ОТЧАЯНИЕ

И землю грызи до кости,

Займись человеческим лаем!

Неизвестный поэт

на литконсультации

в Одессе

Начальник, отворяй ворота!

Из лагерных

призывов

 

Боже, как здесь душу отвести —

И, что называется, подальше?

Впрочем, что бы ни придумал ты, —

Как царю Борису, нет пощады.

Нет пути из этого гнезда —

Ни к жене, ни, так сказать, из жизни.

Не попробовать ли и восстать,

Раз, выходит, в этом мире лишний?!

Бьемся о ворота головой —

Не отпертых, как не дал начальник.

И срываемся на тихий вой —

 

Нелюдской, звериный вопль,

Раз сам Бог не внял отчаянью...

 

Это состояние охватило меня, когда я близко соприкоснулся с еще одной чекистской жертвой, а вернее — с тем, что от нее осталось. Жертва была давняя, даже ежовского происхождения, но связана с весьма близкими людьми, особенно одним — 7-летним малышом. С росшим в Питере внуком того, кого расстреляли в 37-м как "немецкого шпиона", хотя он просто побывал в Германии на процессе Димитрова от "Правды". До этого редактировал "Красную новь"— лучший толстый литературный журнал тех лет, а еще раньше слыл "красным профессором" после участия в кронштадтском ледовом штурме вместе с делегатами того безумного партсъезда, на который сгоряча попал наивным уральским парнем. В числе первых подписавший сообщение о самоубийстве Маяковского, литературный лидер И.М.Беспалов был забран прямо из своего директорского кабинета в главном издательстве страны, и теперь, когда его издали в том же издательстве после посмертной реабилитации, я потрясенно держал в руках тот тоненький сборник статей, который получил наложенным платежом сюда— в зону. И мне думалось: хорошо, что его питерский внучек еще не сможет толком читать это единственное наследие деда Ивана. Но, спрашивается, что ожидает в жизни потомка не только сталинского, а и хрущевского зэка — меня?

Я как бы всматривался в будущую судьбу далекого сына— пристально и тревожно, всматривался, подобно одному большому художнику.