ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ

 

Стылая весна 53-го...

27 февраля 1953 года. Левый берег Северной Двины. Легкий морозец. Сумеречный свет утренней зари. На перроне меня встречают три самые дорогие женщины: мать, жена и дочь. Мы обнимаемся, на глазах слезы. Слезы радости и печали. Мы больше молчим, чем говорим, только заглядываем друг другу в глаза. Мать без сына состарилась. Жена прождала все свои лучшие годы. Дочь из крохотной девчушки превратилась без отца в девушку. Мы улыбаемся, плачем и молчим. Десять лет разлуки. Десять лет отобранной жизни. За что?

Руководство Астраханлага не раз предлагало мне подать прошение о помиловании. К этому оно готово было присовокупить положительную характеристику и ходатайство об освобождении. Но всякий раз я отказывался. Суд надо мной был неправым. Свой протест против несправедливости я подтвердил двумя побегами. Достойно ли было отступать от своих убеждений? Даже во имя этих трех женщин?!

И вот я дома. Увы, в распоряжении семьи только одна комната да клетушка на вышке. Две комнаты, чтобы свести концы с концами, моя жена сдает квартирантам. Ну ладно, в тесноте, да не в обиде. У мамы напечены шаньги, какие я любил с детства, напарено молоко. Съедаю все за милую душу. Потом мы с женой идем в баню — это знаменитые бани на Успенской улице. Хорошо запаренный веничек сдирает мой лагерный пот. Духовитое земляничное мыло не чета лагерной карболке, щекочет ноздри, облагораживает тело. Мы глядим друг на друга, не отводя глаз. Мы уже не те — звонкоголосая девушка и застенчивый юноша, какими были двадцать

 

лет назад. Сеть морщинок под глазами, скорбные складочки у рта. Но мы еще не так стары, нам всего по тридцать девять. Еще не угас пыл, еще звонко бьются сердца и любовь, к которой примешалась горечь разлуки, стала, кажется, еще слаще. Господи, сколько мы ждали этого дня...

К моему приезду женушка умудрилась справить мне обновки. Я облачился в новое, с отвращением засунув лагерные одежки в мусорный ящик.

Дома нас ждал уже накрытый стол. Матушка выставила наваристые щи, отличное жаркое и бутылочку водки. К спиртному я не притронулся. А на домашнюю еду набросился — ни щей, ни мяса я давно уже не едал.

Три дня продолжался праздник возвращения. Я отходил душой и телом, упиваясь любовью, заботой и вниманием, которыми окружили меня мои женщины. Когда жена уходила на репетицию или спектакль, а дочка в школу, я сидел с матушкой — о чем мы только с ней не переговорили. Когда возвращалась из школы Иринка, я тянулся к ней — с дочкой труднее всего было «наводить мосты», ведь когда меня арестовали, она была совсем маленькой. А потом появлялась жена, и мы сидели вчетвером, строя планы и обсуждая будущее.

А на четвертый день все рухнуло. Я пошел в контору Главсевморпути, чтобы устроиться на работу. Там встретил нескольких капитанов, старых товарищей. С Э.Г.Румке мы даже обнялись и расцеловались. Мне предоставили место на ледокольном пароходе «Монткальм». Для оформления требовалась только прописка. Я отправился за этим в отделение милиции. А там глянули на мой паспорт — номер начинается с трех нулей — и резанули: «У вас на три года поражение в правах. Надлежит селиться не ближе сто первого километра от Архангельска. Дайте подписку, что в двадцать четыре часа покинете город».

Я был смят, унижен, подавлен. За что? Неужели я мало настрадался? Неужели мало настрадалась моя семья? А потом вспыхнула ненависть. Проклятое государство! Проклятые законы! Проклятые правители! Сколько же вы, паразиты, будете измываться над народом во имя ваших выморочных идей! Должен же этому прийти конец!

Дом после моего возвращения погрузился в траур. Тихо стало, как в склепе. Или это глухота навалилась, захлестнув и второе ухо?..

 

В сумерках, сидя без огня, мы собрались на семейный совет. Вопрос был один: что делать? Ехать куда-то на побережье, где есть суда, промысел, — в Шойну, Мезень, Индигу, Пешу — это значит скитаться по становищам, не иметь теплого угла, три года обитать в тесных промозглых каютках, в лучшем случае — в бараке. А я и без того намаялся по лагерям. К тому же заработки там не ахти какие. И я, и моя семья будем обречены на нищенское существование. Баланда лагерная сменится пустой похлебкой на воле. А я, как глава семейства, не мог этого допустить. И тогда я решил так: возвратиться в Астрахань, устроиться на приличную флотскую должность, а потом выписать туда семью. Продадут дом, подыщем там какой-нибудь, обустроимся. Раз родная земля не принимает — будем искать место на стороне.

2 марта, меньше чем через неделю после радостной встречи, я прощался со своими близкими. Радио передавало медицинские сводки о состоянии здоровья Сталина. Настроение было подавленное. Что будет с нами? Что будет со страной? В этом удрученном состоянии мы и простились.

