то, какие-то проходят мимо незамеченными (значит они не в счет). Известен более или менее числитель — человек со своими данными. Неизвестен знаменатель, та группа условий, которыми он окружен и к-рые меняются быстро.

30.VII/12.VIII, 1918. Утро, холодно, мокро, глубокая осень. Вчера первое расстройство желудка от плохого питания. Салол, набрюшник. Встревоженные Птицыны вечером и невозможность предложить им даже куска хлеба. Всего естественнее то, что немцы исчерпают способность наших большевистских войск «защищать социалистическое Отечество» в войне с чехословаками и англо-французами, и когда убедятся, что Красная Армия истреблена или никуда не годна, то займут Петроград и Москву. Так как чехословаки дошли до Волги, то немцам нужно спешить установить какой-нибудь фронт для борьбы с ними, и весьма возможно, что этим фронтом будет линия Петербург — Званка — Рыбинск — Владимир — Тамбов — Царицын или еще лучше, если успеют захватить линии Пет.— Вологда — Волга. Немцам важно не дать России вновь соединиться с союзниками против Германии. Но у немцев, м. б., сил не хватит относить фронт так далеко, подвергая связи риску народных восстаний и перерывов путей. Тогда немцы удовлетворятся теперешней линией и, мож. быть, отступят до Пскова, Двина — Минск, и освобождение России пойдет с Востока.

(1/2 1). В управлении. Угнетенное состояние. Очевидно, в лучшем случае строительство будет переведено из Валдая на другой фронт. Еще вероятнее оно будет распущено. Итак, я потеряю 770 р. в месяц, ту «синичку», к-рую льстил себя держать в руках. Сколько ни раскидываю умом, что делать, не могу сообразить. До сих пор мы были, по-видимому, в центре мирового урагана и поэтому чувствовали тишь да гладь. Теперь центр кажется перемещается и мы, валдайцы, будем вовлечены в ужасы фронтальных боев. Или нет? Ходил в Отдел Военного комиссариата, в учетный отдел. Доказывал, что я слишком стар для призыва, мне 59 лет, я негоден к службе. Зачем же требовать от меня учетную карточку? Все-таки записали мое имя, Чин, возраст, адрес. Есть опасение, что записывают не для призыва на фронт, ^а для будущего расстрела в качестве «заложников». Война и революция суш необходимые заряды человечеству для внушения ужасов к этим явлениям.

½ 11 веч. Два проблеска: мадам Карпова, жена руководителя, утешает М. Вл. в том смысле, что ликвидируются только работы на участках, а не само управление, хотя это что-то было бы смехотворное, а второе — Тэкла говорит, будто бы Сытин собирался прислать мне с ней небольшой аванс, но не прислал ни письма, ни денег: что-то загадочное, но дающее кое-какие надежды. Если бы мне удалось заработать те же 350 р. в месяц у Сытина, то потеря места конторщика не была бы катастрофической. Послал сегодня письмо Мите Банину с просьбой поговорить по телефону с Бажановым и зятю Сазонова Хормину в Пб. ответ на его предложение купить паи в (нрзб.). Прошу достать мне место. Поживем немного — увидим.

31.VII/13.VIII. Солнечный, но очень холодный день (вчера ездили с Яшей и М. В. в монастырь — не дадут ли хлеба. Дали фунта 3—4, последнее, что имеем). Выясняется, что управление наше будет переброшено на Тверь или Воронеж. Вернее, пока идет здешняя ликвидация, у нас не будет уже и фронтов, которые нужно было бы защищать. Итак, я еще раз выпускаю двух синичек, к-рых держал в руках — дачу и место конторщика. Относительно Сытина большое опасение, что Тэкла получила аванс, но истратила его или потеряла. Вот будет несчастье! Сегодня пишу Сытину — заодно и Зарину предложение, не возьмет ли он весь наш дом в аренду на несколько лет.

1/14 августа, 1918. Проснулся очень рано, часов в 5, температура на дворе + 3°, в комнате + 10°. Холодно! Прощай, лето! Так мы тебя и не видели. Подымается за голодом его страшное созвучие — холод... Как же быть? Жевать нечего. Вчера хлеба не было ни крошки, придется откупорить последний маленький ящик кн. Львова в 30 ф. — и конец. Новый урожай — а мы, не сеявшие, ничего и не пожнем. Неужели же умирать с голоду? А что же делать, и ты, как все. Смертельно ребятишек жаль, и будем, конечно, как все, продавать мужикам, т. е. выменивать у них хлеб на последние остатки, какие есть, вещей. Много ли их? И долго ли продлится агония? Боюсь посещения смерти в нашу семью... Отец Небесный, пощади моих ребятишек! Сейчас ходил на их половину и укрывал одеялами. Спят тоже с полуоткрытым окном. Яша, по-видимому, тоже теряет место, уехал в Пб. на вызов сотрудников железнодорожной охраны и хлопотать о себе. Дал письмо к Вере и Зарину. Прошу Веру переселиться в наш дом, а если нет Зарина, заведовать домом Сытину с Яшей — если не забудет по дороге. Все идет как-то в черту. Казань и (по слухам) даже Нижний взяты чехо-словаками и будто бы даже Пермь.

Совнарком покинул Москву, вслед за немецким посольством, но не задержался в Пб., а почему-то приехал в Кронштадт и заседает на броненосце

«Слава России»¹⁶⁸... Красные газеты еще шумят, объявляют дни всеобщего обучения, митинги, съезды, но, очевидно, из галдежа ничего не выходит. Сразу подняли «твердые» цены на 200%, втрое — хороша твердость! Ясно, что карательная экспедиция тоже не? удалась. Народ — стихия, замученный войной и обогащенный ею и бунтом, устал от них. Он не хочет ни воевать, ни работать, ни нести податей и повинностей, ни делиться своим хлебом с городами. Не хочет денег — подавай вещи! Сегодня хочу составить список вещей, от которых в крайнем случае можно бы отказаться, чтобы пережить надвигающуюся зиму. Но вот вопрос — что на нас надвигается — Запад или Восток? Или сразу оба, и мы будем зажаты, как в клещах, между борющимися коалициями? Есть некоторая очень слабая надежда, что в случае победы одной стороны восстановится подвоз с юга и из Сибири. Год и даже 1/2 года тому назад можно было бежать в Сибирь, на Урал, теперь все пути отрезаны.

На службе. Агонизируем, едва двигаемся, как загробные тени... По последним известиям немцы на Марне все отступают и отступают. Началась деморализация немецкой армии: лучшие поколения перебиты, особенно истреблен старый офицерский корпус, порода «господ», составляющих душу великой армии. Эта душа подменена теперь душонкой разночинцев, интеллигентов, фармацевтов, купчиков, прошедших ускоренные курсы. Естественно, что у такого офицерства нет веры в себя, нет наследственного инстинкта повелевать — себе и другим. Они колеблются ранее своих солдат, запаздывают с приказаниями, не умеют настоять на них ни командованием, ни личным примером. В результате роковая, м. б., для немцев неудача 2-го наступления на Париж. Второе, вероятно, будет последним, так как того dopping'а, который был в 1917 г., именно полной сдачи России, немцам ждать нельзя. И если они не использовали этого безумного счастья, стало быть, даже безумное счастье их больше выручить не может. Еще несколько недель отступления, если англо-французы сумеют бить, бить и бить их без пощады — и дух немецкого народа смякнет.

Герои, что и говорить, но разве герои не бегут иногда, не поддаются панике. Настоящих героев у немцев не больше, чем гениев, т. е. очень немного. Нужно ожидать тех же явлений, что и у нас — глухого, немого до времени созревания отчаяния, усталости, ненависти к властям, ведущим людей да убой, и вдруг почти внезапного взрыва народной ярости. Тогда, Вильгельм, берегись! Тебя растерзают, как государственного изменника, ибо ты изменил вере, которую внушил к себе. Обманувшего идола идолопоклонники секут и разбивают в прах. Но может случиться, что Вильгельм уже приготовился к народному восстанию и воспользуется им, как случаем благоприятным — навсегда покончить с социалистами. Война уже сократила социалистическую партию, вероятно, наполовину. Остальной половине гвардия императора может дать бой беспощадный. Внутренняя гражданская воина несомненно будет на руку союзникам и, мож. быть, Америка и Япония, обогнув земной шар — к Востоку и Западу,— встретятся на полях Германии, чтобы в качестве хозяев положения предписать человечеству мир и рациональную конституцию. Главнейшим побудителем в устройстве будущего явится мысль, что эта война должна быть последней, что какая-то общая власть должна навести общий порядок и невозмутимую никакой жадностью тишину. Был рах Romana, будет рах Anglo-Japana (Америка — продолжение Англии и главное ядро англосаксонской мощи). Если это так произойдет, а не иначе, то наступит золотой век — особенно для нас, к-рые получим хороших хозяев, хотя бы

чужой крови. А когда наши хозяева были нашей крови? Такого времени не было. И наконец, не все ли равно, где приготовлен автомобиль, на коем вы катитесь? Пожалуй, еще лучше, если он сделан в Америке, а не дома. А ведь правительство есть именно автомобиль, везущий нацию. Я говорю о правительстве в смысле общей системы государственности. Она прежде всего должна быть действенной, т. е. жить не в теории, а в кипучей практике. Если так, то чужая власть, мож. б., была бы самою желательной: если мы те самые слабняки, нытики, гамлетики, рефлектики, какими нас рисует родная литература, если мы «не государственный народ», как утверждали славянофилы, если мы «женственная нация», как утверждал Бисмарк, если наш «мир — дурак», по народной пословице, то не лучше ли для управления такой рассыпчатой массой взять чуждые, более крепкие стихии? Чтобы связать вместе глину, нужны не глиняные, а деревянные или железные доски. Из простой глины даже кирпича не сделаешь — нужен песок, т. е. совсем другая порода, другой металл. Кто бы нас из даровитых соседей ни завоевал, мы останемся в выигрыше. Сознавая это, народ наш и не хочет больше воевать: слишком доказано собственное наше банкротство. Как израненный собственными разбойниками иудей беспомощно лежал на дороге в Иерихон и был радехонек помощи чужого человека, презираемого Самарянина, так и народ русский: слишком уж натерпелся он от бездарности и бездельничества собственных, будто бы национальных властей. Если заберут нас под опеку американцы, м. б., это будет всего желательнее: они лучшие культуртрегеры в свете. Они вложат свой колоссальный капитал, они заведут машинное хозяйство, организуют наш народный труд и вытащат из трясины погибающее великое племя. Я лично хотел бы быть пророком — точнее, апостолом новой всесветной семьи народов под властью наиболее просвещенных и энергичных. Да поможет мне Отец вечный!

5 ч. дня. Сижу в лодке на цепи у монастырской пристани. М. Вл. с сетчатым мешком пошла клянчить к о. Никите хоть сколько-нибудь хлеба. Уже несколько дней все запасы иссякли. Сюда подкатили лихо под парусом, как-то удастся выгресть отсюда — ветер противный и крепчает.

Слух, будто чехо-словаки взяли Рязань. Очевидно, путают с Казанью. Слух, будто инженерный совет закрыт и опечатан — наш Главный руководитель хотел ехать и раздумал. Лихорадка треплет несчастную Россию. Гнилостное заражение крови, голодный тиф. Если спасетесь, детки, простите меня, несчастного, за то, что я еще до войны, предвидя ее наступление, не обеспечил вам покой и питание где-нибудь в Канаде или Австралии. Стало быть, был слеп, неясно видел будущее, или, б. м., заворожен был приближением опасности, как кролик перед пастью удава. Паралич воли... Обращаюсь к божеству моему, орган сознания которого я сам. Спасайся, приспособляйся, изобретай. Первое, не поддаваться панике и если даже умирать, то спокойно. Второе, помнить, что с детьми и сам десять искать лучших условий, чем в Валдае, трудно. Здесь только голод, а везде и безработица, и холод, и квартирная нужда. Кажется, я все делаю, что должен.

Хоть и с тяжкими страданиями, продавая последние вещи, а зиму как-нибудь проживем: для этого нужно минимум 60 пудов хлеба, т. е. 12 000 р. на один хлеб! У меня нет этих денег, т. е. недостает очень много. Но м. б., удастся что-нибудь заработать у Сытина, занять в Гос. Банке (из своих же!). За год же выяснится наша судьба? Неужели Отцу Небесному нужно массовое истребление человечества? Я — Твоя сущность, Твоя душа, Твой разум — я хочу жить, люблю жизнь, благословляю общую радость, зачем же Ты длишь

войну? Прекрати! Сегодня философствовал перед нашим доктором, вчера перед управленскими чинами и вдруг подумал: ведь все это готовые публицистические статьи, и притом — недурные. Приходится тратить в пустыне «жар души» своей, бросать иной раз хорошие мысли на ветер.

2/15.VIII. Серо, холодно, сыро. Сны какие-то противные, какие-то казенные расчеты и недочеты. Действительность еще пакостнее. Но ты должен быть, как Бог, выше всякой действительности. Допустим, что ты едва заметная, несущаяся в воздухе букашка. Но она — бог для себя, она центр мира — и что ей за дело до войн и революций среди двуногих! Она наслаждается жизнью и исчерпывает свое бытие, хотя бы на протяжении нескольких часов. Кто-то в ней сидящий работает, ткет очень сложную ткань атомов и молекул, и эта ткань начинает чувствовать свою жизнь и радость. А мож. б., не начинает, а лишь оканчивает это чувство: молекулярная и атомная жизнь, м. б., и есть самая божественная сущность, о блаженстве и сознании которой мы не можем даже и догадываться. Мы прикасаемся к этому блаженству и сознанию лишь в моменты разложения нашей нервной ткани.

