«КОГО МЫ СТОРОЖИМ?»

 

Морозное красное солнце выкатывается из-за темного леса. Нестерпимо ярко сияет свежий снег. Черные бараки. Ограда из колючей проволоки. По углам зоны — вышки. На вышках — часовые.

Развод. Ждем начальника лагпункта.

Мужчины. Рядами. Колоннами. «Контрики». Изможденные, серые лица. В глазах — пустота. Не положено «контрику» иметь видящие глаза и смотреть в глаза начальнику тоже не положено, И в сторону, когда начальник с тобой говорит, тоже нельзя смотреть. Можно упереться пустым взглядом в блестящую пуговицу на бушлате.

Начальника нет. Охрана нервничает.

Охрана, в основном из бывших колхозников, отслуживших в армии. Домой в колхоз возвращаться не захотели. И им предложили Службу в спецвойсках: будут деньги, харчи, паспорт. Сиди с винтовкой у костра, ничего не делай — вот и вся служба. Соглашались лентяи, подонки. Их обрабатывали: будете охранять тех, кто вас в колхозы сгонял, тех, кто «перегнул», у кого было «головокружение от успехов», — троцкистов, бухаринцев. Товарищ Сталин их поправил. А мы будем перевоспитывать.

Охранники люто ненавидят политических. «Кого мы сторожим? — наставляет их начальник лагпункта Утемов. — Мы сторожим врагов народа, шпионов, диверсантов, личных врагов товарища Сталина. Стреляйте по им при первой попытке к бегству. Ясно?».

 

Растолковывает непонятливым: «Стрелять по ему, а потом два раза в воздух».

Каждую бригаду охраняют два стрелка. Очертят прямоугольником делянку. «За черту — не смей».

Зимой возле охранника — костровой. Обслуживает его, чайком балует. Сидит охранник у костра в огромных валенках, в полушубке. На полушубок накинет тулуп. Раскраснеется от кострового тепла, от свежего морозного воздуха, от сытного завтрака. Наблюдает за арестантами. Час, два, три...

Тупеет.

Стоим. Ждем. Начальника все нет.

А мороз жмет. Одеты кто во что: в летние брюки, в тряпки, в рванье. Фуфайка на вате — роскошь. Обуты почти все одинаково: чулки из брезента. К ним пришиты подошвы из автомобильных покрышек. Головные уборы у всех стандартные — знаменитые арестантские треухи.

Люди против людей.

Утемов пришел. Белый полушубок на нем, высокие, выше колен, валенки. В обоих карманах по нагану.

Обходит строй. Показалось, что кто-то дерзко посмотрел на него.

— Ну чаво? Чаво, как волк, смотришь!

И наганом с размаху в лицо. В зубы. В лоб. Отвел душу, пошел дальше. Бьет, не глядя, все равно ему, куда придется удар, лишь бы посильнее.

Малограмотный, дремучий параноик. Выслужился до начальника лагпункта из рядовых конвоиров.

Весь день на ногах. Служака. Хорошим мог бы хозяином быть.

Люто ненавидит горожан, людей образованных, интеллигентных. Понимает, что они понимают, что он туп. И охранники это понимают. И что нет им в колхоз ходу, что от родины они отказались по своей воле, тоже понимают, что навек связали свою судьбу с лагерями, зеками, «контриками»...

Мучают заключенных с наслаждением, сводят счеты.

Они — свободные люди. Не в колхозе, где у них все отобрали, где всех сделали нищими, где жить своей особенной жизнью — много работать, сытно есть, ставить крепкий дом, обзаводиться хозяйством — значит оказаться раскулаченным, повязанным, увезенным в лагеря, не в городе, на «лимитке», с пропиской без права на жилье, а на вольных хлебах, на государственной службе.

 

Сталин тоже понимал, что окружающие его старые большевики-интеллигенты понимают его.

До меня очередь дошла. Начальник дохнул перегаром:

— Матрос, что ли?

— Нет.

— А чё у тебя сапоги рыбацкие?

— Это не рыбацкие, охотничьи.

— Бежать собираешься?

— Нет.

Повернулся к взводному:

— Смотри за ним в оба.

Попал на глаза начальнику. Это — гибель. Выделен из толпы, из темной арестантской массы.

Задумался я.

Зима сорокового года была на исходе.