КАРЗАЮ

 

Кирс. Кирс. Режимный по названию, а по существу штрафной участок. Холмы. Низины. Распадки. Реки с глубокой прозрачной водой. Куда ни глянешь — тайга.

Сосны. Могучие, прямоствольные. Тянутся вверх метров на 30—35. Роскошные кроны. Между ними небо. А в нем — облака.

Спиленная сосна на снегу горит, полыхает без огня. Кора чистого, сочного, насыщенного коричневого цвета. Спил — ярко-желтый. От духа смоляного голова кружится.

Таких сосен немного теперь осталось даже на русском севере. А тогда было... Жаровую сосну пилили мы.

— Дьяконов!

—Я.

— В бригаду Уланова.

 

 

Уланов — в прошлой жизни главный редактор газеты «Кировская правда». Высокий, плечистый, видный.

— Что умеешь?

— В лесу — ничего.

— Карзать пойдешь?

— Что?

— Сучки обрубать.

В бригаде — вальщики, кряжовшики, карзовщики, «лошади». Труднее всего «лошадям». Они вытаскивают с делянки сортаменты, бревна по 8, 6, 4 метра длиной. Протопчут в снегу дорожку. Зальют ее водой, вода замерзнет. Положат сортамент на сани и — вреред! По снегу, через кустарники, буреломы.

Вперед! Вперед! За жидкую кашу и 300 граммов черного хлеба утром, за обеденную баланду, за вечернюю мучную затирку, за премиальное сталинское блюдо — 200 граммов запеканки из овсяной каши — вперед! Вперед! Впере-ё-о...

Тают «лошадки». Хватает их на три-четыре месяца. Подсыхают... Кончаются жизненные силы. Остаются мышцы. Потом сохнут, и они. Но есть еще сухожилия, кожа, кости. И тогда «лошадок» переводят в разряд «слабосильных». А из слабосильных — в пеллагрики. Пеллагриков отправляют на отдельный лагпункт. Их кормят получше. На работу не гоняют — они и без работы еле ходят, от ветра шатаются.

Внутренние органы — желудок, кишечник — атрофированы. Пища не усваивается. Пеллагрики понимают безнадежность своего положения. Безропотно ждут конца. Спорят. Споры — политические. Убежденные сталинисты схватываются с убежденными троцкистами. В пылу дискуссии, случается, спорщики начнут толкаться. Падают оба: и тот, кого толкнули, и тот, кто толкал. Поднимаются, дружелюбно улыбаются. От оскала черепов мурашки по коже у стороннего наблюдателя, а им хоть бы что. Привыкли.

«Лошадки» изнашиваются быстрее всех. Пеньки, завалы, рыхлый снег, лямка с петлей, в которой жаровая красавица, весом три-четыре центнера, выматывают их к концу дня так, что они белого света не видят.

Кряжовщиками в нашей бригаде вятские мужики, бывшие крестьяне. Простодушные, земляные люди с золотыми руками. Все, как на подбор, крупные, молодые, к лесному делу способные. Начальник к ним хорошо относится. Разрешает им получать из дому посылки с салом. Работают вятичи молча, сосредоточенно. О чем думают, не известно. Наверное, никак не могут понять, что с ними сделали, чем и перед кем они провинились. Иногда заводят между собой разговор на эту тему. В час по слову проронят.

 

И так, выходит, невиновны, и этак, и начальник к ним благоволит, а домой нельзя, статья какая-то не пускает. Тают и вятские крепкие мужики.

Паек, работа, мороз, убивают медленно, но неотвратимо. Всех. Я карзаю. Два вальщика, один кряжовщик, один карзовщик и «лошадки» — смертельная связка. Никому нельзя перевести дух, остановиться. Остановишься — бригаду задержишь, лишишь товарищей сталинского премиального блюда. Карзаю. Карзаю.

Нет мыслей. Нет намерений. Нет сил. Ничего не вижу, не слышу, не воспринимаю. Одно желание пока не угасло: хочу есть. Не пеллагрик, значит.