10 утра. Петроград закрыт для въезда! А вчера был слух о том, что немецкие части вошли в Петроград, от которого «союзники» будто уже в 150 верстах. Все вздорные слухи, но, по-видимому, в общей панике совершается что-то окончательное. В управлении полная растерянность, уныние и тоска.

3/16.VIII. Омерзительная слякость. Вчера ходил на почту, отослал Вере доверенность: вряд ли возьмется управлять домом, а хорошо бы. В казначействе: в 40 мин. 3-го, т. е. 1-го по старому счету, чиновники уже разошлись. Хочу уплатить часть налогов — городского и земского. До сих пор определенно не знаем, что будет с управлением — перебросят ли его на Воронеж или расформируют. Даже во сне занят этим вопросом и вижу те же управленческие лица и те же вопросы. Чувствует Бог мой, что дело для меня серьезное. Переезжать куда-либо с семьей сам 10 невозможно, особенно на военный фронт, зависящий от военного счастья. Здесь есть своя квартира, свой футляр для семьи и малышей, свои окопы. Поселиться в грязной воронежской деревне, если благополучно доберешься до нее — какой риск! И затем, здесь наши корни, наша дача, царскосельский дом, близость от Пб. и Москвы, где все же легче достать работу, чем из воронежских трущоб. Итак, мы должны остаться, хотя голод настолько ужасен, что страх берет за ближайшие недели. Всего пуд в запасе на 10 человек. Утешает мысль о реальности существования Бога и своей божественной сущности, т. е. неизбежности помощи Божией вне нашего сознания и посредством его. Если все — Бог, и я — Бог, если 0,99999... процессов жизни протекают вне моего сознания и участия, а каким-то обязательным руслом, и если лишь ничтожная доля судьбы предоставлена моему устроению при посредстве рассудка, то не следует бояться за жизнь. Она на хороших рельсах. Хотя носитель его — тело — подлежит смерти, но вырабатывающий тело Бог остается и выработает другое, такое же. Река размывает одни берега, намывает другие, русло и течение остается.

4/17.VIII.918. Встал почти с определенным решением ехать в Петровск, куда усиленно зовет не только Оля, но и ее свекор Самсонов. Хлеб в 10 раз и даже в 20 р. дешевле здешнего, а главное, там он есть, а здесь нет. «Ангелам твоим заповедь» — м. б., Оля и Самсоновы являются в данный момент именно

такими ангелами, посланными, чтобы предохранить нас от гибели. Яша переезжает в Лугу, да и вообще он Агасфер какой-то: вечно ищет себе новых и новых условий, причем попадает из кулька в рогожку. Если бы удалось здесь сдать дачу, то в Петровске этот расход был бы покрыт; если бы управление перевели на Воронеж, могли бы и нас прихватить, наконец, переезжают же люди. Ну, приедем все больные — отлечимся, отдышимся — и опять ничего. И подальше от возможного на будущую весну нового фронта — японо-немецкого, подальше от центра революции. Связи? Да много ли их здесь, и надежны ли они? И там найдутся бывшие читатели и сочувственники. Далеко от Пб.? Но всего лишь вдвое дальше, чем отсюда, а от Москвы почти то же расстояние. Возможно, что и в Петровске найду местечко 300— 400 р. И к кумысу близко, котор. нам всем нужно попить. М. Вл. согласна ехать, бабушка колеблется, Яша усиленно настаивает. С нами хотели отъехать и Вагеры, у которых мы с М. Вл. вчера были в Затишьи. Семья их милая, очень к нам расположенная. Если бы удалось достать товарный вагон и ехать всем вместе без пересадки — чего же лучше. А потом после катастрофы, м. б., вернулись бы или остались там. Не везде ли то же небо и тот же Отец небесный? Почти 6° широты к югу тоже что-нибудь значит. Близость Волги и Дона, обоих морей, кумыса, солнца, простора для детей моих — если они останутся в этой ужасной стране — более благоприятны, чем валдайские болота и суглинки.

Квартира:   Валдай +,  Петровск  —?

Отопление:   Валдай +, Петровск —?

Хлеб, молоко, мясо и пр.:  Валдай —,  Петровск +

Близость к станции:  Валдай +?,  Петровск  —?

Опасность войны:  Валдай —, Петровск —

Опасность бунта:  Валдай —,  Петровск—

Как глоток воздуха для задыхающегося дороже всех сокровищ мира, так кусок хлеба для приговоренных к смерти. А здесь, в Валдае, мы, по-видимому, приговорены к голодной смерти — если не случится чудо: восстановление правильного подвоза хлеба из Украины и Сибири. Рассчитывать на это чудо было бы безумием в ближайшем будущем. Стало быть, одно остается: бросать здесь все лишнее и бежать туда, где хлеб еще сравнительно дешев. Год, м. б., там еще протянем, а там что Бог даст. Лишь бы мне не сделать ложного шага. Уравнение приходится решать с очень многими неизвестными — вот беда. Не известны истинные намерения и силы ни немцев, ни союзников, ни настроения народных масс у тех и других,— ни подлинная зрелость к какому-нибудь действию у нас. Не известны мои источники жизни, т. е. возможность заработка. Не известно, найду ли я желающих снять валдайскую дачу — бросить ее на произвол судьбы тоже страшно. Пришлось бы нанимать дворника — огромный расход, совершенно бесполезный.

6/VIII. Сегодня большая прогулка с Яшей в Затишье, Балашовку и домой. Лежали на спине, глядя в небо, изумлялись глупости своего поведения в прошлом, а именно неспособности к силлогизму. Посылки ясные,

а волевого вывода сделать не можем, т. е. делаем неправильные. Вчера был у меня П. С. Флоров с проектом своего ответа проф. Некрасову. Помешан на своем элементарном учебнике теории вероятностей, который пишет несколько лет, написал колоссальный том и все еще нуждается чуть ли не в 4-х годах работы. Признавался, что не может сам читать своих математических сочинений, до того отвык от интегрирования сложных функций. Всей душой в каких-то алгебраических знаках, не замечая, что в 59 лет у него нет хлеба, за хлебом нужно ему, директору гимназии, идти за 18 верст в деревню, самому, пешком, и за молоко — за бутылку у него дерут 1 р. 60 к.!

Коля Птицын вчера вернулся из Петровска, в восторге,— они решили ехать туда,— хлеб 13 р. пуд (а в глуши — 5 р.), и старик Самсонов еще раз просит приехать весьма убедительно. Решили ехать — что касается семьи, а мне, верно, придется остаться, чтобы пристроить дачу. От Сытина и Бажанова ни звука, Митя Банин получил мое письмо, но телефоны в Москве не действуют, и он не мог исполнить моей просьбы. Придется — если не получу ничего в ближайшие дни — проехаться самому в Москву.

7/20.VIII.918. День солнечный, 30-летие моего Яши. 3/7 жизни милого мальчика уже прошли, измятые, отравленные, запачканные, давшие ему, конечно, меньше радости, чем он хотел. Сердечно желаю ему остальную половину жизни провести, спокойнее и довольнее. После 60 лет, а иногда и раньше, продолжается не жизнь, а ликвидация ее — постепенное «расформирование штатов», отмирание органов, одного за другим. Я дошел до порога этой ликвидации и с грустью вижу, что «вкушая, вкусих мало меду...» Есть еще высокое представление об истинной жизни, есть идеализм, чувство поэзии и немножко мысли, но уже и теперь, конечно, я не крепкое здание,— а развалина... Хватит ли меня на десять лет?

12 утра. Карпов (гл. руководитель) говорил Иванову, будто англо-французы нанесли немцам огромное поражение, взяли в плен 287 000 человек. Вот удар. похожий на жребий Трои. Будет некогда день — и он близок, он уже, м. б., настал, когда гордыня Гогенцоллернов и вверившей им свою судьбу германской расы будет сокрушена. Исполнится мое настойчивое утверждение, что Вильгельм — безумец. Теперь нужно ждать с часами в руках массового отступления немцев,, паники среди них, отказа от войны в широких массах, широких военных и рабочих бунтов, социалистической революции, попыток укрощения ее, личной гибели Вильгельма, к-рого или убьют или сам с собою покончит (оратория в стиле Баха!), и затем оккупации Европы американо-японскими войсками для водворения в человечестве мира и порядка. Еще страшный запас дурной погоды! Доживем ли мы до ее окончания?

Нас, (Управление) еще не упраздняют, но, по-видимому, перебрасывают на чехословацкий фронт. На месяц или на два еще существуем.

3/4 1. Слух подтверждается, приходят офицеры, сами читавшие в газетах. 280 тыс. в плен! Нет сомнений, что немцы оказали железное упорство, т. е. потеряли кроме пленных столько же, по крайней мере, а мож. б. втрое более убитых и тяжело раненых; в общем выведены из строя вероятно еще миллион солдат — минимум. Тяжелей физического — моральный удар, потеря веры с свою непобедимость,— напротив, приобретение веры в неизбежный и окончательный разгром. Немцы — люди, они доступны разным видам паники, от сумасшедшего отчаяния до сумасшедшего

равнодушия к своей судьбе. Вильгельм — дурак,— он не рассчитал, чего будет стоить не только всему миру, но и его Отечеству столкновение со всем миром. Он учел слабость России, но не учел силы Америки, а в машинной войне победа, конечно, всегда на стороне наиболее машинопроизводительной страны. Теперь остается желать, чтобы союзники использовали громадное свое счастье новыми победами до сокрушения главных немецких сил. Возможно, что при постоянном отступлении немцы передавят самих себя и бросят, как наша армия, колоссальные боевые запасы в добычу врагу. Осталось до глубокой осени 2, даже 2 1/2 мес. и вот именно эти великие в истории человечества дни, когда решается судьба последней войны, мы начинаем переживать.

8/21.VIII. Серо, холодно. Так и не видели мы «лета красного», и вся жизнь наша сложилась как-то совсем безрадостно. Ни поэзии, ни музыки, ни философии, ни тех милых человеческих отношений, ради которых только и можно жить. Вчера за большую цену привезли из Петровска около 2 п. (на мой пай) муки, стало быть недели на две живы. Яша бедный потерял место (или сами подавайте прошение, или вас уволят приказом), участь строительства все еще неизвестна, способы переселения нашего — тоже. От Сытина и Бажанова — ни звука. Мировая война, мировой бунт... Бедная душа моя, рожденная для нежных и мирных отношений, угнетена. Хочешь приподняться из засасывающего уныния — и не можешь. Надо бороться с этим. Отец Вечный, приоткрой немножко больше источник жизни, меня питающий. Дай божественного ко всему бесстрастия, благосклонного ко всему и блаженного безразличия. То, что от меня зависит, бесконечно мало и ничтожно. Как щепку в Гольфстреме меня несет куда-то в неведомое время. И как щепке мне остается одна надежда — что при всех обстоятельствах вода, меня окружающая, останется водою, а я — простой щепкой со свойственной ей плавучестью. Не потонул до сих пор,— вероятно, выплыву и в будущем. А что будет с Россией, с человечеством — не все ли мне равно, если я искренно не знаю, что лучше, и склонен даже думать, что лучшее впереди, а не позади. Я лично все потерял в прошлом, но ведь неизбежно потерять и самого себя. Чудо, что я дожил до 59 лет: старше родителей и дедов, а м. б., и прадедов. Несмотря на голод, все еще волочу ноги.

7 ч. дня. Катались с Яшей на озере и лежали оба, греясь на солнце, а легкий ветерок надувал парус и мы неслись туда-сюда. Тяжкие колебания, ехать или не ехать в Петровок. Комиссар Б. предлагает свое любезное содействие по перевозке семьи, но экстренно: через 3 дня... М. В. в отчаянии и признается, что она охотнее всего осталась бы в Валдае.

9/22.VIII.918. Утром рано еще в ночном пришла М. Вл. и' бледная сообщила: у нас большое несчастье, нас обокрали!

Через разбитое стекло в окне кухни отворили изнутри раму окна, влезли в кухню, пошли в последнюю — пустую комнату Ириши, переворошили все ее имущество, повыбирали все ее «подарки», т.е. отрезки материй, а у нас в прачешной украли 12 простынь, 2 большие скатерти и мелочь. На несколько сот рублей. Очевидно, кто-то из знакомых Ирищи, хорошо осведомлен о том, Что она спит наверху и что кухня брошена на произвол судьбы. Не взяли — не нашли — ни ее золотых вещей, ни денег, которые по удивительной беспечности были оставлены там же.

Ходил в милицию заявить о покраже. Чудное солнечное утро. Озеро гладко как зеркало. Парусная лодка и на ней Коля Птицын с сестрой

возвращается с рыбной ловли. Хорошо! «Поэзия и правда моей жизни», писал Гёте. Только то правда, что было поэзией: все остальное, скверная действительность, есть ложь. Надо это было усвоить в начале жизни и несокрушимо держаться одного, что на потребу: поэзии, красоты, нежности, милоты, мудрости, беспечности, свободы — евангельских блаженств, круг которых и составляет жизнь вечную. Немножко хорошей погоды, немножко улыбки Божией — и я чувствую себя как бы воскресшим. Тяготит вопрос о переселении в Петровск. Один момент кажется, что необходимо ехать, ибо тут надвигается форменный «индийский» голод, другой — что ехать страшно, ибо там надвигается форменная резня — кровавый фронт, где кроме того же голода угрожают еще и штыки, и пули, и ядра, и пожары, и грабежи от враждующих армий. Нет ни малейшего сомнения, что низкие (сравнительно) цены на хлеб там недолго продержатся, они повысятся и, м. б., достигнут здешних цен. Притом там я буду оторван от источников своих доходов: 1) от здешней дачи, 2) от д. Стрельникове и сравнительной близости к Москве.

