- 245 -

«Лёвшинцы»

 Прежде чем рассказать о «лёвшинцах», напомню, что при формировании штаба Союза Защиты Родины и Свободы обязанности начальника пехотных кадров Союза были возложены на полковника Гоппера (Го-перса). По представлении последнего офицером для поручений к нему был выделен капитан Пинка (офицер латышских стрелков).

 

- 246 -

Полковник Гоппер в Союзе был недолго, недели две-три. В начале апреля он уехал на Волгу, где возглавил латышское объединение военнослужащих, настроенных антибольшевицки и стремившихся поскорее уехать на родину.

Вместо полковника Гоппера временно начальником пехотных кадров Союза стал капитан Пинка (Георгиевский кавалер). Свой штаб он обосновал в квартире поручика Аваева (Малый Лёвшинский пер., 3, кв. 10) и энергично стал формировать командные кадры 1-й пехотной дивизии нашего Союза. Работа шла успешно. У Аваева довольно часто собирались командиры полков формируемой дивизии. Их пока, кажется, было трое (полковник Жданов, капитан Ильвовский и капитан Подмышальский). Все остальные офицеры дивизии в штаб не являлись, поскольку о ее существовании не знали, должно быть, в порядке конспирации. Деловые встречи командиров полков с подчиненными проходили в условленных местах.

Все было хорошо в штабе организовано: командиры полков в условленные дни и часы встречались на квартире Аваева с начальником дивизии (капитаном Пинкой), получали от него задания и средства и расходились. Делалось это незаметно, и никто из непосвященных не обращал внимания на гостей квартиры № 10.

Но в устройстве штаба был недостаток. В этой квартире жили Аваев с сестрой и штаб-ротмистр Покровский. Покровский и Аваев, оба кавалеристы, были на учете в Кавалерийском центре СЗРиС, который возглавлял штаб-ротмистр Виленкин. Как и почему случилось, что в Лёвшинском переулке соединились кавалеристы с пехотинцами, я не знаю.

При деловых встречах Пинки с командирами пехотных полков случалось — и довольно часто — присутствовать штаб-ротмистру Покровскому и поручику Аваеву. Они, конечно, знали, что в официально принятом названии нашей организации — Союз Защиты Родины и Свободы — слово «Свобода» вызывало у некоторых офицеров — членов Союза недовольство.

— Нагляделись мы на эту «свободу» — хватит!

На одном деловом заседании пехотинцев (в отсутствие Пинки) встал даже вопрос о том, не лучше ли выйти из этой «антантовской» организации со всякими «свободами» и перейти в монархическую, пусть даже германофильскую организацию. «От масонов союзников ничего хорошего не жди!» Поговорили, поспорили и решили начать переговоры.

29 мая 1918 года на квартиру в Лёвшинском пришли для переговоров о слиянии представители довгертовской монархической организации немецкой ориентации. Делегация состояла из штаб-ротмистра Коротнева, ротмистра Домбровского, корнета Шингарева и поручика Оленина. Последний недавно — при ограблении на улице — был ранен, и руку носил еще в косынке.

 

- 247 -

Кроме штаб-ротмистра Покровского и поручика Аваева с сестрой там были их «гости»: полковник Жданов, капитан Ильвовский, капитан Подмышальский, ротмистр Висчинский, поручик Никитин (связной) и вольноопределяющийся Полетаев. Компания собралась большая. Разговоры пошли шумные и длинные.

Как пришлось мне слышать в Таганке, довгертовцы в переговорах делали нажим на прошлое Савинкова. Мол, вместе с пресловутым Азефом совершал террористические акты против членов царской семьи и достойных министров. А теперь этот преступник стоит во главе вашей организации, идет против «завоеваний революции», за которую он бросал бомбы. Да и бывшие наши союзники не лучше. Они только делали вид, что воюют. На своем Западном фронте почти год брали «домик паромщика», подбирались к нему даже не метрами, а сантиметрами. Да так, кажется, и не взяли. А мы в это время по всему фронту обливались кровью и отступали, и отступали без снарядов и винтовок!..

Совещание было долгим и бурным. И, конечно, кончилось ничем. Условились еще раз встретиться, когда приедет Пинка (он был в отпуске). По приезде Пинка в своей квартире был схвачен чекистами и увезен на Лубянку. (Об этом «лёвшинцы» не знали ни до тюрьмы, ни в тюрьме.) Кажется, на допросах Пинка распустил язык, и чекисты добрались до Малого Лёвшинского.