Смерть Сталина застала меня в Москве. Запомнилась плаксивая речь Молотова и заносчивое выступление Берии. У Спасской башни Кремля появился ящик для жалоб и обращений граждан к правительству. Говорили, что уже начала работать комиссия Маленкова. Я посоветовался с братом Александром, у которого остановился, и написал заявление на имя Ворошилова, он был тогда Председателем Верховного Совета. Тональность письма, по мнению брата, была резковатая, но выражений я особенно не выбирал — такое у меня в те дни было настроение.

7 марта я отбыл в Астрахань. Там я был принят капитаном буксира «Рыбачий» — нанялся лишь на время перехода судна из ремонта на рыбозавод. 11 мая 1953 года я был зачислен капитаном судна «Исследователь» Каспийского филиала ВНИИРО. Экипаж обслуживал станции института, раскинутые по берегам Каспия, а также вел контрольный облов рыбы. Кстати, право на прописку в Астрахани мне дал сам начальник НКВД Кулик — он помнил меня по рейсам в калмыцкие села.

Работа у меня на новом месте ладилась, я неплохо зарабатывал, часть денег каждый месяц посылал домой. Со мной считались ученые-ихтиологи. Мои предложения по совершен-

 

ствованию работы судна находили отклик. Больше того, летом пришел запрос из Москвы. О новом капитане прослышали в Академии наук. Меня приглашали в качестве судоводителя в морскую геологическую экспедицию Института геологии АН СССР. Это, конечно, было заманчиво, но клеймо на моих документах не позволяло мне принимать такие предложения. К тому же все мое существо тянулось на родину, где без меня томились три любящих сердца.

И вот осенью свершилось долгожданное. 5 сентября 1953 года военная коллегия Верховного суда СССР пересмотрела мое дело и политическую 58-ю статью заменила на бытовую 82-ю Уголовного кодекса РСФСР, установив наказание в три года без поражения в гражданских правах. Документы по реабилитации давали возможность мне получить паспорт без ограничений, его мне выдали в четвертом отделении милиции Астрахани. Отработав навигацию, я во второй половине ноября вернулся в Архангельск. Через пару дней сходил в отделение милиции, и мне поставили штамп о прописке. Наконец-то партийно-тюремный аппарат смилостивился, соизволил-таки разрешить мне проживать на свой родине. На родине, где веками жили мои пращуры, не ведавшие, что в

 

XX веке их потомков с головой накроет страшная красная чума.

Выбираю тралфлот

С устройством на работу больших проблем не возникло. Руководители флотских предприятий знали меня — морского капитана — и предлагали работу на ледоколах Главсевморпути, на транспортах Севморпароходства и на рыболовных траулерах «Севрыбы». Ледокол, транспорт — приняв эти суда, надо было выходить в море, а это означало опять не видеть семью, которая ждала меня десять лет.

Выбор РТ «Мудьюжанин» Архангельского тралового флота, стоявшего в ремонте, был не случайным — полгода, зимнее время, я мог жить с семьей. Фактория, ковш судоремонтного завода стали мне родными.

В то время начальником Архангельского тралового флота был Н.З.Веселков, его заместителями по флоту — В.П.Качук, по хозяйственным и снабженческим делам — М.С.Галанин, главным инженером — И.А.Аншуков, механико-судовой службой ведал А.И.Маслобородов. Моим непосредственным руководителем был главный капитан В.Ф. Безбородов.

С В.Ф.Безбородовым у нас наладились деловые отношения, оба до войны водили суда в морях Арктики, так что понимали друг друга с полуслова.

14 января 1954 года я справлял свое сорокалетие. Собрались самые близкие люди. Сбылась наша с женой мечта: 1953-й стал последним годом нашей разлуки.

На судоремонте в палубную команду входили добытчики, а также консервщик и салогрей. По сложившейся традиции они вели себя обособленно, замыкаясь в кругу своих заведовании, и не желали участвовать в общесудовых работах. Пришлось и их приобщать к общему делу, например мы все на своих плечах таскали шлюпки. Автокранов в то время не было, а отремонтированные шлюпки (это варварство!) перемещали трактором, при этом им наносились повреждения и с них сдиралась краска.

За зиму на мою должность приходили два капитана, они болели, и, чтобы снова сесть на бюллетень, им требовалось поработать хотя бы с неделю. Это пример отношения ко мне

 

как к второстепенной личности, то есть бывшему лагернику.

Весной, когда Двина очистилась ото льда, я повел «Мудьюжанина» на ходовые испытания. После этого сдал траулер капитану С.М.Мошкову — мне, видимо, не доверяли выход за рубеж.

Мне предложили на выбор два должности — капитана буксира «Шквал» и морского инспектора. Я выбрал последнюю и таким образом навсегда отказался быть капитаном морских судов. Мне определили отряд из двенадцати траулеров. Другой отряд инспектировал А.Я.Максимов. Разделение шло по типу построек: отечественные и итальянской — достались мне, шведской — моему напарнику.

К моему приходу в штат управления флота пристройка к основному зданию была готова, служба главного капитана получила отдельный кабинет, а до этого моринспекторы довольствовались столом в бухгалтерии. Были созданы условия для проверки знаний у судоводителей, появились необходимые карты и пособия, инструменты, навигационные и астрономические приборы.