Ну, а здесь как же жить? Нужно минимум 72 пуда зерна в год (по 1 ф. на 4 взрослых и по 2/3 ф. на детей). Есть ли шансы их получить? 1) Совершенно невероятно, чтобы не было никакого подвоза, никакой заботы властей о пропитании города. Поволжье еще в руках Советской власти. 2) Индийский голод едва ли возможен, так как население у нас редкое и урожай в Новгородской губернии выше среднего 3) Если верно, что Советская власть поставила ультиматум Украине об обмене на зерно наших товаров, то одно из двух: или дадут хлеба с юга, или еще один фронт, приближающий теперешнее положение к катастрофе. 4) Крохотная надежда, что монастырь поддержит хоть несколькими пудами. 5) Поддержат Самсоновы, пока существует почтовое сообщение. Если же сообщение с Петровском не прервется, то будет возможность бежать и осенью, и зимой. А м. б., до того времени выяснится, что бежать вовсе не нужно, или следует бежать к западу, а не к востоку. Если приблизится большая японо-американская армия к Волге, то она сожрет весь и сибирский, и приволжский хлеб, и тогда центр голода, пожалуй, будет там, а не здесь. Вообще, по-видимому, мы попались в капкан судьбы и, сколько бы ни барахтались, из него не выйти.

Но каждый день жизни, каждый час — уже великая милость Божия, если выражаться на языке предков,— счастливое чудо, которым нужно пользоваться и благодарить. Волне, поднявшейся не своею волей над уровнем океана не все ли равно, когда запас этой творческой воли иссякнет? Поднимаясь и опускаясь, она должна отражать в себе небо и беспечно ждать слияния с отцом своим, к-рый вызывал, вызывает и не может не вызывать бесчисленные повторения таких же волн. Если даже допустить, что я и дети умрем голодной смертью. Страшна ведь не сама смерть, а страх перед нею, ожидание ее. Сама смерть — самая легкая из хирургических операции — и самая радикальная. Смерть или вечный сон, как говорил Сократ,— сон без сновидений,— или повторение этой или иной жизни. Мое «я» — какая это фикция! Мое истинное «я» есть бесконечный Бог, текущий через ограниченное сознание, свойственное моему организму. «Я» электрического прибора есть вовсе не самый аппарат, а та мировая сила, к-рая течет через этот аппарат. Последний захватывает немного этой силы — и странно этим немногим дорожить, если бесконечное количество ее вне аппарата совершенно той же природы и существа. Это все равно, что оплакивать погасшую спичку, зная, что еще осталось солнце и мириады солнц. Вот утешение, которое дает

философия. Милые мои детки не нуждаются в философии, чтобы утешиться: они на голод отвечают исхуданием, а затем, конечно, им придется пережить некоторые мучения. Но что же делать! Само собою, я истрачу все, что имею и что в моей власти, чтобы поддержать эти драгоценные мне маленькие огоньки, дающие мне тепло и свет. Сижу сейчас за своим столиком в канцелярии, а на балконе играют мои малыши и дети М. П. Саговского (писец на машинке, по призванию энтомолог). Мои детишки босиком, и это единственное лекарство против простуды.

6 ч. дня. Хоть и обокрали (жертва злому богу), но и большая радость. Бажанов прислал письмо, где говорит: «Очень жалеем, что лишены на некоторое время Вашей нравственной поддержки и опытного руководства делом. Надеемся на Господа Бога, что если у Вас будет все-таки желание поработать с нами, то мы всегда примем Ваши услуги с благодарностью». Собирается кто-нибудь из них приехать сюда и поделиться со мной «чем мы можем» — намек, очевидно, на аванс, к-рый они предлагали раньше и от которого я тогда отказался. Я ответил заказным, что с 1-го числа по н. ст. «вступаю в должность, которую они мне любезно предложили». Alea jacta est! Так как управление исчезает отсюда и наступает унылая осень, то у меня нет причин не попробовать укорениться немножко в Москве: возместить потерю здешних 420 р. + 350 р. и иметь возможность прирабатывать что-нибудь у Сытина или Балтийского. Программа такая: а) 31-го беру отпуск на месяц, б) 1-го устраиваюсь и навещаю Сытина и Балтийского, в) 2. IX служу и разыскиваю себе жилище, и затем начинаю день за днем лямку тянуть конторщика и писателя, если Господь поможет. Верую, что да! Семья остается пока в Валдае для ликвидации дел и сборов (на всякий случай) в Петровск. Если бы Бог помог сдать после 2-го отдела дачу кому-нибудь не слишком плохо — великое было бы счастье!

10/23.VIII.918. Утро. После напечатанного вчера заявления Японии о том, что она выступает с поддержкой чехо-словакам против немцев, ясно как день, что Волга обращается в новый фронт войны. Есть ли, стало быть, смысл нам переселяться туда, под выстрелы с целой семьей? Тут голод — Сцилла, но там Харибда! Что японцы, поддержанные американцами, англичанами, французами — серьезный враг, что они используют именно эти месяцы 1/2 VIII — 1-Х до закрытия навигации — в этом тоже нет сомнения. Вероятно, так оно и было, как я предполагал, т. е. в летнее затишье Япония оборудовала собственную железную дорогу как главное русло, по к-рому польется нашествие японо-американских полчищ. Советская власть организует миллионную армию, чтобы остановить это нашествие, угрожающее официально не России, а немцам, но пока еще организовано не больше, чем поместилось на митинге в народном Доме, т. е. около 4 тыс. человек, да пожалуй, и того менее, если исключить присутствующих на митинге солдат, матросов и рабочих старых мобилизаций. Пока не доказано противное, я не верю в способность Красной армии сопротивляться коалиции лучших в свете войск, вооруженных наилучшим оружием. Стало быть, война эта должна сопровождаться отступлением Советской власти до Москвы, до Пб. и полной сдачей, если не поддержат ее немцы. Но немцы поддержать теперь Россию могут, лишь как веревка повешенного... На трезвый взгляд, чем же дело кончится? Истреблением Красной армии, т. е. революционных сил России во славу — уж не знаю, чью, только едва ли даже Вильгельма, которому эта русская поддержка (поддержка революции', подумайте) едва ли пойдет впрок! Мне

кажется, самый разумный план — держать семью пока здесь, а самому ехать в Москву на конторскую работу, если в самом деле Бажанов примет меня. Проживать буду четыреста (даже, 350) рублей, для семьи — 600, что с доходом от царскосельского нашего дома (230 — 250), да с бабушкиной пенсией 75 р., мож. б., и хватит, чтобы прожить (900 р. в месяц на семью из 3 взрослых и 6 ребят) — при готовой здесь квартире и возможности еще вероятной — сдать часть дачи. Если удастся сдать, то бюджет собственно семьи можно довести до 1000—1200 р.,— а я, если захочу питаться получше, должен помимо конторской работы искать какого-нибудь подспорья у Сытина или у Балтийского. Ну-с, а кончится война (не век же это безумие будет длиться), там видно будет.

На службе. Лишь бы установилась тишина и мир — чувствую в себе большую потребность поработать остатками своего мозга. Первый мой долг — сохранить семью, второй — сохранить себя, свое здоровье и свежесть, необходимые для работы. В Москве, вероятнее всего, пробуду недолго — до взятия ее коалицией, а затем — назад в Валдай, и уже, вероятно, прямо на голодную смерть,.. Ах не каркай, М. О.! Что ты видишь дальше своего носа? Не очень много, согласись. Воображаю свое житье-бытье в Москве. Ложиться рано, чтобы вставать рано. Работать для себя на свежий мозг. В конторе работать много, чтобы не скучать,— не будет работы — учиться, читать иностранные книги. Затем вечер, после службы немножко отдыхать и жить, сколь доступно, одушевленной жизнью. Найти подходящие знакомства через Сытина, Балтийского, А. И. Успенского, Штейна, Бажановых. Политики никакой, я слишком стар и слаб и слишком презираю политические способности моих ближних.

3 ч. дня. Наблюдаю учреждение, к-рое агонизирует, разлагается, дышит на ладан и я вхожу в состав его. Гляжу на адмирала в должности писца, на священника в роли рассыльного, на писателя в роли конторщика... Ага, милые,— попались! Вот в какую труху обратила вас жизнь!

11/24. VIII. После вчерашней бури (до нее я один плавал под парусами на острова и вернулся под веслами) ел вечером собранные грибы, после громов и молний с ливнем — бурное ненастье. И без него на сердце тяжелый камень. Писал письма Коке и Ольге, двум старым женщинам старого, нежного, тонкого, отжившего стиля. Разговор с ними теперь одна печаль…

Сейчас передают «Из советских кругов», как говорит д-р Матвееве что чехо-словаками занят Нижний Новгород. Это — 400 верст от Москвы. Видимо, события идут своим естественным и даже ускоренным ходом. В виду осени обоим сторонам нужно спешить. Боюсь, что к зиме мы, Россия, окажемся в положении осажденной крепости. Впереди — ужасы голода...

Какая-то высшая справедливость за годы, долгие годы счастья, каким мы пользовались до войны, требует от нас пережить нечто трагическое. Ну, что же делать, предоставим себя судьбе. Вчера поймал себя на ощущении — правда мгновенном,— высшего блаженства умереть. Пугаюсь этого состояния,— оно ведет к самоубийству, а этим окончить мне почему-то не хочется. Милые мои детишки, как ангелы-хранители, оберегают меня от желанья смерти.

Мож. быть, и Бог создал ангелов и всех тварей только для того, чтобы иметь основание жить: отрешенная от творчества, недействующая сила обращается в томленье, при котором небытие подпочтительнее бытия...

Если «все к лучшему», то тяжелый конец моей жизни мне полагается как dopping для подбодрения угасающих сил. Кто знает, если бы я со своим капиталом уехал в Америку и оставался там в полном обеспечение, возможно, что я от уныния, тоски по родине и бездействия обленился бы, опустился, разжирел, растолстел, втянулся бы в пьянство и расстроил бы без того плохое свое сердце. Теперь я вынужден вести молодую, деятельную жизнь, служить конторщиком, писать статьи (когда же они увидят свет!). Пожалуй, это интереснее и достойней, нежели дожить остаток дней жирной свиньей. Если беречь себя, как рабочий инструмент, меня, м. б., хватит еще лет на 5, на 10. А затем,— вечность. Расстаюсь с этой жизнью, если это сейчас, с сердцем переполненным благодарностью и восторга жизни.

12/25.VIII. Вчера страшной бурей угнало нашу старую лодку. Сапожник видел это (не он ли и оттолкнул ее? Бесспорно кто-то ее сдвинул, она наполовину была на берегу),— но целый день не дал нам знать, и только когда я к вечеру пошел на озеро, он мне сообщил об этом. Надоело жить в этой насквозь подлой, воровской стране, среди неспособных к цивилизации людей.

Только что кончившие институт барышни-переписчицы воруют цветы и ягоды в саду, и начальство их покрывает. Сегодня проснулся опять в ужасе относительно голода, к-рый нас здесь ждет: 80 р. мера картофеля, 360 р. пуд ржи! Как же тут жить и не умереть? Откуда взять эти бешеные тысячи при растущей дороговизне? Из Валдая выезжают по 10 семейств в день — им. б., самые предприимчивые, самые практические люди. «Рыба ищет, где глубже, человек - где лучше». Боюсь смертельно, как бы мне опять не клясть себя за то, что был момент, когда можно было проскочить в Петровск с семьей — и я упустил его.

1 дня. Гамак. Осеннее пальто, ветер, но все-таки немного солнца, на которое молюсь, как на Отца Небесного. Утром поехали с Яшей под парусами разыскивать лодку, и довольно быстро я увидел ее на ближайшем берегу. Оттуда пришлось грести против ветра и я устал, однако не слишком. Бедняга Яша укладывается опять в дорогу...

Вчера у Птицыных жаркий спор с двумя поповичами и самим батюшкой. Милые люди, но неумны и с противным самомнением профессионалов. Костя Птицын, виляющий между церковной историей, на которой хочет строить себе карьеру, и большевизмом, доказывал право Советской власти принуждать граждан к военной службе. Я отрицаю это право за всякой властью. Противник личного самодержавия, я такой же убежденный противник всякого иного, включая всенародное. Почему наряд, имеющий физическую возможность заставить меня, имеет право заставлять делать все, что ему заблагорассудится? Выше всякой человеческой власти я считаю власть Божию, и если человеку предстоит изменить ей, чтобы исполнить человеческое приказание,— выбору нет места. Вот граница нравственной свободы — граница воли Божией. Всякое принуждение в этой области беззаконно и нечестиво. Говорю о. Николаю и поповичам: вы развращены в усилиях примирить служение Богу и мамоне. Вы утверждаете, что Христос будто бы не трогал государства и общества, ибо царство его — «не от мира сего». Но что это значит? Царство его, как совершенное, конечно, не от сего мира, как он есть испорченного и развратного, а от иного, очищенного, освященного евангельским искуплением. Что такое евангельское искупление? От какого первородного греха явился Христос спасти людей? Этот грех, отец всех грехов, был выпадение Адама из воли Божией, уклонение от нее. Не в съеденном яблоке дело, а в непослушании

твари Творцу. Если тварь выпадает из воли Творца, она этим нарушает творческий замысел, в нее вложенный, т. е. нарушает самый смысл своего существования и в меру отпадения приближается к смерти. Вот ясное и простое; мне кажется, единственное верное понимание христианства.

