Занавес!

 

Как тяжело ходить среди людей

И притворяться непогибшим.

Александр Блок

 

Почему так нелюбопытна, скажу честнее — равнодушна я была к прошлому своих родителей, пока мама была жива? Эгоизм молодости? Да, конечно. Но, думается, мама и сама меня к этому приучила, оберегая от "Васиного наследства", как неизменно называла она арест отца. Прошлое было за семью печатями и для меня, и для других тоже. Сохранились письма, фотографии маминых друзей и кумиров, учителей (по театру) и учеников (по Дворцу пионеров). Столько горячих слов ей сказано было! Столько несбывшихся пророчеств!

Из какого-то письма выпал засушенный цветок. Покружил над столом и рассыпался один из его лепестков.

Сколько же лет ему и чему он давний свидетель?

«Наивный мир, наивных лет...».

Как-то, к слову пришлось, мама сказала, что работала в одной концертной бригаде с Клавдией Шульженко. Я не стала расспрашивать, а она не стала продолжать.

 

Своим горячо любимым драмкружковцам она никогда не говорила о дружбе с Николаем Симоновым, Михаилом Екатерининским... Скромность? Незажившая рана? Мне кажется, осторожность. Врать не умела, всей правды сказать не могла.

Лишь однажды плотину прорвало. 13 января 1965 года. В этот день в «Комсомольской правде» были опубликованы письма Рихарда Зорге жене. И фотография молодой женщины с подписью на ней: "Екатерина Максимова — жена отважного советского разведчика. Героя Советского Союза Рихарда Зорге. Снимок сделан в начале 30-х годов".

— Это же Катюша, — говорила мама потрясенно, — Это наша Катюша Максимова!

С того дня она собирала каждую строчку о знаменитом "Рамзае". Именно тогда я услышала многое о их совместной с Катюшей юности в Петрозаводской гимназии, о их учебе в Ленинграде.

Рассказ об Анисье Рыбкиной будет рассказом о театральном Петрозаводске начала нынешнего века, о судьбе трех подруг, о трех кострах, которые погасило наше инквизиторское время.

Петрозаводск был городом театральным. С первыми пароходами, лишь только лед сойдет на Онего, приезжали из Петербурга артисты. В разные годы здесь пе-

 

ребывали Е. П. Корчагина-Александровская, Н. В. Смолич, П. И. Лешков, Л. С. Вивьен, Н. В. Петров, П. С. Рашевская, Б. А Бертельс, Н. Н. Ходотов (уроженец Петрозаводска) — всех не перечислишь.

Оня Рыбкина, Катя Максимова, Сонечка Неелова — приходили встречать их на пристань с букетиками весенних ландышей, восторженные гимназистки, не ведающие, что уже предначертано судьбой: Оне Рыбкиной — стать женой «врага народа», Сонечке Нееловой — сгореть от скоротечной чахотки, а Катюше Максимовой — полюбить легендарного Зорге, себе на погибель...

Но это - потом. А сейчас - какое бездонное небо! Какое бездонное Завтра!

Все трое были одержимы театром. Все влюблены в Корчагину-Александровскую, при одном воспоминании о ней расплывались в улыбке. И в Леонида Вивьена, о котором газета «Олонецкое утро» писала: «Если можно сделать какой-нибудь упрек Вивьену, то разве

 

только тот, что он для комической роли московского шалопая Пети Бежина чересчур изящен». (Речь шла о спектакле «Столичный воздух».)

...От весны к весне девочки подрастали. Уже были прочитаны Шиллер и Шекспир, Гамсун и Метерлинк. Островский и Чехов, Ахматова и Блок...

Сидят у окошка с папой.

Над берегом вьются галки.

- Дождик, дождик! Скорей закапай!

У меня есть зонтик на палке.

Там весна. А ты зимняя пленница,

Бедная девочка в розовом капоре.

Видишь, море за окном пенится?

Полетим с тобой, девочка, за море.

Эти стихи Блок написал о них.

Зимы долгие в Петрозаводске, вечера длинные. И все мечты и мысли о новой весне — так бы и полетели ей навстречу!

В двух городских домах допоздна спорили о театре, разыгрывали домашние спектакли, устраивали музыкальные вечера.