Нижний этаж сдвоенного здания занимали отдел кадров (начальник И.Г.Каркавцев), редакция «Рыбака Севера» (редактор A.M. Энтин) и политотдел (начальник Д.А. Подоплекин).

Оформление прихода с моря и выхода на промысел наши траулеры производили в морском торговом порту. Технический надзор и оформление документов на годность судов к плаванию совершала инспекция Регистра СССР. Уже вводились требования к оборудованию и снабжению судов по нормам, установленным Конвенцией охраны и спасания человеческой жизни на море от 1948 года.

Год 1954-й был богат на различного рода происшествия. Летом у угольного причала Мосеева острова затонул и лег на мель РТ-115 «Мезень». В верхнем ярусе кают оставались два человека, они спаслись, сидя на верхних койках, и могли дышать в образовавшемся воздушном пространстве. Их вызволили, вырезав обшивку полубака. И все-таки была жертва — кто-то из посторонних спал на диване в столовой, был в сильном опьянении, погиб, так и не очнувшись.

Ошибка команды состояла в том, что во время бунке-

 

ровки начали набирать воду из реки, наблюдение за ее приемом не велось, в результате вода поступила в трюмы. Эта авария показала, что у моряков отсутствовала выучка замеров в балластных отсеках при наборе воды, недобросовестно несли вахту матрос и штурман. Транспортный суд приговорил старшего штурмана Н.Мирцевича к трем годам лишения свободы с содержанием в трудовых исправительных лагерях. Понесли порицание морской инспектор А.Я. Максимов и главный капитан В.Ф. Безбородов.

Передаю опыт молодым

Флот набирал силы: поступили новые траулеры шведской постройки, приходили новые кадры. Однако на штурманские должности приходилось назначать судоводителей, имеющих документы для плавания на судах до 200 регистровых тонн, не было специалистов, имеющих дипломы штурманов и капитанов дальнего плавания, как требовал того Кодекс торгового плавания по регистровому тоннажу морского траулера.

Мореходная школа на Фактории выпускала штурманов малого плавания, морской рыбопромышленный техникум — штурманов дальнего плавания, но они не обеспечивали потребностей растущего флота в судоводительских и судотехнических кадрах. Ускоренная подготовка штурманов и механиков обеспечивалась школой усовершенствования командного состава флота, которая размещалась по улице Попова в бывшем особняке норвежского консульства.

Меня привлекали читать лекции по морским дисциплинам: в мореходной школе преподавал лоцию, в техникуме — морскую практику и использование радиолокации в судовождении. Кроме того, я вел и другие дисциплины — эксплуатацию морских судов, Правила технической эксплуатации и Устав службы. Мне нравилось преподавать, я с удовольствием сегодня отмечаю, что многие мои ученики — ныне капитаны, начальники служб, флотских подразделений и даже руководящих органов — помнят мои уроки.

Между тем, у нас, морских инспекторов, были обычные будни. В Маймаксанском рукаве был утоплен буксир «Евпатория», его борт пропорол «Ледокол-6». Решением аварийной комиссии морского торгового порта все убытки от

 

столкновения были возложены на управление тралового флота, так как виновником был назван буксир «Шквал», который перед столкновением обогнал ледокол, пройдя вблизи его левого борта. Мы доказали в арбитражной морской комиссии, что согласие на обгон было дано с разрешения «Ледокола-6». Дело в том, что резкий разворот последнего судна поперек реки произошел от приближения яйцевидной формы корпуса к бровке канала. Убытки были возложены на морской торговый порт. Мы также указали, что раздельные сигналы — один короткий и два коротких — на обгон судов, утвержденные обязательными правилами по Архангельскому морскому порту, противоречат Международным правилам предупреждения столкновения судов. В результате тому пришлось исправлять свои ошибки. Как бы в отместку, порт отказался оформлять приход с моря и выход из порта наших промысловых судов.

Открытие навигации 1955 года ознаменовалось тем, что начал действовать портовый надзор, подчиненный Мурманскому рыбному порту. Первым его начальником стал Ф.С. Баранов. С этого времени стали появляться мои материалы в газете «Рыбак Севера», в которых я рассказывал о специфике работы экипажей промысловых судов. Статья «За безаварийную работу флота» была помещена в «Промысловом журнале» за этот же год.

Осенью 1956 года на должность главного капитана был назначен Н.В.Меньшиков, демобилизованный из военно-морского флота, капитан третьего ранга. Он двумя годами раньше меня окончил морской техникум, получил образовательный ценз штурмана. Николай Владимирович часто болел, готовился к операции на желудке, поэтому мне приходилось подменять его.

Старший морской инспектор (к этому времени я занимал эту должность) в первую очередь отвечает за людей. Во многом отношения с судоводителями построены на доверии к ним. В тот год я поручился за капитана дальнего плавания Г., чтобы его приняли в тралфлот на должность капитана береговой подменной команды. Он страдал запоем, по этой причине его увольняли со многих работ. К моему удивлению, на радость семье, он поборол эту страсть и даже доработал до пенсии и с большим уважением относился ко мне.

