Арест

 Наступил солнечный день 30 мая 1918 года.

Встали мы около девяти. (Куда спешить — безработные!) Я уходить не торопился. Ждал, что Валя Богоявленская заглянет. Очень хотелось ее повидать. Но она не пришла. Не сидеть же вечно; простившись с хозяевами, я быстро спустился по лестнице и уже взялся за ручку выходной двери, когда меня окликнул приятель. Леонид торопливо спускался вниз. Напомнил, что я хотел оставить свой паспорт для прописки. Действительно: в боковом кармане было два паспорта. Один из них был совсем новый, нигде не прописанный. Я его выправлял на случай провала и теперь отдал Леониду.

— Приходи обязательно — Валя будет.

Подходил трамвай «Б». Со всех ног я бросился на забитую людьми площадку. Кому-то наступил на ногу, кого-то толкнул. Но нашлось и мне место — поехали!

Посмотрел на часы — половина второго. Кажется, на прием в Молочном опоздаю... Может быть, не ходить сегодня, а завернуть до-

 

уой? Выскочив на Крымской площади, я остановился. А вдруг Николай Сергеевич не ушел и ждет меня? Ну, подождет и уйдет, завтра яв-дюсь! Заколебался я и готов был уже повернуть налево, к дому. Но вдруг решил непременно сегодня встретиться с доктором. Он обязательно ждет! И почти бегом заспешил по Остоженке.

В Молочном было тихо. Светило солнце. Приятно было идти. Настроение было праздничное. Огляделся, а пешеходов — два человека, да и те согнулись и, как под дождем, торопились где-нибудь укрыться. Что за оказия? Почему бьется неровно сердце? Да вот и старушки, что в начале переулка всегда сидят у своей подворотни и степенно беседуют, при моем появлении замолчали и стали смотреть на меня так пристально и тревожно, будто хотят остановить меня и что-то важное сообщить. Но, видимо, остановить меня у них не хватило духу, а у меня за торопливостью и волнением — не опоздать бы! — не было желания с ними заговаривать. Так и прошел скоренько мимо них.

Лопухи, крапива, полынь уже зеленые, молодые, любовно прижались к теплым стенкам и дремлют на солнышке. Все кругом самое обыкновенное и непривлекательное. Вот поскорее явлюсь, отделаюсь — и вон отсюда! — прибавил я ходу. А у выходной двери дома № 4 — соседнего с нашим — стоит большой заезженный автомобиль. Раньше я его никогда здесь не видел. Теперь, при виде этой машины, я замедлил шаг. Захотелось бежать, бежать... Но почему бежать? От кого спасаться? От чекистов, о которых так много стали говорить? А мне нужно, и я иду!

Деловым шагом я миновал автомобиль и подошел к нашему подъезду. Здесь все, до последнего камешка, мне знакомо. И все как было, так и есть! А сердце вдруг заныло и запрыгало, как мячик.

Э, рискну! Ничего страшного нет! Я круто свернул в подъезд и легко взбежал по лестнице. Дернул за ручку знакомой двери. К моему изумлению, она оказалась незапертой и открылась... Тут холодок прошел по телу. Хотел поскорее бежать вниз...

Но было поздно. Меня заметили. Кинулись ко мне из коридора двое военных с наганами в руках. Чекисты! Влип! Делать нечего. Неторопливо вошел в переднюю, оттуда в приемную.

Кругом все как было: столик с раскрытой больничной книгой и венские стулья. Сестры милосердия нет, больных — никого!

Я обернулся и спросил чекистов, пришедших со мной из коридора:

— Могу ли я видеть доктора?

— Вам какого доктора нужно?

— Аксанина. Я у него лечусь.

— Пожалуйста! — открыл дверь в столовую один из чекистов. Я вошел. В столовой было еще несколько военных. За столом, на котором стоял неубранный, по-видимому, прерванный обед (помню на середине стола миску с картофельным пюре и кругом грязные тарелки), сидел прилично одетый «товарищ» комиссар. Здесь же, в столовой, у входа в кухню, стояли служители лечебницы — латыши-солдаты, бледные, но спокойные (ничего-де, не фор-

 

дыбачьтесь — нас все равно отпустите!), и жена дворника. При моем появлении она широко вытаращила глаза и, по всегдашней своей привычке, руку приложила ко рту.