У Максимовых, где вокруг Катюши собиралась молодежь. И у известного в городе врача Максима Филипповича Леви. Здесь встречались люди посолиднее.

Оня Рыбкина бывала там и там. Ее все любили за веселый нрав, за легкий характер.

У Кати в доме она — «ведущая артистка». У Леви — сидит рядом со старшим братом Иваном Неволиным (Рыбкиным) пай-девочкой. В доме Леви бывали в гостях все заезжие знаменитости. Зато у Катюши ежегодно 10 февраля устраивались вечера памяти Веры Федоровны Комиссаржевской, их любимой артистки.

 

И то, что Николай Ходотов привозил Веру Федоровну в Петрозаводск и она видела водопад Кивач и Онежское озеро, наполняло подружек восторгом. Жаль только, что все это было за год до их рождения, в 1902 году.

Девочки были одногодки, учились в одном классе и, как веревочкой, были связаны мечтой быть такими, как Комиссаржевская. Они дарили друг другу фотографии с трогательными надписями.

Оня Рыбкина — Кате Максимовой:

«Когда-нибудь, нескоро, милая Катюша, когда мы будем большими актрисами, мы может быть, опять встретимся. Верь в себя, Катюша!»

Соня Неелова — Оне Рыбкиной:

«Мы будем много страдать. Никто не узнает себя, не узнав страданий».

Первое не сбылось. Второе — сполна.

Однако несколько счастливых лет судьба подарит им.

В 1918 году в Петрозаводск приехал Николай Васильевич Петров с труппой петербургских актеров...

 

5 июня пьесой Горького «На дне» открылся Народный театр драмы.

В связи с этим событием по Мариинке, главной улице Петрозаводска, были устроены гулянья, собралось едва ли не полгорода. Духовой оркестр под управлением Солнышкова исполнял Чайковского, Грига, Брамса. Об этом сообщала местная газета. Она будет из номера в номер писать о театре по-домашнему тепло. Вот, например:

«4 июня шел спектакль «Гроза». Странницу Феклушу играла Корчагина-Александровская. И публика осталась ею так довольна, так довольна, — по самое горлышко».

Приехавшие из Петербурга артисты остались и на зиму (первый зимний театральный сезон в Петрозаводске!). В северной столице в это время начался голод, многие актеры поспешно уезжали за границу.

В Петрозаводске все располагало к творчеству: и спокойная, сравнительно с Петроградом, обстановка, и постоянные аншлаги в театре (Петров поначалу удвоил, а потом и утроил жалованье артистам), и взаимная любовь, которая с первого же спектакля установилась между артистами и зрительным залом.

 

Стоит вспомнить об одном случае, возможно, единственном в истории театра.

Давали комедию «Бабушка» (по пьесе Кайяве) с Корчагиной-Александровской в главной роли. Доиграть второй акт артисты не смогли. Гомерический хохот сотрясал и сцену, и зрительный зал. Вот что написал рецензент местной газеты:

«...В последнем действии Н. В. Петров при сотрудничестве Е. П. Корчагиной-Александровской и А. И. Смирнова нашел «ритм пьесы» и воплотил в жизнь искрящийся, серебристый, беспечный французский юмор. Его игра оказалась столь богатой солнечным весельем, что публика пережила, точно молниеносную, острую эпидемию смеха.

Хохот до слез передавался из зала на сцену. Участвовавшие в пьесе актеры поддались могучей психологической волне и... рассмеялись так же искренне, не будучи в силах играть.

 

Вслед за ними та же участь постигла и самого Н. В. Петрова. Настала минута общего неудержимого припадка смеха, разразившегося громом аплодисментов.

С этим художественным достижением следует поздравить его виновника Н. В. Петрова. Пусть такое слияние станет частым — в смехе, в слезах, или других ощущениях — безразлично. Это ведь и есть то самое, чего публика ждет от современного театра».

Так артисты и не закончили этот спектакль. Но всем, кто был на сцене или в зрительном зале, он на всю жизнь запомнился и напоминание о «Бабушке» всегда возвращало людям хорошее настроение.