 

В должности главного капитана

В 1957 году с образованием совнархоза промысловое предприятие «Морзверпром» было ликвидировано, и оно влилось в управление Архангельского тралового флота. К нам поступило 20 зверобойных шхун и 2 логера. Из Швеции перестали поступать бортовые траулеры, последним из этой серии был РТ «Волга», затем пришли четыре траулера финской постройки, а в последующие годы — с польских верфей.

Тралфлот набирал силы. Приходили новые кадры. Каждое судно нужно было принять от перегонной команды, освоить, и это делали люди — капитаны, которые сначала изучались мною, а затем рекомендовались начальнику флота для утверждения. Капитанов в то время было около полусотни, в основном молодые люди. Старых же, а значит более опытных, было немного. Среди них А. Соснин, К. Нецветаев, А. Разулевич, А. Пятков, С. Ларионов, А. Зарубин, А. Шильников, С. Копытов.

Со второй половины 1957 года и начала 1958-го траулеры перестали выполнять плановую рыбодобычу. Руководство области посчитало, что со сменой начальника управления Архтралфлота улучшится добыча рыбы в море. Н.З.Веселкова заменил Н.В.Меньшиков. Меня вновь назначили и.о. главного капитана. Это было уже во второй половине года. Никон Зосимович стал капитаном РТ «Петропавловск».

На совещании хозяйственного актива рыбной промышленности области новый начальник выступил с докладом о работе Архангельского тралового флота. Новиков — тогдашний секретарь обкома КПСС, Воронов — председатель совнархоза — в буквальном смысле напустились на докладчика, произнесшего фразу: «Пора подумать о передаче промыслового флота Мурманскому тралфлоту, поскольку наш оказался банкротом. Один главк — «Севрыба», он и обеспечит Архангельскую область рыбой, посылая в летнюю пору тральщики на разгрузку, а зимнюю потребность в рыбопродукции можно обеспечить за счет железной дороги. Все это сулит в государственном значении большую выгоду».

Меньшиков обладал довольно крепкой, устойчивой памятью, руководя многогранным, сложным флотским хозяйством. Сознательным, усердным, добросовестным работникам в его подчинении трудилось легко. Доставалось верхо-

 

глядам, простым извозчикам (капитанам траулеров), пришедшим в порт без плана, хвастунам — руководитель флота ловил их на невыполнении задания и наказывал.

С приходом в отдел кадров В.К.Трофименко изменилось отношение к подбору и расстановке судоводителей, шло визирование рыбаков — флот выходил в Мировой океан. Наши шхуны добывали тюленя в просторах моря между островом Ян-Майен и Гренландией, другие шхуны ловили белуху в Карском море, которое к тому времени стало строго секретным из-за проводимых на Новой Земле ядерных взрывов. Тральщики-угольщики переоснащались под жидкое топливо, в результате значительно увеличилась продолжительность рейсов, суда уходили к берегам иностранных государств. Молодые инженеры Мальвинский, Веселков, Варакин, Чащин и другие активно включились в модернизацию флота.

Здравый подход при добыче рыбы и промысле морского зверя заставлял архангельские суда в зимнее время базироваться в Мурманске. Из Мурманска и снаряжались зверобойные экспедиции в Гренландское и Белое моря, арендовался при этом ледокол. Без ледоколов слабосильные шхуны попадали в «ледовые колоба» и дрейфовали по воле ветров и течений. Освобождение от ледового плена проходило весной и, как правило, с нулевыми производственными результатами. Траулеры же зимой работали ритмично, привозя и сдавая сырье на рыбозавод в Мурманске.

В связи с базированием Архангельского тралового флота в Мурманске мне приходилось часто бывать в этом городе, причем командировки длились по 45-60 суток.

В Мурманске меня, главного капитана, обязывали в туманную погоду выводить наши траулеры в море, если таковые не были оснащены радиолокаторами. Выводил же суда буксирный пароход, оснащенный навигационными приборами. По выходе из Кольского залива я с борта траулера переходил на борт буксира и возвращался в порт. Такая проводка по Кольскому заливу в тумане вошла в историю под названием «Клотик» (правила радиосвязи).

К 1958 году все архангельские траулеры были оснащены радиолокаторами и электрорадионавигационными приборами. Одновременно на Фактории строилось кирпичное здание электрорадионавигационной камеры и камеры морских карт и пособий. Большая заслуга в этом специалистов —Желобо-

 

ва, Толоконина, Завальского и Галушина. Это вооружение приборами входило в компетенцию службы главного капитана.

Вскоре на баланс тралового флота поступила плавбаза «Архангельск», позволяющая снабжать суда в море. Ее капитаном стал Н.С.Коряковский.

На должность главного капитана пришел Р., мы учились вместе в морском техникуме. Однако, проработав около трех месяцев, Р. вынужден был уйти, некоторое время он побыл в резерве, а затем сменил Николая Степановича.

Пригласили на должность главного капитана специалиста из Северного морского пароходства, он заверил приказ о назначении Р. и через две недели уволился по причине своей неспособности вести дело.

Должность главного капитана предложили мне. В беседах с руководством управления и политотдела мне предложили вступить в КПСС — это требовалось для вступления в новое качество.

