Союз Защиты Родины и Свободы

 В Молочном дверь открыл доктор. Жизнерадостности у него как не бывало. Он, должно быть, устал, изнервничался и смотрел на все апатично. А у меня, надо думать, вид был молодцеватый, подтянутый и улыбчивый — очень уж рад я был Леониду! И отдохнул я у него от подпольной настороженности, поговорил, посмеялся и музыку послушал. И теперь, когда я стоял на трамвайных остановках, все люди казались мне своими, близкими, и я, как «пьяненький», со всеми заводил разговоры, но они почему-то не удавались.

Наверное, моя бодрость несколько оживила доктора, он взглянул на меня и рассмеялся:

— Вид у вас совсем именинный, а для меня «свадебное торжество» почему-то превратилось в «со святыми упокой». Ведь напрасно день прошел. Не везли, не везли ничего весь день! И узнать, в чем дело, нельзя! Наш телефон ни черта не стоит! Нарочно большевики такой аппарат поставили! Вероятно, возникли подозрения и наводят справки — кто такой этот Аксанин? Пусть наводят — ничего нигде не найдут! А вот с мебелью дело дрянь. Подвели, мерзавцы! Только перед вами привезли грязный кухонный стол, две скамейки и три стула. И это все!

В комнате, примыкающей к кухне, валом стояла грязная мебель, даже с паутинками в подстолье.

Постояли мы, посмотрели. Доктор взглянул на часы: надо устраиваться! Вытянуть на середину комнаты стол, и обставить его скамейками и стульями было делом нескольких минут. Где-то в кухне доктор подобрал затертые тряпки. И давай мы вытирать нашу славную мебель. Стол прикрыли газетами. Совсем как у старых революционеров!

— На худой конец, лубянские молодцы нагрянут сюда раньше, чем мы предполагаем, — рассуждал доктор. — Но, скорее всего, большевики заберут лечебницу в свои руки, как только мы ее откроем. Ведь они частной собственности не признают — социалисты.

О социализме я имел представление. Мой отец, когда узнал, что я влез в нелегальный училищный кружок «Самообразование», выругал меня, а всех социалистов назвал людоедами. Отец у меня из крепостных. Он слушать не хотел ни «господ», ни «освободителей». Александра II боготворил. Если бы ему в руки попал кто-нибудь из цареубийц, «своими руками разорвал бы его на части». Это он не раз говорил.

 

Однако было уже без четверти пять. Доктор послал меня вниз присмотреть, чтобы «гости» по переулку не метались, а уверенно шли сюда. Должно прийти шесть человек.

— А если больше шести будет?

— Пусть идут. Не задерживайте. Только меня как-нибудь предупредите!

Я напялил шинель и спустился вниз. Выглянул на улицу. Никого... И вдруг из-за угла нашего дома вышли Савинков и Флегонт. Савинков — в романовском полушубке и меховой шапке. Флегонт — в серой шинели и фуражке. Они подошли к нашему подъезду и кивнули мне. Я не успел слова сказать, как они легко и уверенно побежали вверх по лестнице. Флегонт впереди, Савинков за ним.

А тут со стороны Зачатьевского подошли Перхуров и Страдец-кий — в беспогонной, складно сшитой шинели и набок заломленной офицерской папахе. Перхуров — в своей кепке и порыжевшей рабочей куртке. Совсем как барин из офицеров и серьезный обшарпанный мастеровой. Вошли в подъезд — и наверх, меня как бы не заметили.

Ну, четверо прошли, двое осталось!

А вот и они! Высокий, старой выправки военный и с ним — низенький, сутулый «шпачок» в поношенном драповом пальто с поднятым воротником и в неуклюжей шапчонке базарного производства. Слава Богу, все!

Я выглянул на улицу. Перед нашим домом, по другой стороне улицы, вприпрыжку бежит мальчуган. По нашей стороне, от зачатьевских стен, плетется старушка с корзинкой, и никого больше. Я глянул во двор. Там Степан, кажись, всерьез скребет метлой по булыжнику. Кивнул ему. А он — ничего! Ну и шут! Да шут-то шут, а как же дружбу с ним заводить? Я неторопливо поднялся наверх, вошел в лечебницу. Запер дверь.

Поздоровался со знакомыми. Доктор мечется, меня кличет. А мне не до того, я подошел к незнакомцам, что пришли последними. Представился высокому — полковнику Гопперу (Гопперсу), затем — к «шпачку». А он совсем не «шпачок», а подполковник Бреде (Ф.А. Бредис), дважды Георгиевский кавалер (так позже мне сказал капитан Пинка) и латышский национальный герой.

В это время собравшиеся обложили стол. Б.В. Савинков занял место у узкого края стола, с правой стороны от него сел Перхуров, с левой — Флегонт Клепиков. Прочие сами наметили себе места.

Я взял свободный стул и отнес его к окну, чтобы наблюдать за улицей.

— Итак, господа, — обратился Савинков к присутствующим, — дело двинулось. Мы у себя в квартире. Но квартира неверная — на пороховом погребе, который каждую минуту может взорваться!

Дальше, открывая собрание, Савинков с усмешкой сказал:

— Мы здесь собрались так поспешно потому, что лечебница не открыта и это место пока неизвестно нашим противникам. А вот от

 

кроем лечебницу, начнут приходить пациенты и собираться здесь будет небезопасно. Бог знает какие больные будут навещать наших врачей!

