«ПРОЩАЙ, РОДНАЯ ЗЕМЛЯ»

Нетрудно, наверное, представить, насколько тяжело, покоряясь ударам судьбы, произнести эти слова. Вокруг тебя вооруженные автоматами солдаты, по бокам трусят громадные злые псы, готовые перегрызть тебе горло, если ты чуть ступишь в сторону из строя. Неизвестно, куда тебя гонят, но ясно, что ты покидаешь свою колыбель, свою землю, родину! И как не попрощаться с ней?

Мысли об возможном освобождении из тюрьмы отсеялись, как ненужная, бесполезная шелуха, уступив место новым чувством и мыслям, одной страшнее, грознее другой. Сегодня, навьюченный вещами и постельными принадлежностями, которые, впрочем, в момент ареста я даже не хотел брать, и занятый мыслями о том, доведется ли когда-нибудь еще увидеться с семьей, родными и близкими, я и не заметил, как нас привезли на пересыльный пункт, откуда осужденные, в зависимости от приговора, отправляются кто в лагеря, кто — в тюрьмы в разных концах страны. Место это — временное пристанище несчастных, и потому, наверное, в большое помещение, похожее на хлев, набили человек сто,— и воров и убийц, и мошенников, и политических,— всех вместе.

Едва ступив в эту камеру, населенную таким разнообразным, пестрым людом, с каким мне еще никогда не доводилось иметь дело, я застыл в растерянности, опустив на пол свой мешок со скарбом. «Эй, иди к нам!», «Давай, двигай сюда!»— раздались с разных сторон возгласы. Конечно, приглашали меня к себе отнюдь не из чувства гостеприимства или жалости к растерянному новичку-зэку. Доброхотов больше интересовало содержимое мешка, нежели я сам. Это были уголовники, «воры в законе», шпана всякая. Они отбирали у новичков из одежды и обуви все более или менее подходящее, деньги и продукты. Уголовники составляли несколько групп. Одни из них азартно резались в углу в карты, другие шушукались, обсуждая какие-то планы, третьи, в основном, молодые, настороженно оглядываясь на дверь, пытались вскипятить воду в небольшой кастрюле для «чифиря». В растопку шла всякая бумага, вплоть до картонных полосок-вкладышей для фуражек и кепок.

Естественно, что человек, ранее не изведавший «прелестей» тюремной жизни, оказавшись среди воров и гра-

бителей, считает, что попал в настоящий ад. Ибо эти люди чувствуют себя в тюрьме, как рыба в воде. Они не ведают чувств вроде любви к детям, своей семье, горечи разлуки, сожаления по поводу утерянной свободы. Потерять свободу и оказаться в тюрьме для них, наверное, то же, что переезд для нормального человека из города в город, из одного дома в другой. Как никогда не жили эти люди на свободе честным трудом, так и здесь живут за счет ближних, отбирая или воруя у них продукты в деньги, за счет карточных выигрышей. Они постоянно грызлись между собой, не поделив что-нибудь уворованное, готовы были убить друг друга за любой пустяк. И это считалось вполне естественным, само собой разумеющимся поступком.

Неужто двадцать пять лет своей жизни я должен буду прожить рядом с таким отребьем?

Да что там говорить. Эти двадцать пять лет еще надо прожить; что только ни может случиться за этот четвертьвековой срок! Лучше жить сегодняшним днем, не заглядывая так далеко. Куда я завтра попаду, чем буду заниматься?

Думая об этом, я вспомнил рассказы своего племянника Бадриддина о его отце, Шукуре Колонове, репрессированном в 1937 году. Это были истории, одна страшнее другой. Истории о том, до чего унижен и бесправен человек, и вместе с тем — о несгибаемости его духа, умении выживать, несмотря ни на что.