Пошел 1959 год. В стране начали ликвидировать совнархозы и одновременно упразднять политотделы. Начальник политотдела Д.А.Подоплекин перешел в заместители начальника тралфлота по хозяйственным и снабженческим вопросам.

Возвратившись из отпуска, я занялся расследованием аварии — столкновения плавбазы «Архангельск» с транспортом «Иван Москвин» Балтийского пароходства во время тумана. Оба судна использовали информацию радиолокатора, и, сближаясь, плавбаза уклонилась вправо, подставив свой левый борт идущему транспорту, но фактически, как показал курсограф, транспорт уклонялся медленно влево. Решение было таково: все убытки от аварии разделить поровну.

Траловый флот мужал за счет поступления траулеров польской постройки, счет судов перевалил за сорок. Штат службы главного капитана состоял из старшего и трех морских инспекторов. Зверобойные шхуны и вспомогательный флот курировал И.Н. Малыгин, по отрядам траулеров — Д.Д. Деревнин, И.А. Антуфьев и Л.А. Селиванов.

Интересно, что за моей службой и преподаванием морских дисциплин в учебных заведениях внимательно следили: когда ликвидировался политотдел, меня пригласил Д.А. Подоплекин и при мне сжег пачку доносов на меня, сказав при этом, что это все по мою душу и чтобы я вел себя паинькой.

 

Это был ретивый коммунист-большевик, со своими, присущими этой категории людей принципами. Но слепым он не был. Он видел во мне честного, добросовестного, открытого человека и проявил доброту по отношению ко мне, не дав ходу всем этим грязным бумагам.

60-е годы...

Авария с «Архангельском» рикошетом коснулась меня: главным капитаном пришел Н.И.Кравченко, молодой специалист, а я был назначен старшим морским инспектором.

В октябре 1960 года на флот прибыл с польских верфей последний бортовик — РТ-278 «Гурьев». Затем в Архангельск стали поступать траулеры кормового траления. Первый БМРТ принял Н.З.Веселков, производственный рефрижератор «Ломоносов» — капитан И.Е.Латухин. Любопытная история произошла с награждением Никона Зосимовича: один из капитанов, посчитавший, что ловит лучше его, написал жалобу в Политбюро ЦК КПСС, мол, обошли. Жалобу не стали разбирать, в сердцах он подал заявление о переходе в другую организацию.

Вскоре меня вновь назначили и.о. главного капитана. Как оказалось, опять ненадолго. В Мурманске капитан нашего РТ-85 «С.Орджоникидзе» написал рапорт, в котором сообщал о том, что в правом борту против траловой дуги имеется пробоина. Осмотрев корпус, я посчитал, что траулер надо поставить в ремонт, и записал об этом в журнал технического осмотра. Заместитель начальника по флоту М.И.Новиков приказал аннулировать эту запись и отправить бортовик на промысел. Такое нефлотское решение не заставило меня подчиниться. Тогда подключили начальника Архангельского территориально-производственного управления рыбной промышленности А.С.Цапко, который находился в Мурманске в командировке. И его приказ я не выполнил. Технический надзор Мурманской инспекции Регистра подтвердил правильность моих решений, судно встало в ремонт. И что же делают вышестоящие начальники? Они упраздняют в тралфлоте должность главного капитана, возложив его обязанности на заместителя начальника по флоту.

В министерстве, прознав про такие действия руководства флота, заставили его восстановить меня в должности, прав-

 

да, с приставкой и.о. Пробел был длиной в два месяца.

В 1960 году был установлен полный запрет на бой тюленя зверобойными судами в Белом море, разрешалась его добыча в небольшом количестве Рыбакколхозсоюзу. С тех пор колхозники ведут промысел с помощью вертолетов.

Если шхуны финской постройки использовались круглогодично — летом на облове сельди, а зимой в Гренландском море на добыче тюленя, то датской — простаивали круглый год: в Белом — существовал запрет, в Карском — суда нельзя было использовать по техническим причинам — изношенность корпусов.

Эксперты Минрыбхоза считали нецелесообразным ремонтировать дубовые корпуса шхун. Рекомендовалось их сжигать. И что удивительно, министерство обязывало главк «Севрыба» принять на баланс шхуну с парусным вооружением под названием «Хета», у которой дубовый корпус имел значительные повреждения. Назначение этого судна — перевозка грузов. «Конечным пунктом» выбрали Архтралфлот. Мне как члену приемочной комиссии пришлось отметить нецелесообразность данного решения. И все-таки «Хета» была принята руководством тралового флота. Она была поставлена на яму между СРЗ-1 и лесозаводом N 2, высилась зимой и летом, демонстрируя свои три мачты.

Шхуны отечественной постройки «Астра», «Сивуч» и «Лысун» из-за полной изношенности и сгнившей древесины были сожжены. Оставалась шхуна «Тювяк», ее использовали в качестве склада различной утвари в Мурманске. Во время ее буксировки РТ «Дмитровым» буксир-ваер лопнул и шхуну внесло в несудоходный пролив между Иоканьгскими островами, перебросило через камни, и «Тювяк» оказался в бухте. Была и жертва: волна, обрушившаяся на палубу шхуны, слизнула за борт старшего механика, он погиб.