Искуплений состоит в том, что Бог-Творец посылает еще раз свою творческую силу (сына своего единородного) в извращенную плоть и та восстанавливает нарушенный порядок, приводит снова человека (и через него всю природу) к подчинению воле Божией. Это возможно через покаяние, отрешение от греха, крещение водою (физическое очищение) и духом (духовное очищение). Не слишком испорченные способны вернуться к воле Божией — испорченные бесповоротно — не способны. Странно слышать от священнических сыновей и от самого священника, будто Христос пришел, чтобы основать какое-то маленькое общество, вроде акционерной компании праведников, не покушаясь нарушить чем-нибудь существующий «сей» растленный мир- Далеко нет! Он сам говорит, что пришел его разрушить, не мир принес на землю, а огонь и меч. Цель катастрофы, о которой мечтал Христос» была отвеять пшеницу от плевел и последние бросить в огонь, создать новое общество новый мир, новое небо, новую землю. Не два мира предполагает Евангелие, а один: «Да будет едино стадо и един пастырь»! И в молитве Господней определены все догматы Евангелия: 1) Бог признается Отцом, 2) Имя Его считается святыней, 3) Признается только Его воля, такая же непререкаемая на Земле, как в движении светил небесных, 4) Признается только Его царствие — в отмену всем иным. В постоянном возвращении к воле Божией весь процесс спасения. А вы, духовенство, виляете, — вы в ясное учение Христа подмешиваете компромисс, примирение с тем, против чего Христос боролся и на борьбу с чем обрекал апостолов (обещая им гонения, страдания, смертные муки...).

13/26 авг. Вчера после чаю утром поехал с Яшей под парусом искать нашу большую лодку. С детской верой молил Бога помочь — и тотчас же увидел лодку, прибитую к противоположному берегу. Несмотря на порядочное волнение я все-таки догреб до дому благополучно. После обеда Яша с бабушкой уехали — и очень похоже на то, что не вернутся в наш дом никогда. Яша получил место в Луге — помощника начальника железнодорожной охраны. Дай ему Бог установиться и пустить корни. Он похож до сих пор на ковыль-траву- Инстинкт кочевника гонит его с места на место, везде он схватывает, что может, и удирает дальше. Что же, м. б., это в его природе и тогда спорить против этого бесплодно. Остались мы с М. Вл. и Иришей, сокращенные до классического минимума семьи. Бедная наша мама работает изо всех сил и я живу в страхе, что нас с ней не надолго хватит. Неопределенность положения угнетает меня страшно. Ехать в Москву смертельно не хочется _ отрываться от семьи больно! И страшно оставить М. Вл. одну с шестью малышами, особенно в период, когда и управление ликвидируется. От Сытина ни звука. И этот оказался, по-видимому, мыльным пузырем.

———

Против уныния. Помни, что уныние есть недоверие к Богу, т. е. к своим безмерным силам, скрытым в тебе. Уныние есть нравственная измена себе. Помни, что до момента гибели уныние есть не только нечестие, но и ошибка.

Тебе плохо известны настоящие условия и еще хуже будущие. То, что ты существуешь и мог бы быть блаженным, если бы не отравлял себя страхом за будущее, показывает, что до сих пор не известная тебе формула твоей жизни слагалась из сравнительно благоприятных данных. Почему страшиться, что впредь будет иначе? Впереди, как назади, как сейчас: будет хорошее, будет дурное.

———

Что-то душа болит. Где-то совершается что-то нехорошее, опасное для меня. А м. б., все это суеверие, ни на чем не основанное. Просто тебе скучно, что уехал Яша, уехала бабушка, невыяснен вопрос о Петровске, о даче, о Москве, о Сытине, и ты раздражен неизвестностью, как слишком долгим антрактом между актами интересной драмы. Конечно, душа что-то видит в будущем и что-то строит в настоящем. Но предоставь не зависящему от тебя ходу вещей нести тебя куда ему угодно. Упавшему в Ниагару бесполезно тратить последние секунды жизни на отчаяние и борьбу, — лучше истратить на последний сладкий вздох и благодарность Творцу. Жизнь умирает… да здравствует воскресшая жизнь! Ибо она тысячекратно воскресает в каждый момент и стало быть в момент твоей гибели.

1/2 8. Дома. Холодно, мокро, серо... Наказал Господь погодой. На душе тяжко. От Сытина ни звука. Ехать одному без семьи в Москву не хочется и ее оставлять без себя страшно. Но нужно стряхнуть с себя инерцию покоя. Положение серьезное и следует готовиться ко всему худшему. Есть нечего, нужно бежать на юг, как бегут ежедневно из Валдая, не менее обеспеченные, чем мы.

14/27.VIII. Сегодня опять определенное решение — везти семью в Петровск. От голода слабею,— сходил в казначейство, к архимандриту, на почту, зашел к Митрофанову — и устал, едва на ногах держусь. Лепешки едим пополам с серыми опасными жмыхами, к-рые могут сделать множество заноз в желудке и кишечнике. Знаем это — и едим. От Сытина нет ни звука. Послал с Костей Птицыным еще одно письмо Бажанову с просьбой телеграфировать, когда мне приезжать. В Валдае отбирают квартиры, выселяют — чего доброго и нас выбросят на улицу. Сейчас бедная М. В. опять тащится за 20 ф. муки через озеро с нянькой. Унылое, поганое существование. Зашел в магазин (кооператив) — дамские полусапожки из грубой кожи 126 р., детские сапожки — 96 р. и т. д. Чтобы подкинуть подметки из своего товара (т. е. заказчика), сапожники сразу, точно по команде, берут уже 15 р. вместо семи. А прежде все сапоги с работой и товаром стоили 7 р. и меньше. Ясно, что рабочий народ ошалел: разбогатев и не зная, куда девать деньги за отсутствием водки, налогов, товаров и более тонких потребностей, он разрешает себе барскую роскошь — лень. Отказывается от работы или заламывает безумные цены.

15/28. Чувствую голодную слабость, едва ноги волочу. Бабы ценят картофель свой уже 2 р. фунт — и Боже сохрани хоть копейкой меньше! Ясно, что до глубин своих народ наш ростовщик, кулак, эксплуататор, спекулянт

и все эти оттенки жадности до чужого распустились теперь махровым цветом. И так как мы тонем в этой стихии, то очевидно и потонем. Вл. Подчищалов затащил к себе чай пить. К чаю пироги из белой муки с морковью, ломоть булки с вареньем. А у нас дома, когда вернулся, в кухне слышал плач детей, просящих есть. Решил отослать семью в Петровск, будь что будет. Здесь по общему мнению скоро будет абсолютный голод. Собрать вещи в одной-двух комнатах, сдать — если можно — остальную дачу, переброситься в Петровск, самому остаться в Москве у Бажановых. Тоже голод, но, м. б., как-нибудь прокормлюсь на 400 р. в месяц, а 600 — семье + все, что из других источников.

Лежу в гамаке в осеннем пальто, среди серых туч проглядывает солнце.

Только что читал свои некоторые статьи 1908 г. — как много было в них правды и предвидения, но ничто не могло удержать несчастную Россию от гибели. Т. е. мог бы удержать ее от близкой катастрофы царь, если бы он был бы живой и умный человек, а не кукла из папье-маше. Что дальше? Если ты божественное существо, напряги свое чутье, сдою способность жить в будущем, как в настоящем. Когда пишу эти строки, бойко поет наш Фигаро-петух, не зная, что сегодня уже шла речь о том, чтобы его зарезать. Он тоже божество вне времени — и не знает о грозящей опасности. Так и я. Ничего не вижу ясного в совершающихся событиях, ничего отрадного... Газеты большевистские не дают никаких сведений или дают явно раздутые о своих победах. Телеграмма: Архангельск горит, бомбардируемый советскими войсками! Вот ужас. Тоже, м. б. и с Петровском на другой день нашего прибытия туда. Но ведь и Валдай не застрахован от нашествий и междоусобных мятежей. Там хоть некоторый шанс прожить на наши средства,— здесь никаких: на одном хлебе и овощах проедаем по 46 р. в день! Вот когда жало войны — бунта добирается до моего сердца!

16/VIII. Утро в постели. Просыпаюсь в 5(7) ч. Солнце освещает уже крыши. Ирише и М. В. нужно бы ехать на озеро, в таинственное приключение, к одному домику, в осоку, где обещано несколько фунтов ржи. Вот до какого подлого времени дожили: человек человеку куска хлеба не может дать открыто. В монастырь, отпускавший беднякам милостыню, посадили милиционера (180 р. жалованья, жена, нянька), чтобы следить за выходящими из монастыря, не несут ли хлеба... Одна девчонка несла несколько корок,— остановили: — Кто хлеб дал? — о. Никита! Большой скандал.

Надвигаются дни решений, когда или нужно оторваться от своих тощих корней, или погибать на них. Тайный голос напоминает о недостатке веры в Бога. Если бы твердо верил и горячо молился, был бы спокоен сердцем, радостен и не погиб бы. Время идет, подходят новые условия, меняющие формулу твоего неустойчивого в мире равновесия. Сейчас ты падал, а вдруг тебя поднимает неведомая, невидимая прежде сила, подходит счастливая случайность — и ты спасен. Но тот же тайный голос говорит: Петровск — Москва — такие именно счастливые случайности, тебе посланные. Хватайся за протянутую тебе руку Божью. Оттолкнешь — поздно будет. Служба. Н. Банин привез слух, что управление расформировывается. Разум говорит: старые условия меняются, спеши приспособиться к новым. Новые такие (сегодня):

Москва и Петровск (если еще не закрыто). Нужно хвататься за Москву, т. е. попросту ехать туда. Подвел меня Костя Птицын с письмом Бажанову. Гытян, очевидно, 3-й мыльный пузырь, как и все комбинации литературного заработка до восстановления гражданских свобод. Новые условия требуют

больше терпения,— я его и должен проявить в себе. Выносливости, суть которой в искусстве незамечания зла, недоведения его яда до своего сердца. Волна поднимается — и ты с нею, падает — и ты с нею,— твоя плавучесть должна помочь тебе всегда оставаться на поверхности. Все бегут из Валдая (Вислаунды — даже в Пб.!). Бегут даже в местности, занятые немцами. Рыба дошла сегодня до 2 р. 70 к. фунт — мелкая. Купил 2 1/2 ф. — надо же что-нибудь есть.

Мировая война, к-рую точнее называть следовало бы мировым обвалом (т.е. обрушеньем всего одряхлевшего здания человечества под напором новых выдвинувшихся условий),— эта катастрофа, очевидно, очень затяжная. Ее хватит и на наш с женой короткий век, и на век милых моих детишек. Отсюда философия: если мировым стихиям, человечеству, народам, классам и т. п. не зависящим от нас силам угодно сумасшествовать или переживать трагедии, то и Господь с ними. Мы лично, подобны молекулам бушующих стихий, должны пребывать сколь возможно в полной невозмутимости. Будь мы помоложе или дети постарше, самое благоразумное было бы возделывать свой огород и питаться от него. Но в наших условиях: а) отсутствие навыка, сил и знания, б) отсутствие инвентаря, в) подготовленной почвы — это решение, м. б., не самое благоразумное. Пока есть возможность добывать средства подходящим путем, нужно использовать их, и затем вносить в ежедневную жизнь как можно больше счастья.

Собирать радость, хотя бы крохотную, как муравьи свои былинки. Где бы мы ни устроились на зиму — здесь, в Москве, в Петровске, нужно заботиться об уюте и веселье. Дети гениальны — находят источники радостей в кустиках, однако и им, бедненьким, недостает счастья. Всем надо исчерпать сначала даровые удовольствия: 1) взаимную нежность, заботу и ласку, 2) прогулки в хорошую погоду, 3) чтение интересных книг, если можно, совместное, 4) привечный труд. Иногда и платные развлечения — в самом редком случае.

1 ч. дня. Чудный солнечный день, бегал на почту и в казначейство за недостающей квитанцией для бабушки. М-м Птицына сообщила, что в Москве неспокойно, как будто восстание и пр. Вероятно, это — отражение красных газет, предостерегавших от готовящегося восстания. Делается всегда, что нужно Ему, который один живет питаясь одними своими элементами насчет других. В одной своей статье встретил глубокую мысль (в числе многих очень недурных): лев поедает ягненка с тою же уверенностью в своем праве, с каким ребенок сосет грудь матери. Взаимное поедание — основа жизни. Людоедство с этой точки зрения столь же законно, как вегетарианизм. Суть христианства — в добровольном признании права всех на твое имущество, силы и жизнь. Даже жизнь, следуя примеру Христа. Вы скажете — легко Ему было жертвовать человеческой жизнью. Ему не свойственной, да и то лишь на три дня. Но христианство учит, что и все мы умираем не на века, а лишь на три каких-то единицы времени, и все воскреснем. Я этому не верю, но верю в то, что каждое рождение человека — хотя бы за тысячи верст от меня,— есть и мое рождение, и стало быть я воскресал, воскресаю и буду воскресать бесконечное число раз.

3 ч. дня. Тоска в канцелярии ужасная, дела нет, приходится «торчать» — когда на дворе солнечный день, последняя, м. б., улыбка лета. Оглядывая 59-летнюю свою жизнь, чувствую все-таки, что она была жизнью, как, вероятно, и всякая другая. Сколько вмещаешь, столько и вмещается. Человек как сосуд — в нем всегда столько воздуха, каков его объем,— дурного

ли хорошего ли. Сейчас еду с женой в монастырь, дети плачут, хотят ехать вместе. Боюсь из сил выбиться, но склонен взять их с собою. Долго ли предвидится жить вместе?

