Побег

 Вечером, после вторичной операции, я никакими обезболивающими порошками не пользовался, а как принесли меня в камеру, как положили на койку да прикрыли ватным одеялом, — озноб и нытье не исчезли, а как бы завяли: стало терпимо их переносить. Я полежал и заснул. Да так и спал без просыпу, даже за надобностью не просыпался.

В тот вечер — как мне потом сказали — производил проверку «хороший» помощник начальника. Когда ему староста доложил, что я после операции и встать не могу, он молча подошел к моей койке, тронул голову — теплая. Сделал отметку в поверочном списке, что болен, еще раз всех пересчитал и ушел.

В течение следующего дня мой напарник Сережа (как жаль, что навсегда забыл его фамилию) несколько раз меня навещал. Но на другой день ко мне не пришел. Не судил Господь мне с ним больше встретиться. И вот почему.

В тифозный изолятор ежедневно доставлялась банка молока для подкрепления тифозников после кризиса. Банка была большая и тяжелая. Приносили ее на коромысле двое заключенных, конечно, в сопровождении вооруженного винтовкой надзирателя, из какого-то молочного распределителя в районе Цветного бульвара.

Путь был недальний. Улица нешумная: конного движения мало, машин — никаких, пешеходы нечасты. Заключенные, с пустой банкой на коромысле, неторопливо шли по Лесной, приостанавливались покурить, заводили разговор с добрым надзирателем о том, что творится в столице. Хорошего ничего: голодно, холодно и страшно. Каждую ночь чекисты ездят по квартирам, которые получше. Грабят все почем зря. Часиков, колечек на руках у них, как раньше на Кузнецком в магазинных окнах!

Конечно, на доставку молока были отпущены социалисты — по одному от правых и левых эсеров.

В тот день, солнечный и теплый (уже послепасхальный), от правых эсеров пошел старый каторжанин (из казаков) по фамилии Быков. Коренастый, низкий, с черствым, серым лицом и окаменевшим сердцем. Он сторонился людей, даже со своими однопартийцами редко разговаривал. Ходил твердо, руки в карманах, голова вверх. А как посмотрит на кого — взгляд холодный и стеклянный, как лед. Неприятный взгляд!

Ну, а от «леваков» пошел — кажется, по жребию — смешливый, услужливый, жизнерадостный Серега.

На этот раз с ними был надзиратель из партийных: никаких разговоров, никаких перекуров. «Давай скорей! Пошли, пошли!» — и все. В распределитель пришли быстро, даже запыхались. Нацепили на коромысло банку с молоком — и домой.

Шли неторопливо, но хватко. Пришли бы скоро, да Быков все чего-то затормаживал шаг. Когда подошли к темному, широко раскрыто-

 

му входу в старый грязный многоквартирный дом, Быков скинул с плеча коромысло, опустил на землю молоко и юркнул в темную дыру входа.

— Стой, стой, забью! — истошно заорал конвоир и, кажется, выстрелил.

Бросивший коромысло Серега, должно быть, от неожиданного исчезновения Быкова и зычного крика конвоира сорвался и побежал по улице в сторону тюрьмы. У конвоира винтовка подкачала — патрон застрял при подаче.

Сергей был уже на отлете от брошенной банки и скрылся бы, да, на его беду, из-за угла появился взвод курсантов. Шли они в ногу по мостовой, старший шагал по тротуару и командовал: «Ать-два, ать-два!» Услышав крик конвоира: «Лови! Держи!», он остановил взвод и открыл пальбу по приостановившемуся Сереге, который после первых же выстрелов упал и затих.

Стрельба кончилась. Конвоир — к Сереге: убит! А где же второй? Курсанты бросились в дом, но беглеца не нашли. Дали знать в тюрьму о побеге: один убит, другой — скрылся.

Все кончилось. Курсанты с песней дальше пошли.

Из тюрьмы прибежали надзиратели и санитары с носилками. Надзиратели ошалело держали винтовки на изготовку и бешеными взглядами ощупывали всякого проходящего. Санитары неторопливо переложили убитого на носилки и закурили. Старший из надзирателей (самый лютый) со злостью прикрикнул. Цигарки исчезли. Убитого унесли. Кровь на тротуаре, в присутствии оставленного надзирателя, затер дворник. Появилась милиция. Составила протокол.

Все это рассказали социалисты и «наши» надзиратели.

В тот день банку с молоком, конечно, подхватили надзиратели и в сохранности доставили в тюрьму.

Дальше доставляли молоко в изолятор те же социалисты, но шли с большой охраной и партийной гарантией, что никто из них, идущих на работу за тюремные стены, не убежит.

О других побегах из Бутырской тюрьмы я не слыхал.