Летом 1961 года тралфлот снарядил в дальний поход рефрижераторный транспорт «Ломоносов». По приходе его на Кубу судно подарили тамошним рыбакам. Возвратившемуся затем капитану Латухину бессрочно закрыли визу — ему приписали разглашение государственной тайны: под корпусом «Ломоносова» шла на Кубу наша подводная лодка.

Примерно в это время случилась история, долго остававшаяся под грифом «секретно». РТ «Тобольск» под командованием В.Е.Сковородько подобрал в море американского лет-

 

чика, его самолет-шпион сбили ракетами. На секретность происшествия денег не жалели. Траулер содержался на военно-морской базе, с каждого члена экипажа бралась подписка о неразглашении, моряков, работавших в этом рейсе, отсылали в дома отдыха. Капитану Сковородько предложили более высокую должность. Об этой истории он рассказал мне спустя двадцать лет на пристани в Мисхоре.

Весной 1959 года и.о. начальника портпункта Мурманского морского рыбного порта назначили моего брата Павла. Мы с ним понимали, что случись серьезная авария с траулером, кое-кто мог сляпать дело, привязав ему родственную связь со мной—бывшим зэком. Получилось бы, что один главный капитан попустительствовал своему родственнику и т.д. Павел отказался, подав соответствующий рапорт, и работал далее дежурным портовым надзирателем. Такое было время.

В эту пору произошло знаменательное для нашей семьи событие. Дочь Ира вышла замуж. Муж ее Лева окончил Архангельский техникум связи. Они познакомились в селе Макаровское Няндомского района, где каждый по своей специальности начали работать. Вскоре у них родилась дочь, назвали ее Мариной. Чтобы продолжить образование, молодая семья переехала в Архангельск. Поселились, само собой, у нас. Прибавилось хлопот моей престарелой матушке, хотя она охотно нянчилась с правнучкой. Меньше стало времени для отдыха и досуга у нас с женой. Но самое главное неудобство заключалось в том, что было тесно. Мы все крутились на небольшом пятачке.

Вот ведь парадокс какой. Я официально считался владельцем половины дома. Но две комнаты — большую переднюю и еще одну — много лет занимали квартиранты. Это напоминало известную сказку о лисе и зайце, только с поправками. У зайца была избушка лубяная, а у лисы вообще никакой. Поселилась, упросив зайца, а назад—ни в какую. Так и у нас. Выселить квартиросъемщиков не позволял закон, хотя я был домовладельцем. Дохода от них по сути не было: они платили по тому же тарифу, что и квартиросъемщики государственных квартир. Что было делать? Обратился в суд: теперь в семье было шесть душ. Отвоевал сначала переднюю, а когда стал отстаивать вторую комнату, мои бесцеремонные квартиранты наконец-то сами съехали. После этого мы сделали

 

ремонт и зажили большой семьей в мире и согласии. Матушка возилась с маленькой правнучкой. Дочка поступила в мединститут, зять стал работать инженером в управлении связи. Мы с женой трудились на прежних местах: она — в театре кукол, я — морским инспектором.

Что мне вспоминается из служебных дел того периода? Дважды на акватории Фактории проводились дноуглубительные работы. Были углублены до 5, 6 метра поперечный канал и до 6 метров — у причалов NN 5, 6, 9, 10. Причалы NN 7, 8 существовали еще при рыбопромышленнике Беззубикове и были рассчитаны для швартовки небольших судов. Сейчас здесь обрабатываются баржи и речные суда. Всего пять причалов принимали траулеры под выгрузку рыбопродукции и погрузку снабжения для рейса. Судоремонтный завод имел два причала по наружной стороне Двины и два — в ковше. Эксплуатируемые и ремонтирующиеся суда становились в несколько корпусов у каждого причала. Я неоднократно подавал рапорты о недопустимости подобного положения дел. В случае ветра «моряны» штормового порядка могло случиться непоправимое. Однажды на одном таком рапорте появилась игривая надпись: «Не трусь, Корельский, большевикам подвластна и природа». Мер, конечно, никаких не приняли.

И вот настало 2 июня 1962 года. Около тринадцати часов на Архангельск прорвался ураганный ветер — замеры показали около 42 метров в секунду. Сорванные возле лесозавода N 3 плоты понесло вверх по реке. На Фактории эта масса бревен была выброшена на палубы траулеров. Ни один из траулеров не был сорван со швартовых, однако стихия выбросила на берег зверобойные шхуны «Нерпа» и «Морж», логер «Гага» и парусник «Хета». С Соломбальского рейда ураган бросил шхуну «Пингвин» за свайные укрепления берега. Как оказалось впоследствии, ураган был вызван наземным ядерным или водородным взрывом.