10 ч. веч. (12). В монастырь съездили благополучно — с нами Гриша, Мика, Лека и Машенька. Туда под парусом, чудесно,— оттуда пришлось выгребать против довольно свежего ветра с таким грузом. Заезжали на островок для отдыха, там я с детьми набрал грибов. От Сытина ни звука! Бабушка и Яша с приключениями лишь доехали до Пб. Как ехать в Петровск, и как оставить тут — ума не приложу! Голод ужасающий предстоит. Год тому назад пуд муки в это время стоил 10 р., теперь 200—260! Никаких средств не хватит, чтобы прожить здесь. Боюсь, что пропуска в Петровск не получим.

17.VIII. 1/2 6(8) утра.

Как условлено, 1/2 ч. тому назад бедная М. Вл. с Иришей пустились в путешествие по озеру. Я затворял за ними двери в кухню. Я еще раз предложил поехать самому, но М. Вл. настаивала, чтобы предоставить ей: я уеду, она должна знать, где искать хлеба. А у бедной смертельно рука болит — в заплечье не то растяжение жил, не то ревматизм, не то расширение вен. Господи, неужели мы доживем до будущего 1/2 августа? Вскрываю дневник свой за прошлый год: хлеб стоил 16 к. фунт, теперь 5—10 р. фунт! Настолько резко изменились условия к худшему, что приходится и реагировать на них иначе, приходится думать о переброске на юг. Но ужас берет при мысли, как мы поедем трое суток с пересадками. И себя, и главное, детей совершенно замучим. Довезем ли? И затем, мне нужно возвращаться в Москву, если возьмет Бажанов,— служить, наколачивать необходимые деньги.

Служба. Вся независимая печать закрыта, правительственная перестала давать какие-либо извещения. Никаких! Лишь из случайного приказа революционного военного совета восточного фронта узнаешь, что главнокомандующим восточного фронта состоит некто Вацетис¹⁶⁹ и начальником штаба некто Майгур, и что главной квартирой выбран Арзамас. Из этого же приказа № 1-й ясно, что обнаглевший враг угрожает всем завоеваниям великой революции рабочих и бедняков, что наступил «грозный час», «будет победа — будут праздники, а пока этой победы нет».

Из этого можно догадываться, что Нижний Новгород или уже захвачен чехо-словаками, или ему угрожает опасность. Арзамас от Нижнего в значительном расстоянии. Из того, что приказ жалуется на «праздники» (два дня подряд местные учреждения не могли дать сведений), видно, что одушевления в защите родины нет никакого. Если есть главнокомандующий восточным фронтом, стало быть еще не одна, а несколько армий, но велики ли эти армии — вот вопрос. Сам Вацетис, по словам Рониса, латыш («Вацетис» — немец), бывший командир латышского полка (полковник генерального штаба). Из русских генералов не нашлось после Муравьева¹⁷⁰ ни одного надежного и столь важный пост пришлось вручить латышу. Но почему латыш станет защищать интересы Германии против чехо-словаков? М. б., он герой, как и вообще латыши-храбрецы, но ведь их горсть, и может ли на них опираться оборона против целой коалиции великих держав, надвигающейся с Востока? Ясно, нет. Стало быть, вся стратегия нынешнего правительства — сколь возможно долее продержаться в ожидании общей, всесветной революции.

Она очень допустима,— ее можно бы назвать неизбежной, если бы не возможность, что тяжкая война раздавит самые элементы революции. Если восставать, то народам следовало восставать на 2-й, на 3-й год войны. Теперь немножко поздно: вся молодежь народная в буржуазных странах перебита, армия держится мальчишками да калеками. Старые поколения даже социалистов настолько обуржуазились, настолько утомлены, что вряд ли способны на смертельный бой с буржуазией, которая не везде же столь безоружна, как у нас. Возможно, что и в Германии, и во всех культурных странах правительства уже сорганизовались для борьбы с бунтом, и попытки его будут подавлены, как предсказывает Джек Лондон («Железная пята») Но тебе-то что? Ты уже решил быть вне политики. Тебе, старику, задавленному большой семьей, одна забота — спасать ее.

Будь хлеб в Валдае — никуда бы я не тронулся из этого угла, где Бог послал мне свою крышу, свой огород или место для хорошего огорода. Вот беда: надо служить, чтобы питать семью (нужно минимум 5 ф. хлеба в день). Служба — пока еще маячит надежда — в Москве, на заводе, где выделываются нужные для крестьянства вещи — подковы. При всех режимах это нужно, стало быть, это то идеальное, что и нужно взять.

3 ч. дня. Дождь льет, как из ведра. Почты нет. Работы нет. Полная

неизвестность. Единственная радость, бедной М. Вл., удалось продать деревянный ларь за пуд хлеба. Стало быть, в общем мы обеспечены почти на месяц. Сейчас иду домой — кровать, книга и по всей вероятности своя же.

7 ч., дома. Вместо долго и до страсти ожидаемых писем из Москвы — пустое письмо от Спасовского. Полная апатия, прострация, нежеланье даже думать о чем-нибудь, нежеланье барахтаться. Завтра приедет из Москвы Ник. Банин и если там тихо, то и я еду, насильно выталкиваю себя, хотя бы просто на разведку. Надо выяснить положение с Бажановым, Сытиным и попытаться достать занятия у Балтийского. Если остаться здесь — о чем мечтает М. В. и что, вероятно, будет вынуждено, нужно зарабатывать много, ибо расходы на стол растут невероятно. Читаю некоторые старые свои статьи и убеждаюсь, что во мне заживо похоронен был своеобразный мыслитель. Не судьба была выйти на иную, великую дорогу. Сам я, очевидно, не успею издать лучшее, что мной написано, но завещаю это моим детям — если они действительно мои дети и будут иметь хоть немного идеализма в душе. Глубоко жалею, что не выполнил этой работы тогда же, когда задумал — в 1912 г.

18 авг. 1918 г. Сегодня 35 лет с того памятного дня, как я полюбил Е. А.¹⁷¹ Не судил Господь мне сегодня вместе с нею вспомнить этот счастливый день. Почти 3 1/2 г. влюбленности, то разгоравшейся, то гасшей, осложняемой другими приключениями, доказали, что это чувство вовсе не так уж могуче и свято, как казалось первое время. Если бы я был человек высокой культуры духа, то следовало бы беречься влюбленности, как всякой иной страсти, считая именно влюбленность прелюбодеянием. (Прелюбить = переесть == перепить: чрезмерное увлечение тем, что должно иметь меру). Стакан шампанского не есть пьянство, но бутылка шампанского — пьянство, тем более — две и три. Когда женщина нравится, когда она мила и приятна — это вполне достаточно для здорового и счастливого брака, причем дает возможность взвесить другие необходимые данные: хороший характер, доброту сердца, ум, воспитанность, здоровое сложение, хорошую наследственность и семейное положение. Простая симпатия не мешает разуму оценивать эти важные члены общей формулы брака, влюбленность мешает — недаром она называется «безумной». Что это безумие сладко, восхитительно, волшебно — м. б., это и так, но ведь то же бывает и с пьянством, и с гашишем. Беда в том, что, как в пьянстве и гашише, кроме острого наслаждения влюбленность дает типическую картину отравления духа, своего рода Katzenjammer’а, составляющего суть любовной драмы. Почитать только великие романы любви,— ведь в самом деле это historiae morbi^* влюбленных героев, протоколы ясно выраженного психоза. От Дафниса и Хлои,— еще раньше, от Амура и Психеи до «Histoire Comique» ан. Франса все влюбленные ведут себя как сумасшедшие или глупцы, и главное — как мученики этой страсти! Мученичество кончается нередко смертью, чтобы не было никакого сомнения в том, что влюбленность — смертный грех. Недаром Моисей поставил чрезмерную любовь между такими злодействами, как убийство и воровство.

Прелюбодеяние вовсе не в том, что муж изменит жене или жена мужу: измена этого рода — вещь часто условная, иногда разрешаемая религиозным законом (у тех же еврейских патриархов или у магометан). Прелюбодеяние

в том, что увлеченные страстью он или она нарушают закон и клятву, стыд и совесть, здравый смысл и честь и удовлетворяют нестерпимую похоть хотя бы ценой больших несчастий. Предрассудок влюбленности, как чего-то высшего и святого, держится, как все предрассудки, на невежестве. Невежды полагают, будто влюбленность есть голос самой природы и лучший указатель при выборе жены или мужа. Но это грубое заблуждение, опровергаемое тысячами любовных драм. Загляните сначала в дикое поле и культурный скотный двор. В поле, в табунах, в стаде, где случка идет ad Libitum^*, породы получаются ублюдочные, слабые, дикие. Культурные скотоводы, не справляясь с движениями сердца кобыл и жеребцов, сближают экземпляры по

совершенно другим основаниям и цензам,— и последствия получаются наилучшими. Как это ни жестоко, ни обидно звучит, буквально те же цензы для брака должны быть установлены и в человечестве, если оно не хочет выродиться в какую-то дикую дрянь. В библейские и гомеровские времена, как во все эпохи, когда расцветали цивилизации, действовал именно этот половой подбор: воевали, истребляли слабых мужчин и некрасивых женщин,— красивейших увозили к себе в гаремы (красивейших не лицом только, а и фигурой). Отсюда и богатыри древних рас.

Что влюбленность самый плохой критерий при выборе жены или мужа, показывает множество случаев, когда влюбляются в некрасивых, даже уродливых, больных, нервных, глупых, злохарактерных, дурных людей. «Это для дополнения тех свойств, которых недостает влюбленному». Какой дикий

вздор! Тогда чем же объяснить влюбленность? — спросите вы. А тем же, чем объясняются все страсти: потерей равновесия. Чем объяснить, что от стакана вина люди переходят иногда к бочонку вина? Или от одного роббера в карты к страстному проведению целых ночей за карточным столом? Влюбленность, как всякая страсть, есть мания, род помешательства, к которому очень идет выражение: «человек свихнулся», или «с ума спятил». В области вкуса помешательства довольно часты. Есть специальные виды пьянства,— один отравляет себя пивом, другой — коньяком, третий, как проф. Гундобин,— ликерами, четвертый — шампанским или бургонским. Есть болезни, когда человек пьет простую воду в безмерном количестве или обжирается всякой пищей. Говорят: «Душа меру знает». Да,— но не всякая душа. Истинную меру вещей знает только божественная, гениальная душа, да и то не во всем.

Порою максимум счастья дают маленькие романы — т. е. несерьезные увлечения. Чем они серьезнее, тем чаще бывают несчастными. Мой завет потомству: выбирайте себе пару для продолжения рода, а не для вас лично. Выбирайте осторожно, ибо это величайший по значению выбор из всех на свете. Если влюбитесь безумно, это первый признак, что брак будет безумный,— т. е. несчастный. Женитесь по любви, но не по прелюбви: это и есть настоящий разврат, караемый хуже всех грехов. Выбирайте приятного, физически и психически милого человека, но не такого непременно, которым хотелось бы обожраться. Выбирайте прежде всего здоровье, молодость, невинность (важно!), добрый характер, ум, талант, долголетие предков, уравновешенность (отсутствие пороков), ну и другие выгодные для семьи данные: воспитанность, образованность, трудоспособность и пр. Моя пылкая любовь к Е. А. дала мне гораздо больше горя, чем счастия,— она сбила меня во многом с толку. Другие влюбленности тоже были почти напрасны.

На службе. Все-таки поцеловал три раза с тихим и сладким чувством вечно мне милое личико Е. А. на ее портрете, что висит у меня над кроватью. Точно отдаленный рокот каких-то нежных струн. Все же ты и те, которых я любил, но ты по преимуществу показала мне, хоть и горькою ценой, блаженство сердца на заре жизни. Спасибо тебе за это. Тебя уже давно нет на земле, но для меня и во мне ты полна жизни. Чудом милости божией считаю, что я жив доселе: никогда не думал, что проживу так долго. И если бы верил в себя бестрепетно, м. б., совсем иначе сложилась бы жизнь моя. Но и за эту бесконечная благодарность!

———

Как часто в моей жизни, в унынии хватаюсь за Шопенгауэра и раскрываю, где попадется. На этот раз он меня не удовлетворил. Или отвратительный фетовский перевод (I т.), или влияние осмеянной Шопенгауэром манеры немецких философов, но чувствуются неясности и ненужные хитросплетения. Думаю — не излишество ли это — отделять волю от представления? Ведь сущность всех вещей, субстанция мира,— одна. Назовите ее Богом или миром — безразлично. Все, что у нас кажется отдельными явлениями, на самом деле явления сплошные и неотделимые друг от друга. То, что нам кажется волей, не есть нечто чуждое представлению, а по существу одно. Кант уверяет, вместе с некоторыми древними мудрецами, что мы не знаем мира, а знаем

лишь наше представление о мире. Но что же это значит: «наше» и «представление»? Ведь мы — это и есть мир, и наше представление есть представление мира о самом себе. Во мне — одно, в вас несколько иное, а в других — третье, но во всякой точке мировой сущности есть некоторая жизнь, которая: а) действует, б) чувствуется, как воля, в) чувствуется, как представление. Сказать, что мир есть воля или мир — мое представление одинаково неверно. О мире всего правильнее сказать, подобно Евреям, что Он — Сущий. Из его существа вытекает всякое другое будто бы «отдельное» существо и всякое самочувствие его.