О Николае Васильевиче Петрове однажды обронила Фаина Раневская: «Он не «носил себя», а всегда носился как юноша...»

Именно так. Многие актеры знали его по тем временам, когда он был неизменным ведущим вечеров в известном артистическом кафе Петрограда «Бродячая собака», и по старой памяти называли Колей Петером. Пестрой была жизнь Коли Петера. На Петрозаводск пришлась светлая ее полоса.

Был Н. В. Петров что называется, «заводной».

В доме М. Ф. Леви вместе с хозяином устраивал домашние капустники. Потом возникла идея творческого союза, названного «Тарантой».

О рождении «Таранты» артисты известили Москву телеграммой наркому просвещения Луначарскому, который впоследствии говорил Петрову:

«Среди бесконечного количества дел, организационных вопросов, выступлений и переписки я был, откровенно говоря, озадачен вашей телеграммой. Но раз

 

родилась «Таранта», я должен был ее поздравить. И послал телеграмму в Петрозаводск». «А что же это все-таки за «Таранта»? — смеясь, спрашивал Луначарский много лет спустя.

Действительно, что это такое?

«Таранта» — творческий союз. Театр в театре. «Таранта», провозгласив борьбу с провинциальной скукой и обывательщиной, устраивала вечера после спектаклей, в которых зритель становился участником происходящего. Ему задавались вопросы: «Что Вы ждете от сегодняшнего вечера?», «Что бы Вы пожертвовали

 

человечеству?», «Что бы взяли от человечества взамен?», «Ваш девиз?».

Ответы обсуждались, и авторы самых удачных из них принимались в члены «Таранты».

Так, ими стали композитор Юрий Шапорин, командующий Онежской флотилией Э. С. Панцержанский^* и все студийцы, которых окрестили «хоботками».

При театре Н. В. Петровым была создана студия. После конкурсного отбора туда были приняты 30 человек. Анисья Рыбкина, Софья Неелова и Екатерина Максимова в их числе.

Студия Николая Петрова сыграла большую роль в становлении театра в Петрозаводске, в воспитании его зрителей.

Из восьми предметов, которые преподавались студийцам, четыре (теорию и технику драмы, технику движения, практику драмы, общий режиссерский класс) вел сам Петров.

Кроме него педагогами были Евгений Сергиев (актер и режиссер театра) и Юрий Юрьин (драматург, актер и режиссер). Юрий Николаевич Юрьин возглавит и театр, и студию после отъезда Петрова из Петрозаводска в Кострому в 1919 году.

Юрьина любила петрозаводская публика... Когда он заболел, газета «Известия олонецкого губсовета» в каждом номере сообщала о самочувствии артиста.

19 октября 1918 года писала: «На будущей неделе поправившийся артист будет играть Расплюева в «Свадьбе Кречинского».

Именно Юрий Николаевич Юрьин благословит трех выпускниц студии: Екатерину Максимову, Софью

 

Неелову и Оню Рыбкину на учебу в Институт сценических искусств. Каждой он подарит свою фотографию с афтографом:

«Ты по-настоящему талантливый человек, но если это дает права, то еще больше накладывает обязанностей. Жду от тебя многого, не обмани меня».

В 1922 году Анисья Рыбкина и Софья Неелова будут приняты в Институт сценических искусств.

Годы учебы в институте были счастливым временем!

Посланцы Карелии, студенты разных вузов, жили коммуной в Карельском землячестве на Кирочной (ул. Салтыкова-Щедрина).

Им присылали посылки из Петрозаводска ("В помощь

 

голодающему красному студенчеству"): сущик, моченую бруснику, сухари.

На пиршество собирались друзья из разных вузов. Душой вечеринок, разумеется, были "артисты", заслуженные-застуженные, народные-голодные.

Кирочная, 40 — памятный адрес!

Катюша Максимова приедет в Питер на год позже. Ее не отпустят «учиться на артистку» родители. Александр Флегонтович Максимов скажет свое решительное «нет». И понадобится год уговоров, просьб, слез Катюшиных, чтобы к будущей весне он изменил это решение.

А тогда, провожая подруг, она отдала им свой бесценный талисман — фотографию с автографом Мэри Пикфорд — на счастье!