В должности морского инспектора

Парторганизация управления тралфлота, согласовав свою инициативу с парткомом, дала поручительство и приняла меня кандидатом в члены КПСС. Таким образом совершился акт реабилитации «контрреволюционной персоны». Узнав об

 

этом, Севгосрыбфлотинспекция стала прочить меня на должность морского инспектора. Мне предлагали курировать Белое море, юго-восточную часть Баренцева и Карскую губу в Карском море. В апреле 1963 года я принял дела у П.П.Замятина, уходившего на пенсию, дела главного капитана сдал морскому инспектору И.Н.Малыгину. В то время тралфлотовское судовое хозяйство состояло из 55 траулеров кормового траления, 20 зверобойных шхун, 12 средних рыболовных траулеров, 3 логеров, 1 плавбазы, 1 рефрижераторного транспорта, 1 БМРТ, 1 парусника, 1 лихтера и 10 различного типа вспомогательных судов, всего 105 вымпелов.

Я, как морской инспектор по Архангельскому району, непосредственно был подчинен начальнику Севгосрыбфлотинспекции Б.И.Кулагину, находящемуся в Мурманске. В банке для меня открыли счет для получения зарплаты и денег на другие расходы.

В первую же неделю моей работы в новой должности я известил всех руководителей флотских рыбопромысловых и обрабатывающих предприятий о своем назначении. Моей обязанностью был контроль за соблюдением всех действующих законоположений, приказов, постановлений Министерства рыбного хозяйства СССР в части содержания, эксплуатации и ведения промысла в море судами рыбной промышленности. Кроме того, на мне лежала обязанность расследования аварийных случаев и аварий с судами флота предприятия. Подопечным был и портовый надзор в Архангельске, в Нарь-ян-Маре и на Соловках, ежегодно проверял их работу, выезжая на место. Мой кабинет располагался в управлении рыбной промышленности Архангельской области по Петроградскому проспекту, 84.

Ежедневная живая работа с людьми в тралфлоте сменилась на кабинетную. На работу стал ходить пешком по Новгородскому проспекту, это занимало 15-20 минут, тогда как до Фактории требовалось полтора часа. Время было насыщено работой в инспекции, чтением лекций в учебных морских заведениях, а когда в них проходил выпуск специалистов, то участвовал в квалификационных экзаменационных комиссиях. В феврале 64-го угасла моя матушка — ей было восемьдесят два года. Жизнь ей выпала нелегкая, но были и минуты светлой радости. На старости довелось понянчить правнучку.

В 1965 году поздней осенью во время шторма и обледене-

 

ния в Чешской губе был выброшен на берег ПТС-138. Гибели людей не было, но с небольшим суденышком пришлось распрощаться ввиду разрушения корпуса. Таким судам с ограниченной мореходностью разрешалось быть в море только до 15 октября. Архангельский порт выпустил его 20 октября, и это знало руководство управления рыбной промышленности. В результате были наказаны его начальник И.А. Антуфьев и заместитель начальника областного управления по флоту П.Н. Копытов. Эти двое решили опорочить меня, сочинив и послав бумагу не куда-нибудь, а прямо в Министерство рыбного хозяйства. Последовала проверка, но, как говорится, ни один волос не упал с моей головы. Это была последняя попытка моих недоброжелателей облить меня грязью. И я спокойно и творчески продолжал работать.

Последний период трудовой биографии

Новая должность почти автоматически освободила меня от рутинных обязанностей секретаря первички. Появилось время, и свое внимание я сосредоточил на том, что меня при-

 

влекало с 37-го года — определение и прогнозирование сдвигов погоды. Этим я занимался в полярных широтах, этим пытался заниматься, находясь в Астраханлаге, это стало предметом моих размышлений и расчетов на протяжении всех последующих лет.

На земном шаре существуют области огромных масштабов, где изонефа (одинаковая облачность) разом разряжается или, наоборот, сгущается, преграждая доступ солнцу и обуславливая режим температур. В наших краях одновременный процесс смены погоды происходит по линии Новая Земля — Мезенский залив и далее — Белорусское Полесье. Этой смене подвергаются огромные территории — на востоке вплоть до Байдарацкой губы, на западе — Мурманская область, Карелия, часть Прибалтики. А зависит этот процесс, как я заметил еще в первые годы мореходства, от расположения нижних и верхних планет относительно радианта Земля—Солнце. Прогноз погоды, который я составил на 1965 год, в целом оправдался. Это меня вдохновило. Я рискнул послать свои выкладки в Гидрометцентр СССР. Однако ответ оттуда пришел отрицательный. Ученые мужи не желали

 

верить, что «кухня» земной погоды находится в межпланетном пространстве.

В эту пору наша семья повысила свой общеобразовательный уровень. Дочка Ира окончила мединститут и получила диплом врача-стоматолога. А я между делом окончил философский факультет общественного университета. Занятия философией обогащали мои исследования межпланетных связей и причин погодных изменений. Свои новые выкладки, а также трактат о новом миропонимании я послал в Академию наук СССР, причем адресовал их самому президенту Келдышу. Увы, времена, похоже, не изменились. Околоземное пространство уже бороздили космические корабли, а во взглядах власть имущих по-прежнему царило средневековье. Чем иначе объяснить тот факт, что мои труды там приняли в штыки, окрестив их, точно в средние века, ересью. Главный аргумент сводился к одному — этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Я понимал, что новые взгляды всегда подвергаются остракизму. В былые времена ослушников сжигали на кострах. Правда, с тех пор минуло пять столетий. Однако оказалось, что инквизиция сохранилась и на исходе XX века. Только теперь она стала изощреннее. Ни огнем, ни железом меня не пытали. Но по указке Москвы подвергли обстоятельному психическому обследованию. Многочисленные анализы, проверки, которые тянулись несколько недель, и, наконец, специальный консилиум из семи наморщенных от натуги лбов. Вот какую унизительную проверку устроили мне инквизиторы новой социалистической формации. И что же? Что они выкопали? А ничего! Мой мозг был здоровее, чем все их серое вещество вместе взятое. А мой дух витал в недоступных им космических эмпиреях.