Серьезно учить, что жизнь сама по себе есть бедствие и что всего лучше, если довести волю к жизни к уничтожению, по-моему, ошибка. Страдание, как и радость,— не философские понятия. Дряхлый нищий, под конец жизни все еще вымаливающий милостыню, поступает правильнее, нежели Гартман¹⁷², рекомендующий массовое самоубийство: на большинство страданий своих он смотрит с презрением, почти не замечая их. Немножко солнца и голубого неба, глоток свежего воздуха, и человек счастлив. Но если, подобно Диогену, он докатится до душевной пропасти и почувствует, что дышать не стоит, то и это вполне естественно — для него. Нельзя утверждать, как делают буддисты, что мир — Майя, призрак, потому только, что представление наше о мире колеблется. Под всяким представлением есть что-то сущее и оно существует независимо от того, представляю я его себе или нет. Это сущее едва ли правильно считать волей — приурочивая к человеческой воле. Наша человеческая воля есть тоже представление о какой-то силе, нас толкающей, но непонятной.

19.VIII./1.IX.918. Солнце над озером. Солнечное утро... Тут подошел д-р Свиридов, похожий на Чехова, и заговорились. Я дополнительно изложил план санитарной кампании и завтра мы должны идти по нашим кварталам. Жалуется: семья в Иркутске, не видел 17 месяцев, не имеет вестей больше 3 мес. Под выстрелами в подвале спасались несколько дней при 40° мороза. Жена тащила его бежать в Минусинский край,— он замешкался с квартирой и был отрезан. То же, вероятно, угрожает и мне, если семью зашлю в Петровок, а сам останусь в Москве. Новости: говорят, Урицкий убит, на Зиновьева было покушение, Ленин ранен. В Москве разоблачен новый заговор. Расстрелы. Вот и поезжай в Москву при таких обстоятельствах.

20/2 IX. Убийство Урицкого¹⁷³ и покушение на Ленина подтверждается. Причем по одним версиям рана Ленина довольно тяжелая. Красные газеты взывают к массовому террору буржуазии, к истреблению всех «заложников» и пр. Похоже на то, что вихрь безумия завивается все круче. У нас в Валдае сегодня гражданские похороны Николаева, убитого при реквизиции хлеба где-то в деревне. Крестьяне оказывают сопротивление. Приходится посылать бронированные автомобили и отряды, т. е. действительно гражданская война расползается по всем щелям и захолустьям. Что тут Делать? Человеческая стихия, к сожалению, жидкая и ей свойственно долгое волнение. Вчера вечером приезжал В. И. Грюнман с Бушмаком, взял свои картиночки с фотографиями и другими вещами. Собирается начать большое черепичное дело и если наладится — обещал дать место конторщика.

Вчера сердце сжалось, когда читал биографию Монтеня (а затем провожал М. В. на вокзал — ходила клянчить дрова, а я гулял на кладбище и убеждался, что большинство покойников моложе меня. По-видимому, я уже старше большинства живых и мертвых). Монтень прожил 59 лет — стало быть, и мой конец близок. Он жил как истинный мудрец — в деревне, в родовом замке, примирившись со всеми порядками и законами своего Отечества, из которых многие не одобрял. Он собирался жить гораздо дольше,— почему это ему не удалось? Дивный климат, обильное питание, отсутствие забот — и все-таки великий человек гаснет вслед за полчищем незначительных и средних, как бы втягиваемый общим пороком...

Я сейчас не могу назвать себя больным (только что окончил принимать мышьяк и приступаю к новой порции йода). Чувствую только сравнительную слабость, более быструю утомляемость — пройду пять верст и уже устал. Продолжительный шум в голове — особенно в постели после долгого лежанья. Доктор говорит, что это склероз мозга, — я думаю, скорее старческая атрофия, и даже не старческая, а профессиональная: после 25-летней усиленной мозговой работы вдруг прекращение ее. Меня убивает революция, прекращение возможности привычного мне труда. Убивает голод, тяжкая тревога и надвигающаяся гибель семьи. Надо бы бежать от этой гибели, но как бросить улитке свою раковину? Как мне бросить скалу, на к-рой вместе с семьей прицепился во время кораблекрушения? На очень далеких скалах, может быть, есть еще хлеб, но как туда добраться и как обеспечить себе этот хлеб, т. е. право на него?

На службе. Шопенгауэровская «Воля» — это род. «Представление» — это личность. В каждом из нас две души: родовая и индивидуальная,— последняя есть та же родовая, но осложненная попытками природы отойти от рода и испытать новые возможности творчества. Кое-что от личности прибавляется к роду, остальное отпадает, как не оправдываемое действительностью. Родовая душа — душа предков — есть нечто подсознательное, стихийное, полное инерции движения одних свойств, инерции покоя — других. На этом животном или, вернее, растительном организме насажена система тонко чувствующих, приспосабливающихся к реальным условиям органов с обсерваториями зрения, слуха, обоняния и осязания и с центральным институтом сознания — головным мозгом. Вот этот верхний человек и есть то, что мы считаем своим «я», не подозревая, что под ним сидит гораздо более долговременное, метафизически (т. е. в смысле возможности) — вечное существо, родовой тип.

Именно тому принадлежит характер, воля, талант и вся та психика, к-рая диктуется изнутри. Декартовское «Соgito»^*, как базис бытия, а не причина его. Как следствие, единственно ощущаемое, оно, м. б., есть единственное доказательство бытия и в этом смысле выполнило большую роль, но невольно дало перевес второстепенному фактору перед главным. Шопенгауэр близок был к тому, чтобы установить правильное отношение между нуменом и феноменом, между вечным (родовым) и временным (индивидуальным) явлением, но, мне кажется, напрасно придал Воле и Представлению какие-то мистические свойства как бы независимых сущностей. Говорю «как бы», ибо Шопенгауэр не отвергает зависимости представления от воли. Воля, мне кажется, есть просто инерция, слепая равнодействующая, средний арифметический результат всех предшествую-

щих сил, а представление — реакция этого результата на новые превходящие влияния;

Человек (всякое тело) напоминает зверя, продирающегося через лесную чащу. Необходимость продираться есть воля, а тысячи царапин и ударов ветвей — представление. Или иначе: воля есть полезная работа машины, представление — трение машины. Отсюда ясна коренная недостаточность нашего сознания для постижения жизни, а также нищеты пессимизма как отрицания жизни. Что мы знаем о жизни, о коренном существе ее? По тем уколам ежевики и можжевельника, что испытывал бегущий зверь, можно ли судить о вечных задачах его бытия, о балансе радостей и печалей? Сами радости и печали — неужели они так значительны, чтобы решать вопрос о нужности или ненужности существования?

Я склонен вместе с Сократом и Монтенем удовлетвориться своим невежеством в основном факте жизни, беря ее как нечто не мною данное и не подлежащее моему решению. Назвать непонятное нам бытие бессмысленным и проповедовать возвращение к небытию — едва ли прилично для философии. Надо доказать прежде всего возможность прекращения бытия, раз оно существует из века в век, то едва ли оно по желанию своему может не быть. «Сами боги не могут сделать бывшее не бывшим», говорит, кажется, Лукан¹⁷⁴. Это следовало бы читать так, что сами боги не в силах уничтожить то божественное, из чего исходит бытие.Cogito – ergo sum, sum ergo sum – in aeternum^*. Сам Шопенгауэр учил о неистребимости нашего истинного существа самоубийством или личной смертью. Совершенно тот же закон неистребимости и в том случае, если инерция движения переходит в инерцию покоя. Бытие и в этом случае остается бытием, т. е. потенцией всякого возможного существования. Вообще странно представлять себе небытие как нечто самодовлеющее и отрицающее бытие. На самом деле, абсолютного отрицания тут быть не может, а всегда относительное. Вещь может исчезнуть, но разве можно утверждать, что она навсегда исчезла, если она всегда может повториться?

21/3.IХ. Балкон. Прекращены занятия по случаю похорон «товарища Николаева» (комиссара д. Овинчище, убит при отобрании хлеба у крестьян). Н. Банин говорит, что пришла телефонограмма из Бологова о смерти Ленина, Сергеев, вернувшийся из Москвы, передает, что в Ленина, судя по газетам, стреляла женщина в шляпке в упор сзади, две пули в верхнюю часть спины, и он упал. На почве голода для революции большой удар и нанесенный из их же рядов. Прав был Дантон, говоривший, что революция подобна Сатурну — пожирает сама своих детей. Почему-то ответственность сваливают на буржуазию,— душегубы призывают к поголовной резне. Боюсь ехать в Москву — и боюсь пропустить место. Думаю, впрочем, что Бажанов потерпит несколько дней. Во всяком случае, нужно ждать новых решительных событий — и да восторжествует мир! Довольно слез и крови! Довольно ненависти и звериной страсти!

Об Урицком я не имею абсолютно никакого понятия. О Ленине сужу по 2—3 прочитанным его статьям. Человек, судя по ним, не лишенный таланта и большого характера. Крупный, во всяком случае, человек. Тиран типический, но, м. б., большая ошибка судьбы, что не он сидел на престоле Николая II. Оба — мученика политики и оба противника в земле... Они будут продолжать

войну из-за гроба. Резня, — в каком размере, Бог знает,— неминуема. Если есть Отец мира — неужели это нужно? Если случится, стало быть, это нужно. Разумное в мире есть следствие, а не причина. Не из Logos’а вышел мир, а из мира Logosa, значение к-рого так невелико...

½ 2-го. Сижу на балконе, дежурный. Доносятся звуки погребального марша. Хоронят революционера, погибшего в стычке с крестьянами. Сегодня же в Пб. хоронят Урицкого, убитого студентом-революционером¹⁷⁵. В Москве, если правда, что Ленин умер,— он погиб, наверное, от революционной же руки. Кто это новая Маруся Спиридонова?¹⁷⁶ Конечно, ее — как и Каннегисера — повесят или расстреляют. Но что же дальше? Ужас в том, что жизнь народная превратилась в какую-то шахматную игру, в которой с той и другой стороны берут одну жизнь за другой.

Что слышу? Играют «Коль славен»... Но ведь это старый гимн, старого режима! Жаль, что в качестве дежурного я не могу пойти на площадь. Зато какое великолепное одиночество! Солнце просвечивает сквозь дымку туч. Тишина. Мухи, пригретые последним августовским солнцем, шумно снуют в воздухе. Поражают их молниеносные взлеты и вообще расход энергии из такого на вид незначительного тела. Столь же упругость лап и способность вольтижировать в воздухе свидетельствует об очень тонком нервно-мускульном аппарате и большом совершенстве мозга.

2 ч. Сейчас гулко над озером стрельба из ружей и пулеметов. Да, вот музыка дьявола, от к-рой прежде всего нужно человечеству отказаться — навеки! если оно хочет спастись от неминуемой гибели. Невозможно дать детям острые бритвы, и чтобы они не перерезались. Народы — дети и непременно истребят., друг друга нынешними смертоносными орудиями.

———

Интересно, что теперь делается в Москве, на восточном фронте, в главных центрах России. Как бы в годовщину «Сентябрьских убийств» не вспыхнуло и у нас погромное движение, к-рое самим же вожакам революции придется гасить. Несчастная, на редкость бездарная страна: что бы ни возникало у нас в политике, непременно принимает уродливые формы. Страна вековечных дикарей, идолопоклонников, и все идолы одинаково бездушны и грубы. Кто бы мог подумать, что первое, за что ухватится восторжествовавшая революция, будет тирания и что «вождь всемирного пролетариата» погибнет смертью тирана? Впрочем, не то ли же самое было и в эпоху великой французской революции, и не составляет ли самое существо революции — взрыв народной тирании, которую перестала сдерживать ослабевшая государственная, т. е. всегда аристократическая тирания?

21/3.IX. Вчера вечером зашли Птицыны, чтобы сообщить, что Костя занес мое письмо Бажанову,— все устроится, только просит не приезжать до его приезда, так как он мне расскажет что-то или передаст. Всего вероятнее, что в ожидании возможных по случаю убийства Ленина беспорядков мне Бажанов просто советует обождать немного приездом. Ну, времена!

Ходил на почту и в казначейство, мягкое серенькое утро. Спал с открытым окном и чувствую себя свежо. Большая политика... До какой степени я ее ненавижу. До какой степени прав Монтень, предпочитавший старое, историческое, обношенное, как халат, правительство наилучшим. Вы скажете: есть степень заношенности, граничащая с зараженностью: грязный, наполненный насекомыми, халат следует сжечь. Да,— отсюда законность исторической эволюции. Зараженный строй общества, конечно, следует чистить и грязь сжигать, но ввиду того, что материалом халата и грязи служат живые люди и органические привычки, операцию следует вести с крайней осторожностью. Нужно придерживаться метода природы, которая поп non facit saltem^*, совершает революции свои дифференциальным способом — непрерывною переменою бесконечно малых элементов. Если бы социалисты были поумнее, они видели бы, что социализация идет без их книжного и ораторского вмешательства, но социализация в меру сложившегося срастания и прививки к обществу. Наши же товарищи хотят вколачивать в мясо живого общества свои отвлеченные идеи, как гвозди: молотом тирании, сверхсамодержавной, божественно» властью — на том только основании, что в их лапе пулемет. Но смерть несчастного Ленина в последние минуты его сознания вероятно показала ему, что пулемет стреляет во все стороны и поднявший меч легко рискует от меча погибнуть.

Хочется крикнуть: постойте, товарищи,— неужели это не глупо — отправлять друг друга в сырую яму, превращая в мешок с костями, вместо того, чтобы договориться о том, чтобы устроиться мирно и безобидно? Пока вы держите друг против друга бомбы и пулеметы — вы лишь медиумы этих демонов, они внушают вам идиотические решения. Прежде всего бросьте их, разоружитесь, освободитесь от дьявольского гипноза — непременно смертью создавать жизнь. А затем пытайтесь найти почву взаимной уступчивости, справедливости, уважения к чужой свободе. Иного пути при столкновении нет, как вежливо обойти друг друга. Разве столкновение великих держав не показало, что вооруженные нации ведут себя не умнее разъяренных петухов или грызущихся собак. То же и вооруженные партии. То же и вооруженные люди. Оружие -- это дополнительные органы, к-рые придумал дьявол, кроме тех, к-рые придумал Бог. Насколько мирная жизнь блаженнее, возвышеннее, благородней драки.

