НЕ ДОСАЖДАТЬ ВОЖДЯМ!

 

«Широка страна моя родная!». И от Москвы до самых до окраин — лагеря, зоны. Вышки, пулеметы, бараки, колючая проволока, собаки, конвой.

Страха перед неизвестностью не было. Я прошел уже многое из того, что проходят зеки со стажем, и меня трудно было чем-нибудь испугать, сломить, подавить.

— Вот козлы, вот лучок[1]. Будешь разделывать лес на рудо стойку, пилить то есть по длине. Норма — 12 кубометров в день.

«Головка» — не Кирс. Ближе к начальству. Начальство — из инженеров, лесников, интеллигентов. Мордобоя нет.

Есть клуб. В столовой миски и ложки — как у людей. Перед выходом на работу дают горько-кислое пойло —отвар хвои с уксусом, в нем мука намешана. Пьем. Чтоб не загнуться от цинги. Еда — американская чечевица, отечественный овес, 750 граммов хлеба.

Износ медленный. Таем по чуть-чуть. Отхода почти нет.

Донимают клопы. Руку в щель между бревен, из которых сложен барак, сунешь, а их там — вместо мха горсть насекомых.

Лето, тепло и зеки спят на улице, подстелив под бок матрац, фуфайку. На улице — комары, мошкара. Заснул — пропал. Лицо, руки — сплошной, нестерпимо зудящий, кровоточащий волдырь.

У меня новый товарищ — Степан Степанович Балакин, в прошлом ведущий инженер-конструктор одного из оборонных предприятий. Он сделал весьма хороший снаряд. Испытали его. Снаряд танковую броню пробил. До вождя дошло. Значит, броня плохая, решил вождь — сделайте другую. Делали. Снаряд тоже переделывали, чтоб мог пробить усиленную броню. И в итоге к началу войны в серию снаряд не запустили. Поделился Степан Степанович своими мыслями по этому поводу с кем-то из коллег. Получил три года — «за разглашение».

Он был счастлив. Ему повезло. Коллег его замели после него по 58-й статье на десять лет.

Степан Степанович хочет бежать. У него есть план: спрятаться в вагоне с лесом и укатить в Россию. Поясняю ему: охрана

 

этот способ знает. У нее собаки натренированы на людей. Собака облает вагон. Его закрывают наглухо и гонят куда-нибудь подальше, подольше. Вагон доставляет на свободу труп.

Степан Степанович слушает внимательно, поражается моему опыту.

На железнодорожной ветке мотовоз стоял. Я — к десятнику: «Посмотрю, в чем там дело, почему стоит?». «Посмотри», — был ответ.

Обследовав машину, убедился, что можно ее отремонтировать. К нарядчику пошел: «Я сделаю мотовоз». «Делай». «И что мне?». «С кубатуры сниму».

Это спасение! И я спас себя. Меня на мотовоз определили — подавать вагоны под погрузку. Прежде это вручную делали.

Дали одежду получше. У меня время свободное появилось. Можно, думаю, не бегать, отсидеть весь срок

Пишу письма: Вышинскому, Калинину, Ворошилову, самому отцу и вождю. Прочтут, надеялся еще, разберутся, выпустят.

Не знал тогда, что письма зеков не выходили из лагпункта. Была такая команда: не загружать почту. Не досаждать вождям.

Письма писали все политические.

По выходным — кино. «Трактористы», «Свинарка и пастух».

Другой мир. Другая жизнь: красивая, чистая. Мы не знали еще размаха лжи, что опутала Союз. Мы не знали, что полстраны — ГУЛАГ, а остальная половина оцепенела в страхе, ужасе.

«Большой вальс». Музыка, любовь, танцы. Банальный роман примы венской оперы и короля вальса. Люстры, красивые залы, правильная речь.

Зеки смотрят и плачут. Молча, беззвучно — инженеры, механики, питерские рабочие, специалисты московских вузов — бывшие граждане.

Это было истязание. Рабам показывали честную, красивую жизнь, возвышенные чувства.

Что мы? Был лагпункт — нет. Была бригада — сгинула. Никто не вздрогнет наверху, если не станет зека.

Пришла какая-то комиссия. Построили нас. Спрашивают сроки, статьи, специальности.

По лагерю прошел слух: «Отбирать будут спецов, повезут в Россию на заводе работать».

Оказалось — неправда. Людей отбирали на строительство Северо-Печорской железной дороги. И меня отобрали.

Торс. Мышцы. Подходящий кадр.

К тому же — бегать любит, красная полоса на формуляре, ЧСР^[1].

Зачем ему здесь быть? Еще отсидит весь срок и что тогда — освобождать?

«На строительство железной дороги!».