Удачи: я решаю проблему котелка,
избавлен от куриной слепоты и от общих работ
Мы подносили каменщикам кирпич-сырец, в том числе кирпичи клиновидной формы. Из них складывали какие-то длинные сводчатые печи. Отношения между мной и напарником были такими же холодными, натянутыми, как и ранее. Он оставался замкнутым, погруженным в какие-то невеселые думы. Никаких слов я от него не слышал, кроме как изредка с оттенком приказа, но тихо произносимых «давай», «взяли», «пошли».
Поэтому без сожаления я расстался со своим напарником, когда бригаду переключили на земляные работы. Бригадир, тихий худощавый мужчина небольшого роста (кажется, Владимирский, но, возможно, и Владимиров, статья КРТД), объяснил,
где надо вести выемку грунта и куда его отвозить. Я стал обладателем лопаты и тачки, индивидуальным работником над заданным блоком земли. Никто не подгонял, никто не лимитировал перекуры, я мог сам их регулировать. Медленно нагружал в тачку посильный объем вязкого глинистого грунта и толкал ее по дощатым трапам к месту назначения. Но подгоняла норма, все время казалось, что земляной блок убывает медленно. Мучило сомнение: вдруг до вечера я его не одолею и тогда лишусь килограммовой пайки хлеба, положенной за выполнение нормы. И я старался рассчитать силы, работать «через не могу», чтобы выполнить 60 процентов нормы, положенных работяге категории ЛФТ - легкий физический труд, а это все-таки 3,6 кубометра. Однако даже в солнечные дни, когда грунт был легче, податливее, не прилипал ни к лопате, пи к тачке, а трапы были сухие, мне не удавалось дотянуть до своей нормы. Спасибо доброму бригадиру, который неизменно засчитывал мне 60 процентов. Он лишь иногда, замеряя метровой палкой мою выработку, молча, но без заметного упрека намекал мне на недоработку. По-видимому, не оставались незамеченными мои старания и мозоли. Труднее стало справляться с нормой в непогожие дни, когда выпадал даже относительно непродолжительный дождь. Земля становилась тяжелее, глинистый грунт прилипал к лопате и не желал опрокидываться в тачку. Трапы становились скользкими, с них срывалось колесо тачки, плохо упирались ноги. Труднее и опорожнялась тачка. Я приходил с работы настолько измученным, что хотелось свалиться на нары и не подниматься даже на обед, несмотря на чувство голода. Но голод был сильнее, и как только удавалось добыть высвободившуюся миску, я плелся к кухне.
Вскоре, однако, я был вознагражден приятным событием. Начали работу в пасмурный день. Сильный порывистый ветер гнал по небу низкие тучи, которые не предвещали ничего хорошего, Действительно, изредка начинал и прекращал моросить дождь, а к полудню он перешел в сплошной ливень. Нашу бригаду загнали в строящееся по соседству здание. Были сооружены еще только бревенчатые стены высотой около трех метров, а потолок и крыша отсутствовали. Плотники стояли у стен, прижавшись к ним, что спасало от ветра и косого дождя. Так же поступили и работяги из нашей бригады, затем многие присели на корточки или на обрубки бревен. В поисках такого сиденья я заметил в груде щепы брошенные рядом топор, долото, сверло, ножовку, а невдалеке — чурбачок длиной около 16—18 сантиметров. Я взял его в руки и, прежде чем использовать в качестве сиденья, стал осматривать. Это было еловое дерево с редкими мелкими сучками. Свежие распилы обнажали здоровую желтоватую древесину. И вдруг меня осенило: а нельзя ли из этого материала выдолбить ведерочко под баланду? Плотники разрешили мне воспользоваться инструментом. Окорив чурбачок, я зажал его между ступнями и просверлил сквозное отверстие по оси дерева. Затем осторожно начал расширять это отверстие, выбирая древесину долотом до тех пор, пока не получился полый цилиндр. Вмонтировал донышко, вырезанное из дощечки. Осталось лишь почистить стеклышком и приделать проволочную ручку. Работяги уже с восторгом осматривали посудину.
— Не будет остывать баланда, пока несешь от кухни до барака,— оценил один из них.
— Теперь прячь подальше,— посоветовал другой. Я был горд и несказанно рад своей удаче
и лишь опасался, как бы не отобрали на вахте при входе в зону. Но мне удалось благополучно пронести свое изделие, спрятав под мокрой телогрейкой. Чтобы ведерко не выступало, я прошел через вахту ссутулившись, вогнав голову поглубже в ворот и сомкнув руки ниже груди. При этом кисти были вдвинуты в рукава. Это типичная поза старых лагерников, особенно мелких урок и доходяг в холодную погоду.
Я был счастлив тем, что обрел посудную независимость. Правда, баланда первое время попахивала смолой. Но это не мешало с аппетитом поглощать похлебку из зеленой капусты или крупы. Более того, поднимали настроение запахи хвойного леса.
В амбулаторию поступил рыбий жир, который, как мне сказали, может явиться единственным спасением от куриной слепоты. Мне дали выпить ложку рыбьего жира, на следующий день — вторую, и я уже почувствовал некоторое улучшение зрения в вечернее время. Никогда бы не поверил, если бы сам не испытал: на четвертый день после приема очередной ложки этого чудодейственного средства я начал четко различать лагерные бараки, людей, все крупные предметы перед заходом и даже после захода солнца! Это было великой радостью.