Вчера ездили с мальчиками (под парусами) собирать грибы на ближнем островке, набрали шапку рыжиков, волнушек и три подберезовика. Прекрасная прогулка. Вечером, после обеда и чая, висел в гамаке в глубоких сумерках и наблюдал шмыгающий полет летучих мышей. При самой бедной трудовой жизни, лишь бы хлеб был, человек был бы счастливейшим существом, если бы приучил себя постоянно глядеть на лицо Божие, на внешний мир, вмещая всю его красоту и весь разум его: этого неисчерпаемого источника изумления и восторга было бы достаточно, чтобы сделать жизнь ангельской, светозарной. Обыкновенно мы копаемся бесплодно в душе своей, как в навозной куче, перебирая хлам пережитых впечатлений, полузабытых чувств. Ничего особенно интересного в себе мы не находим. Душа бодрствующая так же глупа, как сонная, и сознание в общем не выше слов. К высшей жизни пробуждает человека созерцание мира и углубление в него: в этот момент зарождаются музы, грации, гении, боги. В этот мо-

мент хочется молиться, верить и любить, хотя бы идя за сохой или опираясь на рабочую лопатку. В созерцании мира, в ощутимом присутствии Божием даже тяжелый труд переливается песнями и мечтами.

———

Суп из головок копченых сельдей, на второе — просяная каша (к сожалению, всего 1 ф. выдали вчера на паек) показались нам воистину царским обедом (2 чашки овсяного кофе с молоком). Чувствую себя физически великолепно. К сожалению, штиль, а нам с женой нужно ехать в монастырь — клянчить хлеба. Гресть туда и обратно — 6 верст — очень тяжело. Жду д-ра Свиридова для санитарного обхода. Жду почты, вестей от Володи, Яши, Л. И., О. А.

22/4—IX. Вчера несчастное путешествие наше с М. Вл. в монастырь — туда часть пути под парусами, оттуда — под веслами. Гроза, дождь, пришлось возвращаться в монастырь.

К шопенгауэровской «Воле» — она, несомненно, есть то, что нынче в моде называть «душою предков» (Джек Лондон и др.). Живущее поколение одно имеет индивидуальную душу,— но под ним таится неодолимая инерция прежних поколений, тот стержень духа, на к-ром расцветает личное сознание, представление, вкус. Не только личности, но и народы вынуждены наперекор своему здравому смыслу вступать в кромешную свалку — и остановить ее не в силах. Вот зловещее предсказание для нынешней войны: она, как столкновение мертвых масс, как химическая реакция, должна идти до конца. Немцы уже 11/2 месяца подряд отступают после неудавшегося обвала на Париж. Вероятно, ими делаются нечеловеческие усилия задержаться возможно дольше к западу, но еще вероятнее, что ими уже выбран зимний фронт, на к-ром они и засядут до кампании 1919 года! Если Америка с тем же исполинским темпом будет продолжать накачивать в Европу свои войска и пушки, то, пожалуй, кампания этого года затянется еще на три месяца. Выдержат ли у немцев нервы еще три месяца поражений? Хотя воюют не столько люди, сколько машины, однако несомненно большой урон идет и в человеческом составе. Нет по заявлению Вильгельма ни одной немецкой семьи, к-рая не была бы ранена: дальнейшая ампутация особенно рабочих органов каждой семьи должна иметь свой предел.

———

Надоело быть под страхом смерти (в данном случае — голодной). Но тайный голос говорит мне: а когда же ты не был под страхом той или иной смерти? Та же голодная смерть преследовала тебя по пятам в течение долгих лет детства и юности. И разве ты, сверх того, не подвергался большой опасности умереть от заразной болезни — как 5/7 твоих сестер и братьев, не доживя до зрелости? Милые бедняжки — твоя плоть и кровь — Катя, Ипполит, Липочка, Саша умерли младенцами, и, м. б., тоже от последствий (бедноты) нищеты и голода. Леонид умер 27 лет тоже от последствий бедности и главной из ее зараз. И над тобой висел тот же жребий, и ты счастливо избег его. А разве не висела над тобой опасность гибели в кадетские, офицер

ские и даже благополучные писательские годы, особенно последнего десятилетия. Стало быть, и теперешняя опасность в порядке вещей. Возможно, что ты погибнешь от нее, но есть шанс, что и спасешься. То же и семья твоя.

3 ч. дня. Газеты («Сев. Ком.») принесли вести о раскрытии иностранных заговоров в Пб. и Москве и о том, что Ленин поправляется. Слух о его смерти, как множество слухов, оказался ложным. Этому необыкновенному человеку дан тяжелый урок, дано почувствовать, что путь тирании — далеко не лучший в политике! Далеко не самый желанный для народа и для власти!

Из глухих сообщений газет видно, что всюду идут ожесточенные бои, а в Японии народное брожение будто бы близко к революционному взрыву. К глубокому сожалению, мы дожили до полного падения правдивости во всех сферах — и особенно официальных. Возможно, что и медицинские бюллетени — если не врут, то привирают. Все помешаны на том, чтобы Faire bonne mine amauvaisjeu!^* Это тактика предпоследнего фазиса отчаяния. Еще немного и коснеющий язык уже не повернется лгать.

½ 7 веч. В гамаке. Увели лодку — влезли в сарай, взяли весла, уключины, руль и исчезли. Лошади управления потравили куртины с цветами, и конюх нагло заявил, что это «народное достояние», а бывший офицер Суворов поддержал его! Я говорю конюху: что бы ты сделал, если бы я вырвал у тебя папиросу, к-рую ты закуриваешь? Небось, взбеленился бы, стал доказывать, что папироса твоя. А тут у меня огород и сад, купленный на кровные, трудовые деньги. Удивительная бессовестность, погружение и народа, еще недавно христианского, и интеллигенции в какую-то пучину, где «все позволено». Особенно жаль Суворова — молод и уже явный вор (я сам видел из верхнего окна, как конюх подавал ему огромный пук сирени, наломанный у нас в саду). Вор по образу жизни и тратам с небольшого жалованья. И хам при этом невероятный.

Большая радость: Розенрер сообщает, что был в Феодосии, разыскал Володю, он живет в двух комнатах «замкнуто»,— здоров, в деньгах не нуждается, боится ехать из-за дороги. Ну, слава Богу! Возможно, что если бы мы приехали в прошлом году в Азов — не проиграли бы. Так ли? Пожалуй, что и проиграли бы: не говоря о военных случайностях,— я лишен был бы источников теперешнего существования (служба, жильцы, дом Стрельникова). До сих пор отъезд в Москву не выяснился, т. е. в Петровок.

23/5.IХ.18. Холодный осенний день и общее настроение поганое. Умоляю свое потомство решать в начале жизни между прочим и климатический вопрос. Вредно северянам переселяться в жаркие страны, но тройная ошибка у себя на севере не поискать побольше солнца, поменьше мокроты. Шопенгауэр верно считает созерцание красоты природы (невозможной без солнца) чистым познанием, т. е. единственно чистым счастьем. Умалять этот главный источник счастья большая измена себе. Погода настраивает душу и дает ей тон — минорный или мажорный,— более того, она внушает душе ту тихую музыку полусознательных мыслей и чувств, к-рые составляют содержание жизни.

О. А. Фрибес пишет о кольце с надписью: «И это пройдет»¹⁷⁷. Бедная, милая Ольга! И она нуждается в утешении философской мысли. Плохо

дело,— однако пока есть религиозный и философский наркоз,— жить еще можно...

Всякому, ведущему дневник, следует несколько раз в год записывать один день, но подробно. Вот мой теперешний день: Просыпаюсь рано — около ½ 5 (7) утра,— разбуженный свежестью открытого окна и назойливым пением петуха. Делаю массаж живота, припоминая с каждым круговым оборотом, где я был, когда мне было 1 год, 2, 3, 4 и т. д. Тут убеждаемся в мгновенности нашего существования и в том, что действительно «все проходит». 240 оборотов достаточно для правильного действия кишечника. Затем следовало бы подниматься и работать, пользуясь утренним рассветом, но работать, т. е. писать впустую или читать уже как-то не хочется. Не хочется выходить из-под теплого одеяла, и я пробую опять задремать, закрыв окно. Или обдумываю свое положение, мечтаю о том, о сем, въявь чувствуя близорукость свою во времени. «Мы летим», говорит Библия (Иов), видим издали туманные силуэты, по к-рым трудно догадаться о настоящей наружности вещей. Или читаю Шопенгауэра, или свои статьи. К немецкому языку опять охладел.

Около ½ 8 (10) встаю, натягиваю скверные летние штанишки (из экономии), длинные сапоги, жилет, серенький нагрудник, пиджак (последний! и, очевидно, последний в моей жизни), убираю свою постель, т.е. встряхиваю за окном верхнее байковое одеяло, одеяло ватное, плед, простыню. Встряхиваю за окошко коврик у кровати. Привожу постель в порядок. Моюсь, за порчей резиновой трубки приспособил Эсмархову кружку действовать без трубки. За отсутствием соды — одна соль, и почти достаточно. Выливаю содержимое четырех ночных горшков (три детских) в ведро, омываю горшки, несу ведро с грязной водой и металлический кувшин вниз. Меня встречают ребята, только что одетые и причесанные мамой. Целуемся. Если все в хорошем настроении, Танечка с нетерпением кричит: «Папа! Папка!». Усаживаемся вместе.

Мама нарезает кусочки хлеба и рассылает чашки с чаем. Чай еще пьем с молоком, но без сахара. Я пью 1 ½ —2 стакана, детишки по две чашки. Маша и Таня получают по чашечке молока утром и вечером. За столом дети, как вообще, ссорятся, шумят и М. Вл. приходится укрощать их. В 10 ч. утра (т. е. в 8 по астрономическому времени) я забираю кожаную подушку для сиденья, одеваю пальто и иду на службу. Отворяю свой столик у окна с видом на монастырь, вынимаю списки, чернильницу, этот дневник из кармана да пишу что-нибудь здесь на отдельных бумажках. Работа бывает редко и совсем пустая, но шум, стук машинки, звон телефонного разговора мешают использовать время более производительно.

24/6.IX. Вчера большое письмо от Володи через Розенрера. Карточка. Большая борода веером. По-видимому, не бедствует, т. е. обжился, привык к минимуму, живет как философ. Возможно, что нужда заставила отказаться от кое-каких вредных привычек — и человек выровнялся, поздоровел. Сегодня утром (4 ч. ночи), в предрассветные сумерки, путешествие М. Вл. и Ириши за хлебом «в деревню» кончилось ничем. Если бы не угроза смерти — жить бы еще можно припеваючи. Вчера продали деревянный ларь за 30 ф. муки. Придется продавать комод и мало-помалу все вещички... В Валдае опять военное положение, обыски, аресты еtс. Погода холодная, но сейчас блеснуло несколько солнца и как-то легче на душе.

Если правда, а это основная правда,— что ты часть Божества, ему единосущная, вмещающая в себе неведомые тебе возможности, то проснись и действуй, спасай себя и семью. Что-то нужно делать, на что-то решаться, что-то изобретать.

26/8.IХ. Вчера приезжал И. И. Палферов и предлагал место заведующего его канцелярией по устройству ферм Виндаво-Рыбинской железной дороги. Около 600 р. жалованья и паек на семью. Возможность жить в Царском, в собственном доме и присматривать за ним. М. Вл. в восторге. Я считаю этот план почти столь же мечтательным, как план В. И. Грюнмана, который тоже обещал иметь в виду, если пройдет его проект обширного черепичного строительства в Северной области. Теоретически все эти годы ученые прожектеры правы, но мыслимо ли затевать что-нибудь грандиозное в разгар катастрофы? Нужны большие ассигновки и расходы на администрацию, и кажется этим дело ограничится. Дадут работу и лишь бы не преступную — не откажусь, надо же кормить детей. Работать буду добросовестно,— но само собой, если бы не лютый голод, не променял бы свое писательство на писарство.

27/9.IХ. До тех пор и живешь, пока живешь во сне. Просыпаешься, охватывает холодный ужас: как же быть дальше? Тайный голос говорит: ты был бы счастлив, если бы твердо верил в то, во что ты веришь наполовину — именно в заботу о тебе Отца мира. Ведь до сих пор и ты, и твои близкие живы. А были тысячи причин погибнуть, и до войны, и до бунта. Почему же ты отказываешь в своем доверии к Богу, т. е. к общим мировым условиям, сложившимся так, что они не только губят, но и охраняют? Все это так, но страшно! Ведь если бы не гибли люди кругом, тогда другое дело. Но катастрофа развертывается всеобщая, поглощающая, как потоп всемирный. Мы уже чувствуем, как нас захлестывает волна голода и жестокого человеческого раздора.

28 авг. ст. ст. Вчера опять ошеломляющий удар: валдайская дача наша «всецело переходит в народное достояние»,— «вы же,— говорится дальше,— является лишь квартиронанимателем».

