Последний раз в Калуге

Я уже писал, что в Калуге в мирное время стояли два пехотных полка и все шесть батарей 3-й артиллерийской бригады. Когда старая Русская Императорская армия развалилась и была распущена большевиками, офицеры разъехались по домам. В марте-апреле 1918 года в Калуге собралось много офицеров. Среди них мало было кадровых пехотных офицеров, многие погибли на фронте. И уже в конце 1915 года ротами командовали часто не кадровые офицеры, а прапорщики и подпрапорщики, произведенные в поручики и штабс-капитаны. Некому было возвращаться в Калугу, к осиротелым семьям! Бывшие же в плену офицеры вернулись домой, кажется, к концу лета. В артиллерии потери в людях были незначительны. Почти все кадровые офицеры

 

 

возвратились домой. Вернуться-то они вернулись, но занятия себе не могли найти. Они проживали сбережения и продавали ценные вещи. Время проводили в поисках работы, которой не было. И толкались офицеры на Никитской главной улице, пережевывая слухи о всяких воинских формированиях — тайных и явных — для борьбы с большевиками.

В апреле 1918 года в Калуге появился полковник Григорьев. Его никто не знал. Сам же он говорил о себе, что он кадровый офицер-артиллерист. Какое училище он окончил и в каком году, спросить его об этом «как-то было неудобно».

Тем временем полковник стал заводить знакомства с офицерами артиллерии. И безо всяких обиняков говорил, что он уполномочен самим Троцким вербовать кадровых офицеров-артиллеристов на службу в формирующиеся части Красной армии. Офицеры иных родов оружия его не интересовали.

В одну из своих поездок в Калугу мне привелось встретиться с полковником Григорьевым. Встреча произошла по его инициативе и в указанном им месте. Очень осторожно и деликатно он предложил мне место командира дивизиона в его красном артиллерийском полку. При этом он не скрыл, что ему известно, что я был на Дону и, кажется, веду здесь какую-то политическую работу. Я решительно отказался от его предложения. Он долго убеждал меня идти к нему, но я своего решения не изменил. Григорьев предложил мне не отказываться сгоряча, а спокойно дома обсудить предложение и через два-три дня дать окончательный ответ.

В запальчивости я несколько возбужденно изрек:

— И думать не буду и в вашу палаческую армию не пойду!

— Зачем же так сильно! — поднял он руки, как бы отталкивая мой отказ. И в сердцах сказал, что все артиллеристы, с которыми он уже беседовал, резко отклонили его предложение. Они, видите ли, устали от войны и хотят отдохнуть! И это во время грозы, когда перед обеими сторонами стоит вопрос: быть иль не быть? Перестреляют их всех, как куропаток!

На этом и закончился наш разговор.

Однако при расставании, дружески пожимая мне руку и понизив голос, Григорьев сказал мне, чтобы, если вдруг здесь начнется восстание, во что он не верит, прислали к нему уполномоченное лицо с указанием, какие цели ему обстреливать. Сам же он начнет стрельбу по пустырям за Окой, а затем перенесет огонь, куда мы укажем.

Конечно, обещаниям полковника Григорьева я не поверил. Однако свое доброе расположение ко мне он скоро подтвердил на деле. Произошло это так.

В последний свой приезд в Калугу (между 25 и 27 мая) не успел я добраться до своего «прибежища», как мне сообщили из штаба нашего кадрового полка, что на улицу мне лучше не показываться, так как в последние дни повсюду рыщут какие-то нездешние темные лич-

 

ности, по-видимому, кого-то ищут, возможно, и меня схватят, если попадусь.

Я просидел весь день в своей комнатушке. Было уже довольно поздно, когда ко мне пришел командир полка. За чаем мы неторопливо обсудили все вопросы. Сидеть здесь мне было больше незачем. Так как вечерний поезд уже ушел, я решил ехать утренним.

Рано утром пришел на вокзал. Поездной состав еще не подали. Кассы были закрыты. Я остановился у дивана рядом с уборной. Огляделся. Пассажиров в зале почти нет. Но в буфете за столом, со стаканом чаю, сидел Григорьев с двумя упитанными штатскими. Все трое смотрели в мою сторону. Я хотел было раскланяться с полковником, но что-то меня удержало (ведь кто знает, что это с ним за птицы!), и я лениво перевел взгляд на прилавок буфета. Он был пуст. Присел на диван и стал смотреть в сторону касс, но искоса наблюдал за полковником и его собеседниками. Они о чем-то говорили и продолжали смотреть в мою сторону. Мне не сиделось. Я нервно зевнул и переложил с места на место свою сумку. «Что же делать дальше?» — не выходило из головы.

Но не прошло и пяти минут, как Григорьев ткнул папиросу в пепельницу, неторопливо встал и направился в мою сторону. «Куда? Ко мне или в уборную?»— попридержал я дыхание. А полковник двигался неторопливо, достал часы и сверил их с вокзальными, подхватил с соседней скамейки «Правду» и очень медленно стал приближаться ко мне. Я смотрел на полковника, но поглядывал и на его собеседников. Они нервно курили, о чем-то говорили и наблюдали — не то за полковником, не то за мной. Григорьев приблизился к моей скамейке, вот он поравнялся со мной, но на меня не смотрит. Я слышу его шепот:

— Со мной сидят Витоль и (второй фамилии я не разобрал). Вас арестуют. Спасайтесь!

Полковник толкнул дверь и скрылся в уборной.

Я неторопливо встал, потянулся, взглянул на вокзальные часы. Поезд должен скоро отойти, а кассы закрыты и состава нет!

Медленно пошел к кассам, поравнялся с выходной дверью, круто повернул к выходу, открыл дверь и исчез...

Больше я в Калуге не был.

Заканчивая описание своей работы в Калуге, хочу напомнить, что А.А. Кологривов летом 1918 года был расстрелян ВЧК в Москве вместе с подполковником Бредисом и капитаном Рубисом. Об этом я узнал из советских газет.

Много позже, в конце 20-х годов, я встретился в Варшаве с польским сенатором инженером Касперовичем, который долго жил в Калуге и хорошо знал всех Кологривовых. Вот что он мне рассказал о гибели А.А. Кологривова.

 

Одна из его теток ехала из Москвы в Калугу. На станции Малоярославец в купе вошел высокий, стройный и элегантный молодой человек. По его выправке и умению держаться видно было, что он военный и из хорошей семьи. Начался непринужденный дорожный разговор. Очень скоро разговор стал дружеским. Молодой человек почтительно представился пожилой даме, назвав одну из стародворянских фамилий. Разговор становился все оживленней. Наконец славный корнет на прекрасном французском стал возмущаться ужасами, творимыми большевиками. И нет никого, кто бы противостоял этому беззаконию!

Тетушка разоткровенничалась и сообщила славному корнету, что ей известна сильная антибольшевицкая организация, и дала адрес А.А. Кологривова. Когда поезд остановился на станции Тихонова Пустынь, элегантный молодой корнет поблагодарил тетушку за содействие, расшаркался, поцеловал ручку, еще раз поблагодарил и вышел из вагона.

На следующий день Кологривов был арестован чекистами и отправлен в Москву.