Кажется, в это время одного из латышей допрашивал комиссар. «Слава Богу! Наши ушли!» — мелькнуло у меня в голове и стало спокойней.

— А! Один явился! — завидев меня, радостно воскликнул комиссар. — Оружие есть?

— Нету.

— Кто ты такой?

— Я больной. Пришел к доктору лечиться.

— Знаем мы ваше леченье! Обыскать его! — обратился он к приведшим меня чекистам.

Они бросились ко мне. И через минуту все содержимое моих карманов лежало на столе перед комиссаром.

Я с тоской взглянул на отобранные вещи и увидел, что против меня нет никаких улик. Отлегло от сердца.

«Товарищ» комиссар начал торопливо разбирать мое имущество, время от времени неожиданно задавая вопросы, — нужно было назвать имя, фамилию.

Два грязных носовых платка привлекли его особое внимание, он долго их разглядывал и наконец бросил. Записную книжку и паспорт быстро просмотрел. Заклеенное письмо, отобранное у меня, содержания которого я не знал, он нервно вскрыл и впился в него.

— Где взял? — заорал он, прочитав две строчки.

— Какой-то знакомый доктора — высокий, толстый, с черной бородой, — без запинки выдумывал я, — по совету доктора дал мне его вчера бросить в почтовый ящик. Я...

— Ладно, не ври! — перебил меня комиссар, посмотрел на конверт и ко мне: — Если так, почему оно без марки?

— Я, товарищ, и принес его обратно, потому что оно без марки. Видимо, мои объяснения комиссара удовлетворили: он положил письмо и принялся за мой кошелек. Денег в нем было немного, кажется, и сотни не было. Но в руки к нему попала записка моей жены с согласием на развод. «Пропал! Теперь узнает, кто я такой!» — мелькнуло у меня, и ноги от волнения задрожали.

— А это что? — «Товарищ» прочитал записку и с улыбкой посмотрел на меня.

— Это знакомая дама разводится с мужем, и просила передать ему эту записку, — не моргнув глазом, ответил я.

— Так... Конечно, виновник этого — вы? — полюбопытствовал комиссар и почему-то перешел на «вы».

— Это мое частное дело. Прошу таких вопросов не задавать! — напыжился я, вероятно, потому, что комиссар перешел на «вы». Комиссар ничего не сказал, завозился с моими вещами.

 

Отложил в сторону записную книжку, письмо, паспорт, перочинный нож, а все остальное, в том числе и записку жены, возвратил мне.

По приказу комиссара чекисты тщательно осмотрели диван, на котором я столько ночей спал, и разрешили мне сесть.

Оставив возле меня конвоира, чекисты под руководством комиссара принялись обыскивать лечебницу. Искали долго. Мебель перевернули, матрасы распороли — нигде ничего. Начали обстукивать стены и бросили: все в порядке. Выковыривали ножами выступающие плитки паркета, залезали руками в печные трубы; один замазался, как трубочист. Одним словом, обыскали всю квартиру и ничего не нашли.

Раздосадованный комиссар вернулся наконец в столовую и, сбивая щелчками с рукава костюма приставшие соринки, стал писать протокол, по-видимому, собираясь всех нас отправить в районный комиссариат.

В это время зазвонил телефон. Бросив писанину, комиссар побежал к аппарату. Все притихли и насторожились.

— Да, лечебница доктора Аксанина, — прилетел его голос из телефонной. — Да, еще здесь.

Фразы следовали с промежутками. Очевидно, он кому-то отвечал.

— Минутку подождите. Сейчас спрошу! Минуты две молчание. Мы все не дышим.

— Вы слушаете? — опять заговорил комиссар. — Доктор просит вас приехать по очень срочному делу. Да, сейчас же! Он вас ждет! До свидания!