Борис Викторович предупредил, что «сегодня у нас не решающее собрание членов инициативной группы, создавшей организацию, а только собеседование по самым важным, не терпящим отлагательства вопросам, связанным с ростом организации». Насколько я помню, обсуждению подверглись следующие вопросы (и, кажется, в этот раз никаких решений принято не было):

1. Нам нужно создавать и оформлять не политическую партию, а Союз, в который могут входить все антибольшевики — от самых крайних монархистов до левых социал-демократов включительно. Конечно, большевики членами Союза быть не могут.

Савинков предложил назвать нашу организацию Союзом Защиты Родины и Свободы. Кажется, Бредис и Страдецкий запротестовали против слова «Свобода». По их мнению, этим словом мы могли оттолкнуть от себя правых.

Савинков ничего не сказал, а перешел к следующему вопросу.

2. Основная задача нашей организации — свалить большевиков и довести страну до нового Учредительного собрания. Старое Учредительное собрание аннулируется.

Опять раздались голоса против скомпрометировавшего себя Учредительного собрания. Савинков не сдавался. Он соглашался, что разогнанное большевиками Учредительное собрание не оправдало возлагавшихся на него надежд. Провалились члены Собрания, но идея его осталась. Если нужно, пусть будет иное название присвоено Учредительному собранию, но оно должно быть созвано. Про себя он может уже теперь сказать, что он лично подчинится всякому решению представителей Всенародного собрания. И даже, если оно вернет власть Романовым, он отойдет в сторону без протеста и прекратит всякую политическую борьбу.

3. Заграничная платформа нашей организации традиционно русская: верность нашим союзникам (Антанте) и борьба с немцами на стороне союзников до победного конца.

Горькие усмешки появились на лицах участников собрания. Вероятно, Савинков это заметил, опустил голову, сложил руки на груди и, глядя на переплетенные пальцы, тяжело выдохнул:

— Да, господа, это, конечно, непопулярно даже у нас здесь, но необходимо, иначе с нами никто не будет говорить.

И Савинков спросил у полковника Страдецкого, собирается ли он ехать в Добровольческую армию для доклада «в высших сферах» о нашем положении здесь.

— Поеду, — вяло доложил Страдецкий. — Вероятно, на следующей неделе.

— Передайте, пожалуйста, там, что было бы очень желательно, просто даже необходимо, чтобы сюда, к нам, приехал кто-нибудь из

 

авторитетных генералов и возглавил организацию. Это бы очень оживило нашу работу.

— Конечно, быть здесь генералу с именем небезопасно. Но я позабочусь. Мы приезжего гостя устроим с возможной безопасностью. Разумеется, полной гарантии в сохранении жизни генерала дать нельзя. Но ведь кто не рискует, тот не выигрывает!

В заключение Борис Викторович огласил с согласия Перхурова и подполковника Бредиса выработанную им структуру штаба нашей организации. Она следующая:

1. Б. Савинков возглавляет организацию и от ее имени ведет переговоры и заключает соглашения с представителями Антанты.

2. Флегонт Клепиков — его секретарь и одновременно казначей.

3. Полковник Перхуров — начальник штаба.

4. Полковник Гоппер — начальник воинских кадров.

5. Полковник Страдецкий — связь с Добровольческой армией на всех фронтах.

6. Подполковник Бреде (Ф.А. Бредне) — разведка, контрразведка и антибольшевицкая пропаганда в латышских стрелковых частях.

7. Доктор Аксанин (Н.С. Григорьев), директор открываемой лечебницы для приходящих больных, — начальник провинциального отдела и пропаганды.

8. Пишущий эти строки В.Ф. Клементьев — начальник связи между чинами штаба и лицами, желающими их видеть.

Здесь от себя добавлю: несколько позднее к работе в лечебнице была привлечена Валентина Владимировна Никитина, жена министра Временного правительства. Она ведала распорядком и хозяйством лечебницы. Когда нужно, исполняла обязанности фельдшера.

Наше совещание закончилось. Когда стали расходиться, на дворе было совсем темно. Мы с доктором первыми спустились к выходу и с тревогой наблюдали, как от нашего дома, под жидким светом редких фонарей, неторопливо удалялись неясные силуэты наших гостей.

Я остался один. Должно быть, с непривычки жутко стало в пустой, малознакомой квартире, страшной еще тем, что она конспиративная. Однако что делать? «Придется ночевать, раз-другой — и привыкнем!» — успокоил я себя. Подложив дров в печь, разложил шинель на столе, разделся и полез на приготовленное ложе. Но стол зашатался и заскрипел. Я поскорее соскочил, сгреб шинельку и устроился на полу у печки. Свет погасил, повертелся, повздыхал и заснул.

(И еще о структуре штаба. В начале мая во главе вооруженных сил организации стал генерал-лейтенант Рачков. Всю организационную работу продолжал самостоятельно вести полковник Перхуров.

Примерно в то же время приступили к формированию террористического отряда. Возглавил его старый соратник Савинкова по эсеровской боевой организации (БО). Я его встречал раза два-три в лечебнице. Звали его Николаем Николаевичем. О работе этого отдела я ничего не знаю, так как в начале мая я перешел в иногородний отдел, переселился из лечебницы в Пуговишников переулок и стал эмиссаром южного района организации — Тула, Калуга, Вязьма.)