«Приеду через год — вы мне ее вернете».

(Однажды она написала знаменитой кинозвезде письмо, и та ей прислала из Голливуда свою фотографию.)

«Приеду через год...» Так все и случилось. А потом на выпускном спектакле в ИСИ был у них почетным

 

гостем Юрий Николаевич Юрьин. И не только потому, что спектакль шел по его пьесе «То, чего не было», а и потому, что он стал теперь мужем Катюши Максимовой. Через год она уехала с ним в Москву. И они вместе работали в Театре революции (ныне им. Маяковского).

Юрьин был серьезно болен. И его направили лечиться в Италию. Он туда поехал с Катей и с дочкой от первого брака Наташей.

В Петрозаводск приходили Оне Рыбкиной письма и открытки с острова Капри. От Кати: «Рыбочка, милая, здесь изумительно, живу чудно... Начинаю приходить в себя от всех дорожных впечатлений. Юр. очень кланяется тебе». От Юрьина:

«Дорогая Рыбка! Катюша, Наташа и я шлем тебе и твоему мужу привет с Капри.

...Здесь море совсем изумрудное, а солнце такое, что можно взбеситься. Мы чувствуем себя, как первые люди в первую фазу Эдемского житья (до человекопадения)...»

 

К сожалению, не помогли Юрьину ни море, ни солнце, ни Катюшина любовь...

Через много-много лет (когда мамы уже не было в живых) я получила письмо от дочери Юрьина, Натальи Юрьевны Юрьиной, она писала о Кате.

«Екатерина Александровна была, конечно, удивительной женщиной, по преданности, по уму, по мягкости и теплоте, которую ощущали и я, и отец мой.

Когда отец умер, и мы похоронили его на Капри, Екатерина Александровна вернулась в Россию. Она всю жизнь считала меня близким и родным человеком. Я приезжала к ней в гости в Москву, с Екатериной Александровной было всегда так интересно, она так много знала! Это была женщина величайшего душевного благородства!»

После смерти Юрьина Екатерина Максимова навсегда оставляет сцену. О причине этого поступка можно лишь гадать.

Мария Алексеевна Модестова, тоже петрозаводчанка, тоже актриса, хорошо знавшая Катю, сказала мне: «Она была особенная. Какая-то сосредоточенная, углубленная в себя. Она никогда не умела развлекаться».

Екатерина Максимова пошла работать на завод «Точизмеритель». Аппаратчица, мастер, а затем начальник цеха — вехи на ее новом пути.

«Катюша! У тебя есть свое лицо, интересное, своеобразное, волнующее», — писал ей когда-то Юрий Юрьин.

И, вероятно, решение уйти из театра можно объяснить своеобразием Екатерины Максимовой, тем, что она жила по законам своей нравственности.

 

В ее полуподвальной комнате на Нижне-Кисловском продолжали кипеть споры о Мейерхольде и Маяковском, звучать стихи любимого ею Блока.

Есть минуты, когда не тревожит

Роковая нас жизни гроза.

Кто-то на плечи руки положит,

Кто-то ясно заглянет в глаза...

И мгновенно житейское канет,

Словно в темную пропасть без дна.

И над пропастью медленно встанет

Семицветной дугой тишина.

И напев заглушенный и юный

В затаенной затронет тиши

Усыпленные жизнию струны

Напряженной, как арфа, души.

...В 33-м году Катя вышла замуж за Рихарда Зорге.

Вскоре после его ареста в Токио арестовали и Екатерину Максимову. Ходили слухи, что ее допрашивал Берия. Потом ее сослали в Красноярский край.

Последнее письмо от нее датировано 18 мая 43-го года:

Дорогая мамочка! Вот я и воскресла вновь. Пострадать пришлось много, но я очень здоровый и крепкий человек... кончится война, вернется Ика (так она звала Рихарда), встретимся в Москве. Все будет хорошо.

Когда Александра Степановна в очередной свой приезд к Катюше в Москву, еще до войны, пожалеет по-бабьи дочку (все одна да одна, где он, твой Ика?), та ответит: «Я его очень люблю, мама». И прочтет:

Я сам свою жизнь сотворю,