ОТ ЦНЫ ДО СЛОВАКИИ

Да, эта невзрачная река, протекавшая по Рязанщине и Тамбовщине, сильно взволновала меня — и прежде всего напоминанием об этом Льве Кагардэ. Тогда за школьной партой я очень увлекался Печориным, а герой в живой, советской литературе привлекал своей антисоветской хваткой — в ту пору, когда, как уже говорилось, пострадали, подобно ему, и мои близкие. Так, был арестован не просто наш сосед — старый, работящий баптист или хороший знакомый — бывший популярный слободской футболист и даже не только муж одной из моих теток, жившей в Херсоне, — бывший прапорщик и тоже баптист. Вдруг посадили считавшегося большим человеком — эсера еще с Пятого года и бывшего царского узника, а в годы революции — героя Ленинского коммунистического батальона, награжденного самим Ворошиловым, и после войны — одного из руководителей судоремонтного завода и даже члена Одесского горсовета. Это был тот двоюродный дядя — Гавриил Васильевич Гридин, который, вернувшись через 9 месяцев из тюрьмы — без зубов и в одном белье, и очутился лицом к лицу перед своим торжествующим племянником— белогвардейцем, приехавшим из Румынии. Повторяю: еще больше пострадал его родной брат — тоже участник гражданской войны, но на стороне красных —под командой Якира в пресловутой 45-й дивизии. И справку о его посмертной реабилитации даже предъявлял на моем суде защитник — как оправдание "нелояльного" поведения своего подзащитного... Вместе со справкой об аресте мужа херсонской тети Вари.

Так не удивительно, что во мне накапливались те чувства, которые отличали Льва Кагардэ — в его единоборстве с советскими

властями и, в частности, с забиравшими его чекистами. Поэтому я не мог разделить тот советский патриотизм в пору оккупации, которому безоговорочно поддались многие — ив том числе один из сыновей дяди Гаврюши — еще один мой троюродный брат. Несмотря на все перенесенное его отцом, Олег связался с подпольщиками — вместе со своим шурином, а в конце концов был замучен с ним и своей сестрой в гестапо, успев попросить меня — как тогдашнего музыканта — записать для партизан в катакомбе ноты нового Гимна СССР. И я готов был выполнить эту просьбу, если бы сам не ушел туда — под землю, спасаясь от рыскавших по домам карателей.

Кто еще по-своему влиял во время той же оккупации — это находившиеся в Одессе военные из Словакии. Они появились здесь осенью 43-го как вспомогательные и охранные тыловые части, и я вплотную столкнулся с ними в доме одной студентки-консерваторки, к которой ходил с друзьями. Жившие у Эли словаки — офицер с денщиком не скрывали своего отношения к немцам — резко неприязненного, а потом, спустя лет двадцать, один из них — "стотник" Войтех Тышлер опишет в книге "Одески партизани" меня самого как якобы партизана, приводившего на встречу с этими антифашистами своих друзей-подпольщиков. Невольно словацкие воины подталкивали нас к борьбе, а также приобщали к своей европейской демократии. Так во мне происходила определенная духовная диффузия — в этом брожении разных взглядов и настроений определялось отношение к соседней Венгрии...

Обо всем я рассказал одному словацкому журналисту — Юраю Шпицеру, редактору братиславского еженедельника "Културны живот", приезжавшему в Одессу летом 1956 г. Он и напечатал тогда отрывок из моей повести о словаках в толстом журнале, а потом присылал мне открытки даже в пору моего ареста. И его еженедельник я получал до вторжения наших войск в Чехословакию, пока он не был закрыт, и сам редактор перестал отвечать на мои послания...

Но я не обиделся на него. Потому что к тому времени успел выполнить свой духовный и литературный долг — написал целый роман о словаках в Одессе. Сохранилась простая школьная тетрадка, в которой я набрасывал в лагере замыслы, связанные с появлением в Одессе солдат с католическим крестом на пилотке. По одному из них, действие происходило в ресторане, где играющий там пианист замечает появление застенчивых офи-

церов в мундирах, похожих не то на советские, не то на итальянские. И лишь по возвращении домой я завершил эту повестушку, которую потом в "Новом мире" участливо оценила знаменитый искусствовед Инна Соловьева, хотя в "Юности "назвали чуть ли не "антисоветской". Только после чтения "Трех товарищей" Ремарка меня вдруг осенило: тамошняя сцена смерти главной героини — туберкулезной Пат на руках у ее двух друзей и подсказала смысловой стержень. Был задуман целый роман — "Выхожу один я на дорогу", в котором главный герой — от первого лица (одесский юноша) вместе со словаком (солдат-католик) тоже скорбит над телом убитой немцами девушки — их любимой (прототип — моя консерваторская девушка, в действительности умершая лишь несколько лет назад). Нужно ли говорить, с какой страстью я писал все это, заново полюбив словаков и все, что с ними связано? Так что невольно проникся добрым чувством к нашим украинцам, так похожим на словаков... Не предполагая, как из-за них все сложится теперь, когда национальные чувства опасно вырвались наружу!