Около 2 часов дня два грузовика подъехали к дому № 3 в Малом Лёвшинском переулке. Выскочившие из них латыши под руководством тогда еще никому не известного Петерса оцепили дом; у каждого выхода из него стали по два охранника. Внутрь впускали всех, но никого не выпускали. Чекисты, во главе с Петерсом, поднялись к квартире № 10. В ней жили «Сидоров» (поручик Аваев) и «Парфенов» (штаб-ротмистр Покровский). Петере вынул маузер и постучал в дверь.

Ему открыли нескоро: деловые разговоры были закончены, гости собрались уходить, да задержались. Ильвовский увидел на столике шахматы и стал показывать «бессмертную партию Андерсена», которую он много раз демонстрировал потом в Таганке. Возле него, конечно, собрались присутствующие: кто смотрел на доску и удивлялся смелой партии, кто шутил, кто ухаживал за сестрой Аваева. Было шумно и беззаботно — совсем как на фронте в спокойное время.

В дверь постучали сильней.

— Господа, одну минутку! — беспечно крикнул Аваев. — Кто-то стучит!

Шум стих. Хозяин пошел открывать.

— Кто там? — лениво спросил Аваев, думая, что к нему пришли из продовольственной милиции (он был там начальником), и, не дожидаясь ответа, отодвинул задвижку.

Из-за двери на него глянуло несколько винтовок.

 

- 248 -

— Руки вверх! — крикнул Петере и ткнул его маузером в живот. — Оружие есть?

— Да, есть!

—Где?

— Там, в комнате.

— Идите вперед и показывайте! — гаркнул Петере. Толпа латышей во главе с Петерсом и растерявшийся Аваев ввалились в гостиную. Засидевшиеся «гости», услышав разговор в передней, заметались, все начали «чиститься»: деньги, записки полетели у кого за окно, у кого на пол. Шахматные фигурки горохом раскатились по полу, пепельница на столе перевернулась — под ней оказалась пухлая пачка денег. Чьи они? Убирайте!

— Руки вверх! — во все горло заорал Петере. Толпа офицеров растерянно подняла руки.

— Ага, золотопогонная сволочь, нашли мы ваше гнездо! — Петере злобно выругался и приказал обыскать «белобандитов».

Латыши кинулись исполнять приказание. Конечно, ни у кого ничего не нашли. Стали обыскивать квартиру. Здесь результаты были печальные. Хозяева квартиры, храбрые и мужественные на фронте, оказались совершенно не искушенными в подпольной работе и, несмотря на инструкции штаба Союза никакой переписки не хранить, все «раздаточные ведомости» сохраняли и держали в столе. В квартире обнаружили коробки в ручными гранатами, патронами, револьверами.

— Так, так! — радостно потирал руки Петере, когда на стол была свалена богатая военная добыча.

— А эти денежки чьи? — спросил он, оглаживая лежащую на столе пачку кредиток. — Молчите?! Не признаетесь! Значит, наши будут! — захихикал Петере и придвинул к себе злополучную пачку. А когда латыши принесли экземпляр «Основных задач» и план эвакуации Союза в Казань с адресами явочных квартир, он злорадно рассмеялся и прошипел:

— Попались, голубчики, попались! Целый штаб у вас здесь!

— Позвольте, какой здесь штаб?! — резко выкрикнул Аваев. — Все это мое. Я давно вами разыскиваюсь по «крапивнинскому делу», ведь я на самом деле не Сидоров, а Аваев.

— А я не Парфенов, а Покровский, — смело подошел к Петерсу друг Аваева.

— Так. А кто из вас еще не Иванов, а Петров? — процедил сквозь зубы Петере. — Признавайтесь, господа! — обратился он к толпе смущенных офицеров. Свой маузер он все время держал перед собой.

— Позвольте! Это мои боевые товарищи. Мы сегодня собрались, чтобы отпраздновать день рождения сестры. Никто из них понятия не имеет, что я состою в СЗРиС! — с жаром выгораживал друзей Аваев.

 

- 249 -

— Ладно, потом разберемся! — отмахнулся Петере и принялся писать протокол.

Обыск окончен. Привыкшие хозяйничать в чужих квартирах, латыши и здесь вели себя как дома. Один пошел в кухню, остальные стали рыться в комодах и шкалах.

— Нда! — закрыл Петере папку с протоколом. Встал, обвел всех мертвым взглядом: — Собирайтесь! Поедем!

—Все?

— Конечно, все.

У самого входа арестованных усадили в грузовики и повезли в ВЧК. В опустевшей квартире остались в засаде три латыша.

Сделавший блестящую чекистскую карьеру, Петере и на Лубянке не забывал своих «клиентов» из Лёвшинского переулка. Нет-нет, а заглядывал в следственный отдел ВЧК и насмешливо справлялся: живы ли еще господа офицеры, не расстреляны ли?