В эти поры по служебной необходимости я часто выходил на промысловых судах в районы лова, инспектируя безопасность мореплавания и рыбодобычи. Я тщательно следил за тем, чтобы капитаны траулеров выполняли все необходимые для благополучного плавания инструкции и циркуляры. Даже в ущерб производственным показателям. Человеческая жизнь, здоровье человека не сравнимы ни с какими сверхплановыми тоннами. В своих требованиях я был непреклонен. А когда выпадали свободные минуты, выходил на палубу или, если штормило, выглядывал в иллюминатор и обращал свой взор к небу. Ученые мужи упорно отвергали мои расчеты, прогно-

 

зы и наблюдения. Но я, анализируя всю совокупность составляющих, еще и еще раз убеждался, что динамика атмосферы Земли целиком зависит от того, что происходит в космосе.

Для меня это были очень плодотворные годы. Я добросовестно выполнял свои непосредственные обязанности, продолжая трудиться районным инспектором. Читал лекции в морских учебных заведениях, принимал в них экзамены. Печатал навигационные статьи. Это, так сказать, входило в круг профессиональных интересов. А еще вел расчеты сдвигов погоды, которые, правда, не находили внимания в центре, но их стали заказывать архангельские метеорологи. Вел переписку с Академией наук, упорно отстаивая свои взгляды на природу мироздания, постоянно обращался в Астрономическое общество...

Глухота чиновников от науки меня, конечно, удручала. Однако я не привык отступать. И в том, что касалось определения погоды, видел прямой экономический эффект. В ответ на очередной отказ Гидрометслужбы я писал: «... вопрос состоит не в оценке совершенства предлагаемого метода прогнозирования погоды на длительный период, чем до сих пор не обладает сама служба погоды, а в том, что подмеченные мной закономерности в возникновении циклонов и антициклонов, а также землетрясений на Земле во взаимосвязи материальных космических носителей требуют наблюдения, углубления и развития. Я призываю ученых к сотрудничеству со мной в творческом осмыслении подмеченных в природе закономерностей...» Увы, они упорно игнорировали мои доводы. Доходило до смешного. Комитет по открытиям в науке 8 сентября 1972 года признал, что предсказанная мною погода и ожидаемые землетрясения за первый квартал полностью подтвердились. Однако при этом добавил, что предоставленный материал не соответствует требованиям научного открытия.

Ну что тут было делать! Я, конечно, возмущался, гневался, огорчался, дивился непробиваемости официальных научных сфер, однако от своего не отступал. Продолжал делать прогнозы, вести наблюдения за небесной сферой. А параллельно размышлял над тем, над чем века и тысячелетия бились философы. Читая Зенона, Перменида, Сенеку, Гегеля, Маха и других ученых мужей прошлого, приходил к заключению, что не вижу стройной картины мироздания, не нахо-

 

жу полного ответа на возникающие вопросы бытия. Вот почему я стал формулировать свое представление о насущном, назвав свои мысли как «новое миропонимание». Эта работа приводится в конце книги. Останавливаться на ней не стану. Скажу только, что, создавая ее, я ощутил упоение от открывающихся мне колоссальных вершин и бездн. Творить эту рукопись оказалось мучительно, но это было то, что называют подлинным счастьем.

Жизнь продолжается (Вместо заключения)

В январе 1974 года мне исполнилось 60 лет. Я вышел на пенсию. Было немного грустно — позади остались юность, молодость, годы интенсивной работы. Но в то же время я испытывал удовлетворение. У меня растут внуки и правнуки. После меня остались ученики, которые со временем выросли в хороших специалистов, а иные занимают ответственные должности. После меня осталось немало профессиональных новаций, которые внедрены в производство...

Для иных уход на покой — это время подведения итогов, перемена образа жизни, а то и мыслей. А в моей судьбе после выхода на пенсию началась едва ли не самая плодотворная творческая полоса. На протяжении всех дальнейших лет я вел дневниковые записи, следил за атмосферными явлениями, писал воспоминания, приводил в порядок предания нашего рода, занимался историческими поисками, интенсивно читал философские трактаты... Предварительным итогом минувших лет стала эта книга.

А жизнь продолжается. Человек живет до тех пор, покуда в нем теплится любопытство, покуда не угас интерес к поискам и открытиям. Я, родившийся в начале века, впервые шагнувший за порог отчего дома в Нижнем Койдокурье на заре его, к концу века не утратил стремления к постижению Божьего мира. В этом вижу залог своего здоровья и долголетия. Продли же, Господи, дни мои и дай досыта надивиться чуду земной и звездной жизни, которое создано Твоим Промыслом!