Попался один! — довольно потирая руки, ликовал комиссар, входя в столовую.

Сейчас же он послал двух чекистов к подъезду с наказом захватывать всех военных, проходящих мимо лечебницы, а сам с одним из своих ушел в переднюю.

Квартира замерла. Все смотрели перед собой и молчали. Оставшиеся чекисты водили по столу наганами.

Время тянулось, как на похоронах. Я попробовал заговорить — потребовал не грозить мне наганом, но на меня налетели чекисты, зашикали, затолкали кулаками. Их было, кажется, трое.

Наш латыш хотел ускользнуть из столовой, но один из конвоиров взвел курок нагана, направил на него и шепотом велел не двигаться.

Прошло минут пятнадцать, а может быть, и больше. Раздался звонок. С шумом, широко открылась дверь лечебницы, и в ту же минуту к нам в столовую втолкнули молодого человека в военной форме. Как я позже узнал — прапорщика Флерова. На нем сосредоточилось внимание комиссара.

— Вы зачем сюда пришли?

— К доктору. У меня на ногах закупорка вен.

— Рассказывайте! Четверть часа назад вы сюда звонили по телефону, я с вами разговаривал и вызвал вас сюда.

— Нет. Я сегодня никуда не звонил.

 

— Ладно! Так я вам и поверил! Тщательно обыскать его! Флерова стали обыскивать. Заставили снять ботинки. Раздели. Осмотрели голого. Очень внимательно пересмотрели, прощупали белье и одежду.

— Вы его знаете? — обратился комиссар ко мне.

— Нет. В первый раз вижу. (Я Флерова действительно видел впервые.)

Опять выложили на стол перед комиссаром кучу вещей, найденных у Флерова в карманах.

На этот раз комиссар нашел в выложенных вещах какой-то цветной рисунок, кажется, схему (мне его вблизи видеть не пришлось).

— Это что? — издали показал Флерову рисунок комиссар.

— Это я от нечего делать рисовал, — запинаясь, отвечал Флеров и заплакал. (Видно, дорог ему был этот рисунок.)

— Чего нюните, как баба!.. Вот как!! — не заорал, а завопил комиссар, взглянув на какую-то вчетверо сложенную бумажку. — Вы служите в штабе Московского военного округа — и шляетесь сюда! Да еще к тому же бывший офицер! Так-так! Ну, товарищ, вам не поздоровится! Собирайтесь!.. И вы тоже! — Последнее расходившийся комиссар бросил мне.

Собираться мне было нечего. Я встал.

Оставив в лечебнице четверых из своей свиты, комиссар с двумя чекистами (кажется, латышами) повел нас вниз. На лестнице комиссара нагнал один из оставшихся чекистов и предложил захватить лежавшие на столе мои вещи. Комиссар торопливо сунул в карман мой паспорт и письмо:

— А остальное пусть останется. Не все сразу!

Моя записная книжка и перочинный ножик остались в лечебнице.

Мы вышли из подъезда и остановились на тротуаре. Плавно покачиваясь, к нам подъехал тот самый автомобиль, что стоял у дома № 4, когда я торопился в лечебницу.

Нас направили в автомобиль. Сходя с тротуара, Флеров споткнулся и нечаянно толкнул меня.

— Не сговариваться! — заорал комиссар. — Пристрелю как собак!

В автомобиле нас усадили на среднее место (автомобиль был шестиместный), и мы поехали на Лубянку, 11, — во Всероссийскую чрезвычайную комиссию (ВЧК).

Мы ехали молча. Всю дорогу нам в лица и спины глядели наганы. Комиссар полулежал на переднем сиденье рядом с шофером, глядел на нас и удобнее пристраивал к спинке сиденья наган. Мы ехали, должно быть, с предельной скоростью, В автомобиле звенела какая-то гаечка. Это раздражало комиссара, он морщился.

Милиционеры для нас задерживали движение на перекрестках. Ведь государственных преступников взяли!