Офицеры старались не обращать внимания на издевательства, сжимали кулаки и молчали. Эта крепко спаянная дружбой группа русской молодежи называла себя «лёвшинцами» и держалась обособленно и стойко. Ряды ее пополнялись: то и дело из засады привозили новых «лёвшинцев» и сажали в «одиночки». Старые «лёвшинцы» узнавали о вновь прибывших (до визита Дзержинского) от самих тюремщиков или от Виленкина, который допускался в одиночный корпус. А в Лёвшинском переулке оставшиеся в засаде латыши старались вовсю: хватали всех, кто проходил мимо двери злополучной квартиры или кто просто из любопытства заглядывал в нее, — ведь дверь оставалась приоткрытой.

Предсказание Петерса о быстром расстреле не сбылось. 31 мая, утром, «лёвшинцы» были перевезены в Таганку и там посажены во 2-ю общую камеру следственного корпуса. Только одного Аваева задержали на Лубянке и отправили в Бутырскую тюрьму. Да Покровского и Висчинского посадили в «одиночки».

В Таганке «лёвшинцы» не унывали, первое время жили как на фронте в глубоком резерве: как могли развлекались, держали связь с волей и ждали скорого освобождения. А родные безуспешно обивали пороги ВЧК и часами стояли у ворот тюрьмы с передачами.

На допросах (очень редких, но порой весьма ощутимых) «лёвшинцы» держались независимо. Предателей среди них не было, и все стремления чекистов что-нибудь узнать успеха не имели. «Товарищам следователям» даже установить виновность большинства из задержанных не удалось.

А из Казани в Москву везли и везли арестованных членов Союза. Но и от них на Лубянке ничего не удалось узнать, продержали в следственном отделе ВЧК и расстреляли.

Июнь. Левые эсеры убивают Мирбаха и поднимают восстание в Москве. На Волге успешно действуют чехословаки. Оставшиеся на свободе члены СЗРиС поднимают восстания в Ярославле, Муроме,

 

- 250 -

Рыбинске. В это же время стихийные выступления в Тамбове, Хому-тове, Вольске.

Большевики звереют. 11 июля берут из тюрем 23 (если не ошибаюсь в меньшую сторону) члена Союза, в том числе трех «лёвшин-цев» — капитана Ильвовского, штаб-ротмистра Покровского, поручика Аваева, и всех расстреливают. В «Известиях» от 13 июля 1918 года был объявлен с большими комментариями список расстрелянных белогвардейцев, почти все — члены Союза.

16 июля в Таганку приезжают сразу три следователя. Вызывают на допрос всех нас — «оставшихся белогвардейцев» (так было написано на папках с нашими делами).

По-видимому, все мы разбиты на категории. «Лёвшинцы», должно быть, уже приговорены к высшей мере, и с ними следователи говорят коротко.

— Что можете еще сказать? — вопрошает человек семитского типа, должно быть, ничего не окончивший.

— Ничего.

— Идите.

Нас же — вероятно, «сомнительных» — следователь держит подолгу (около часа, если не больше).

Третий следователь — товарищ Либер (совсем еще мальчишка) — всех попавших к нему «жалеет», обещает «завтра же» освободить, шутит, обнадеживает: «Распускайте, ребята, языки, помогайте мне вас защищать!» Но, кажется, никто и на этот крючок не клюнул. «Товарищ» Либер уехал огорченный и, конечно, никого не освободил.

Прошло две недели. Из тюрьмы все время забирают людей «с вещами по городу». Только из нашей камеры берут мало.

22 июля увезли ротмистра Смирнова, арестованного где-то на краю города у себя на квартире. В камере растет напряжение. Делаем разные предположения. Кажется, 26 июля вызывают на допрос ротмистра Домбровского. Он возвращается радостный: освобождают! И действительно, его и подпоручика Тарасенко 29 июля вызывают «с вещами на освобождение».

Подпоручик Тарасенко был арестован вместе с поручиком Давыдовым, когда они проходили по Остоженке возле скромной гостиницы «Малый Париж», где находился артиллерийский центр Союза. Тарасенко при опросе назвался украинцем. И, возможно, это его спасло. Ведь в то время во главе контрреволюционного отдела ВЧК был известный чекист-украинец Скрипник (брат теперешнего* украинского митрополита Мстислава); видимо, он и спас Тарасенко. Повторяю: возможно, но не наверняка. Вряд ли Скрипник, даже не допросив, решил судьбу тихого подпоручика.