Всплакнула бедная М. Вл., горько закручинилась — и кажется в первый раз в жизни искренно меня пожалела. Сходил к Птицыным,— их декрет не коснулся. Советовали написать прошение. Толковал весь вечер, не спал почти ночь, сегодня написал и снес прошение в Отдел Городского Хозяйства. Поразительно грубые низшие служащие, а «президиум» не удостоил меня принять. Приняли прошение, сообщив, что ответ будет прислан. Что-то Бог даст. Вчера мы расфантазировались с бедной мамой. Если заставят деньги

платить за свой угол, то переселимся все в бабушкин дом: будет набит, как бочка сельдей, но в тесноте, да не в обиде. Там хорошая банька, свой колодец, и около 50 р. в месяц. Второй план: мне ехать в Москву, а на мое место просить устроить Марию Влад. Третий план: на мое место устроить М. Вл., а самому просить Карпова места в его управлении. Вряд ли удастся, но попытка не пытка. Даже это известие не подавило меня до отчаяния: стало быть, натуральный запас философии у меня не мал.

Рассуждаю так — одно из двух: или социализм восторжествует у нас надолго,— и тогда отобрание собственности вопрос времени,— все равно придется с ним мириться. Или он провалится, и тогда есть шанс, что отобранная собственность будет возвращена. Ну, хоть часть ее, если не вся. Если вернется свобода всякого труда, в том числе, — печати, то я в состоянии буду прокормить себя и семью,— а что сверх того, то от лукавого.

Читал вчера «Анну Каренину» — к-рый раз! Так ясно вырисовалась драма здоровой, честной женщины, жаждущей осуществить свое право любви. Драма столкновения внутреннего человека (животно-растение) с внешним (индивидуально-культурным). Не было ни войны, ни бунта, ни угрозы голодной смерти, но до чего отравлены были многие, многие люди и в тот счастливый век! До мрачного отчаяния, до необходимости гасить свечу своей жизни под колесами поезда. Подумай об этом, вспомни и свои страдания в прежнем, золотом веке твоей молодости. Вспомни, как самые ничтожные на вид причины — вроде ревности — причиняли тебе безвыходные муки. Теперь ты терзаешься страхом за жизнь детей,— кормить их нечем,— тогда терзался иными огорчениями. Не лучше ли жить не терзаясь, пока есть жизнь, и затем умирать безропотно, когда жизнь иссякнет? Лучше, но как возвысить себя до этой точки, точнее — как удержаться на ней?

29.VIII/II.IX. Блаженное время — ночь: не нужно завтракать, обедать, нуждаться в чае, сахаре, не нужно говорить с унылыми, неинтересными людьми, испуганными, жадно ждущими утешающего слова.

Вчера были Вагеры, он и она,— милые, добрые интеллигентные люди, но, как и мы обвеянные страхом надвигающейся гибели. Сегодня поутру жарко молился: признак, что надвигается еще какая-то беда. Думал, что странно было бы не ждать беды, как в нашем климате — дурной погоды. Вспомнил как-то моих сверстников и товарищей, вышедших со мной в 1878 году, сколько погибших и несчастных! Сошел с ума и кажется умер, выбросившись из окна, Сергей Мешков — богатырь по росту и силе. Умер, раздувшись в бочку, красавец Ликандер — хотя и управляющим казенной палатой. На заре жизни от мозговой болезни умер крепыш Яковлев. Еще жив, кажется, генерал Дон, но больной, лишенный чинов и средств к жизни. От злой чахотки бросился в воду и утонул Степанов. Умер от последствий сифилиса и пьянства милый Калинин. С ума сошел и умер Варгин. Рано умер Деплоранский, еще раньше К. Александров, спьянствовался У. Александров, проворовались Фишер и Сатунин, был на катере и теперь, вероятно, нищенствует Ювачев и т. д. и т. д. Подавляющее большинство тех, в отряде к-рых я вступал в жизнь, уже выброшены из жизни и кости их истлели в могиле. Могу ли я считать себя исключительно несчастным, если я 1) еще жив и сравнительно здоров, 2) окружен семьей, 3) имею хоть и крайне спорный, но не хуже, чем у большинства, кусок хлеба? Правда, все мое состояние, к-рое не в силах отнять никакой тиран: мое внутреннее богатство, мой ум, талант, понимание

вещей, религия, философия, поэзия. Му mind to me a Kimgdom is^*, говоря словами Байрона. Осталась совесть, побуждающая меня скромно работать в пределах силы, дабы кормить семью. Осталось немножко надежды на живого Бога, создавшего меня и поддерживающего меня 59 лет. Чувствую, что старюсь, силы уменьшаются, — но, м. б., хватит на несколько лет, до конца передряги мировой. А там милые детки и сами немножко подрастут, и перейдут на попечение добрых старушек теток. Соня не в счет,— она эгоистка и больная,— но верую в Веру, Ольгу Владимировну, Зину. Втроем они должны справиться с шестерыми моими птенцами (со страхом думаю о появлении 7-ого!). Я охотно примирился бы с новым порядком вещей, если бы он был порядок более нравственный, чем прошлый, к-рый потому и пал, что нравственно сгнил. Это предстоит всякому порядку, в основах своих допустившему грех насилия и жестокости. Я примиряюсь со всякой идеей, кроме той, что отдельный человек или целый народ могут позволить себе преступление. Первый из основных законов общества, мне кажется, должен гласить: никто — ни гражданин, ни группа граждан, ни вся нация не могут совершать явные нарушения заповедей, т. е. приписывать себе право воровства, убийства, разврата, клеветы, зависти и т. д.

То, что не позволяется деревенскому пастуху, не позволяется ни царю, ни президенту республики, ни правительству ее, ни всему народу. Есть установления, к-рые отменить нельзя никакими декретами. Ни отдельный человек, ни нация не могут приписывать себе абсолютной власти. Она — величайший грех — идолослужение, караемое смертью. Удивительно, до чего все повторяется с незапамятных времен библейских!

11 ч. ночи. Приехал Костя Птицын и привез грустные вести от Бажановых. Писем нет, а есть неожиданные «документы», которыми я будто бы должен воспользоваться для проезда в Москву. Что-то странное. Говорит, что завод Бажановых продается, что они дело свое переносят в Украину или куда-нибудь в другое место, где достаточно сырья, что всегда рады моему сотрудничеству и т. д. Ясно, что эта комбинация рушится или сильно меняет свой характер. Агентура по распространению их подков, это еще я взял бы на себя, но пускаться в какие-нибудь приключения... в мои годы! С моим характером! Что-то совсем запуталась судьба моя, затянулась крепким узлом.

30/12.IX. Вчера ходил с детьми за грибами к Затишью, устал до смерти, волоча на себе милую Танечку. Выбрал ей и Маше местечко с брусникой, они сидели, а я искал рыжиков и волнушек, набрали не больше шапки с подозрительными, похожими на поганки подгруздями. А сегодня под утро — оглушительный ливень, и сейчас весь мир глядит мокрый и серый, точно сделанный из мокрой ваты.

На душе такое же слякотное состояние. Вчера из кухни передали слух, что бедного генерала Косаговского повезли расстреливать на его собственное поле. Неужели правда? Я его мало знал, но лет 6—7 тому назад, когда он приезжал ко мне раза два в Царское, какой это был великолепный экземпляр человеческой породы! Огромный, статный, красивый, с мужественным лицом и весь осыпанный звездами и бриллиантовыми знаками. Уже

тогда чувствовалось, что это человек не совсем умный, иначе не поскользнулся бы столь жалко на вершине лестницы. При дальнейших встречах я убедился, что это типичнейший помещик, старый дворянин, краснобай, болтун, влюбленный в себя, безвредный и бесполезный для кого бы то ни было. Если он погиб, я уверен, что погиб из-за болтливости языка. Никогда старое дерево не бывает таким толстым и огромным, как накануне падения. Никогда старая аристократия не бывает так откормлена, пышна, величественна, как в эпоху крушения своего, ибо внутри у нее вместо души — труха.

Сегодня я записался в союз трудящихся вместе со всеми сослуживцами отдела. В сущности я родился уже в союзе — или по крайней мере в сословии трудящихся и всю жизнь работал, к чему был способен, на совесть. Вот почему трудовой строй общества, если он возобладает, будет мне не чужд и не тяжел, и лишь бы перейти к нему, не погубив детишек.

31 авг./13.IX.18. Проснулся в глубоком унынии. Вчера отдел Городского хозяйства прислал ответ на прошение: никакие мои резоны не принимаются,— дача должна отойти в народное достояние. Сами указывают статью декрета, к-рая говорит совершенно другое,— грамматически другое, и все-таки настаивают на своем. Остатки правовых понятий обтрепались, как гнилая ветошь. Новая власть не слушает даже своей центральной власти, толкует декреты СНД^* вкривь и вкось. Буду пытаться еще раз поговорить с ними, но, очевидно, без всякого результата. Отнимают последний угол и последний клочок земли, заставляют платить за право жить в моем же доме, а чем платить? Чем кормить детей? Об этом ни малейшей заботы. До чего одеревенело сердце людей, до чего иссякла совесть! Вот когда чувствуешь преступность старого порядка: он своим бездействием довел нас всех до столь чудовищного нравственного одичания. Я понимаю: вводите социализм,— вводите коммунизм, но оставайтесь верными своей же основной идее — справедливости. Отбирайте мою собственность, т. е. сумму моих молодых рабочих сил, в нее вложенных, но оставьте же хотя бы прожиточный минимум для семьи. Я в инвалидном возрасте, но готов тратить остатки сил,— обеспечьте же мне труд и хлеб, хотя бы чернорабочий хлеб!

Но правилу: готовься к худшему, мне нужно быть приготовленным к потере места,— но пока нужно укрепиться на нем, и если можно, пристроить М. Вл. на службе. Она с радостью ухватилась за эту мысль, и, м. б., это будет отдыхом для нее — она изнемогает от домашней работы. Было бы такое до 2-х часов разделение труда: мы с женой на службе, бабушка при детях, прислуга — прибрать сильно сокращенную квартиру и готовить на кухне. Во 2-ю половину дня М.В. — по хозяйству, я — два часа занятий с детьми. Но вот ужас, если бедная М. Вл. беременна или больна какой-то опухолью живота (грыжа? киста? рак?). Сегодня она едва ноги волочит от страшной слабости. Незаметно подкрадываются к нам все демоны, от которых хранит Господь. Жив ли Ты, Отец Небесный? Мир, давший и поддерживающий во мне жизнь, неужели Ты не можешь поддержать меня еще немножко?

Ясно, что комбинация с Сытиным рухнула: иметь литературный заработок для меня абсолютно нет возможности. Мысль обратиться

к Горькому, получившему огромное и очевидно монопольное издательство,— не даст ли какой простой, хотя бы корректурной или переводной работы. Не даст, враги! Идейные, но когда-то враги!

Остается рискованная и неверная комбинация с Бажановым,— но и она, кажется, лопается, как мыльный пузырь, если правда, что они продают завод. Но все-таки нужно съездить в Москву и лично удостовериться, как и что. Приходится искать труд. Ищи его со страстью, как собака дичь. Ради милых и дорогих деток своих! Вот пока и все комбинации, если не считать вздорной Палферовскои (управлять канцелярией его по сельскому хозяйству) и Грюнмановской (тоже по черепичной выделке). Буду просить работы у Балтийского, как старый картограф. А пока... есть нечего! Приходится кланяться за каждый фунт хлеба у крестьян и платить бешеные деньги! Последние деньги — хорошо их «бешенство»!

12 ч. дня. Рассказывают, со слов крестьян, подробности расстрела Косаговского. Привезли его поздно ночью, сказали, что расстрел назначен на 6 ч. утра. Он просил не медлить: чем скорее, тем лучше. Сам сходил и засветил фонарь.

Благословил мальчика, кухаркиного сына, повесил себе фонарь на грудь — цельтесь вернее, я человек крепкий! Раздались в саду пять выстрелов и пятым разворотили ему череп так, что мозги вытекли...

У рассказчика, здорового детины, бывшего подпоручика, смеющееся, как всегда, лицо. Вот поколение, к-ому все смешно! Вероятно и Косаговский погиб главным образом от легкомыслия своего: просто неумно распорядился с жизнью своей, вот к все. Не тебе бы упрекать, говорит мне тайный голос. Да, я и себя не исключаю из этого несчастного поколения.

———

Если ты выброшен за борт в пустынном море, то все, что бы ты ни предпринял, будет ошибкой. Единственно правильное — идти ко дну. В этом крайнем случае, когда Бог, создатель Твой, ставит тебе свою сущность — в условия смерти, надо, как и во всем, подчиниться Богу, не забывая, что смерть основное условие всякой жизни, условие обновления ее. Сбросить истасканное, дырявое, грязное тело и облечь свою душу (т. е. вечную возможность своего бытия) в новую молодую оболочку.

———

Люди, тонущие, спасаются кверху, и во множестве малых опасностей это правильный прием. Но радикальный способ спасения — книзу, в смерть. Это не игра словами: страшна ведь не смерть, а умирание, сознание гибели. Анестезировать себя навсегда, вот — все. Беднеющие люди спасаются кверху, в богатство — необыкновенно трудная вещь. Вернее спасаться в нищету... О, если бы я был один! Взял бы котомку и пошел побираться Христа ради. Но один, без милых моих, я был бы глубоко несчастен. Так, по крайней мере, мне кажется.

———

Все ужасы, к-рые переживает наш образованный класс, есть казнь Божия рабу ленивому и лукавому. Числились образованными, а на самом деле не имели разума, к-ый должен вытекать из образования. Забыли, что просвещенность есть noblesse qui oblige^*. Не было бы ужасов, если бы все просвещенные люди в свое время поняли и осуществили великое призвание разума: убеждать, приводить к истине. Древность оставила нам в наследие потомственных пропагандистов — священников, дворян. За пропаганду чего-то высокого они и имели преимущества, но преимуществами пользовались, а проповедь забросили, разучились ей. От того массы народные пошатнулись в нравственной своей культуре.