Поручик Давыдов взбеленился и немедленно написал заявление на Лубянку с просьбой о вызове на допрос. Пошел к Виленкину посо-

* Речь идет о 1979 г.

- 251 -

ветоваться. Александр Абрамович неторопливо прочитал, посмотрел в окно, подумал и вернул заявление с советом «лучше не посылать». Давыдов с ним согласился, а пришла поверка — сдал заявление на отсылку.

30 июля мы не отходим от окон: ждем «вестника смерти» — чужого надзирателя с черной бородой — и волнуемся.

Вместо него перед самым ужином (опасное время!) с личного свидания вернулся Коротнев. Он спокоен и радостен. Сам «всероссийский диктатор» обещал его отцу (врачу, который лечил Ленина), что никого больше по делу Союза Защиты Родины и Свободы без суда не расстреляют. Мы успокоились: весь вечер проговорили и ночь хорошо спали.

31 июля день прошел вяло и дремотно. В роковые часы — перед ужином — по обыкновению немного поволновались. Принесли ужин, все принялись за него с облегчением: опасные часы прошли.

Вдруг неожиданно наш только вчера дежуривший в коридоре надзиратель с запиской появился у дверной решетки нашей камеры. Мы не обратили на него внимания: роковой час (4—5) прошел. Немного подождав, он резко застучал ключом по железной перекладине. Наступила тишина. У меня дух захватило. Господи, помоги! Ведь конец!

— Ну, собирайсь! — с грустью сказал надзиратель, привыкший к нам. — Сегодня много от вас.

— Куда?

— Известно куда — в Чрезвычайку, с вещами! — и начал вызывать.

Мы замерли. Стараемся раньше, чем до нас дойдет звук его голоса, по шевелению губ узнать, кто на вызове, кто должен сегодня, теперь идти умирать.

Вызвали восемь человек — все офицеры, молодые, жизнерадостные. Их не сломил ни фронт, ни тюрьма. И все — «лёвшинцы».

Они спокойны, только лица чуть посерели; неторопливо одеваются, сворачивают пожитки, берут фуражки. Готовы! Крестятся, целуются, прощаются — навсегда!

— Хуже, чем в конной атаке! — вздохнул Коротнев. Он крепче других, а все-таки руки дрожат. В последнем пожатии сошлись наши руки.

Набили карманы махоркой, песком — этим будем бороться, — идут к выходу так, как ходили не раз на фронте под огнем противника: не сгибаясь, во весь рост, спокойно и твердо! Подмышальский — один из восьми — оглянулся в дверном створе, что-то сказал, да я не расслышал, а он махнул; «Прощайте!» — и заспешил догонять своих.

Ушли... В камере разбросанные постели, пусто. Настроение подавленное. Молчим. Прислушиваемся.

— Вот они! Вот!

 

- 252 -

Кидаемся к окнам, смотрим, волнуемся. Их много больше. Все идут твердо, уверенно. И не оглядываются!

Конторская дверь открылась, всех приняла... На дворе ни души.

Наверное, через полчаса зашумел грузовик — уехали! Борьба не удалась. Не пригодилась махорка.

Неделю мы ничего не знали о них. Прошли слухи, что сидят на Лубянке; а кто-то сообщил, что «лёвшинцев» перевезли в другую тюрьму. Наконец Виленкин достоверно узнал, что все они в ту же ночь, на 1 августа 1918 года, были расстреляны.

Вспомнили мы тогда Ленина, его обещание отцу Коротнева судить виновных «по закону». Как могли обругали его и стали жить дальше.

В «Известиях» списка расстрелянных «лёвшинцев» не нашли. Много позднее, в «Красной книге ВЧК», я нашел фамилии расстрелянных членов СЗРиС: А.А. Виленкин, К.П. Рубис, С.А. Жданов, А.С. Ильвовский, Г.Е. Флеров, Н.И. Никитин, И.И. Попов, Г.А. Оленин, Г.М. Висчинский, Аваев, Б.Е. Покровский и др. Среди «бежавших» значился Альфред Пинка*.

По словам А.А. Виленкина, за время нашего совместного пребывания в тюрьме по делу Союза Защиты Родины и Свободы было взято ВЧК «с вещами по городу» около 200 человек (из одной только Таганки).

Все «лёвшинцы» погибли. Среди них слабых не было. Они никого не выдали. Правда, Дзержинский как-то сказал Виленкину, что Аваев в тюрьме ВЧК многое рассказал. Но в это трудно поверить. Если бы Аваев стал «каяться», то очень многих членов Союза чекисты бы схватили и расстреляли. Этого не случилось.

* СМ.: Красная книга ВЧК. С. 121.