Многие жители зоны просили продать мой деревянный котелок. Сделать этого я, естественно, не мог: самому нужна посуда. Но я мечтал снова очутиться на стройке, где можно было бы раздобыть материал и инструменты. Такого случая, к сожалению, не повторилось.
Вскоре, однако, неожиданно представилась иная счастливая возможность. Во время одного из перекуров я забрел на периферию рабочей зоны и между штабелями дров обнаружил большой лист черной жести. Он был не первой свежести, полу смятый,
но лишь со слабой поверхностной ржавчиной. Вот из чего можно смастерить котелок! Такой, который можно ставить на железную печь! Недолго думая, я свернул лист рулоном и спрятал под телогрейку. Я решил сделать из жести двухэтажные судки: высокий и низенький котелки, скрепленные общей дужкой. В соответствии с необходимым их объемом рассчитал размеры посудин.
Все этапы работы виделись мысленно без особого труда. Дело в том, что в нашем деревенском доме квартировал кровельщик Калинин. После рабочего дня он часами стучал молотком или киянкой во дворе, выполняя разные заказы. Будучи мальчишкой, я иногда подолгу просиживал возле, завороженный его виртуозной работой. В его цепких мозолистых руках быстро и четко формировались швы, отверстия, заклепки. Я старался усвоить его приемы, так как собирался сделать модель паровой машины, и мне даже удалось смастерить из жести подобие примитивного парового котла, из которого сквозь швы не просачивалась вода.
Познакомившись со слесарем при бане, я получил его разрешение выпрямить в кочегарке железный лист и выкроить ножницами заготовки по ранее намеченным размерам. Он же дал мне под залог молоток и подсказал, где найти чугунную трубу. На ней я и смастерил за вечер посуду. Изделие оказалось далеко не изящным, но, главное, достаточно герметичным. Кроме того, непривычный для зоны громкий частый стук по металлу привлек не только любопытных зевак, но и заказчиков. Приносили закопченные жестяные котелки с просьбой сменить дно. У меня оставался материал, и я обещал выполнить заказы в ближайшее время. Свое же деревянное лукошко продал, а на выручку, добавив к ней кое-что, купил у слесаря ножницы по металлу,
а затем, разбогатев за работу платили кто рубль, кто талон на обед или завтрак),— также и молоток. Однако не удалось удовлетворить всех заказчиков. Однажды, когда я прикреплял на заклепки ручку к жестяной банке, чтобы она превратилась в кружку, я услышал слова:
— Ах вот где железо!— Надо мной стоял прораб строительства кирпичного завода Шевц и указывал на валявшиеся на земле остатки железного листа, в котором зияли две круглые пустоты от донышков к котелкам.
— Я знаю, где ты взял этот лист,— продолжал он.— Завтра же принесешь ко мне на работу, там поговорим.— При этом он возмущенно добавил что-то ругательное.
Я был страшно напуган и сразу даже не нашелся, что ответить, а прораб уже удалялся. Что будет? Еще неизвестно, что же прораб вкладывает в понятие «взял». Одно дело, если валялась вещь, никому не принадлежавшая, а я увидел ее и взял в смысле «подобрал». Другое дело, если под словом «взял» подразумевается «украл», ибо на блатном жаргоне в таких случаях говорят «взял».
Стоявший рядом заказчик заметил мое замешательство и сказал:
— Не отдавай: он напишет на тебя рапорт начальству и приложит остатки листа в качестве доказательства. И посадят тебя в кондей. Там будешь припухать на трехсотке.— Затем он запел не то с сочувствием, не то со злорадством:
В комендатуре пайка показалася.
Не поверил я своим глазам:
Шла она, к довеску прижималася
И шептала тихо: «Триста грамм».
Незавидный исход предсказал мне заказчик, и я поспешил свернуть свою работу. На этом моя карье-
ра жестянщика закончилась. Я спрятал инструменты в надежное место на случай шмона. Убрал и железный лист. С ужасом думал, что я завтра скажу прорабу, если попадусь ему на глаза. Мне даже приснился Шевц в разъяренном виде. Не отпустит он меня теперь на работу с геодезистами.
В течение нескольких дней мне удавалось избежать встречи с прорабом. Вонзая в грунт лопату или толкая тачку, я постоянно озирался вокруг, не покажется ли где-либо на горизонте высокая фигура в брезентовом плаще с капюшоном: у других заключенных на нашей строительной площадке не было такого плаща. Однако совершенно неожиданно я попал в поле его зрения. Во время одного из перекуров я решил из любопытства заглянуть в маленький сарайчик, сколоченный из досок. Войдя туда, я был поражен увиденной картиной. Мужчина бросал большой комок глины на круглый вращающийся столик, охватывал ладонями, округлял. Потом формировал и расширял вмятину, и в конечном итоге возникала глубокая миска. Я понял, что это был гончар. Заметил, что одной ногой он все время нажимал на деревянную педаль и тем самым приводил во вращательное движение столик.
— Ах вот ты где,— раздался вдруг за спиной знакомый голос. За мной стоял прораб и ухмылялся, как мне показалось, ехидно в седые усы.— Где железо?
Я начал сбивчиво объяснять, что у меня железа уже нет, и что я нашел тот ржавый и помятый лист валявшимся на земле. Прораб перебил меня и указал на пол перед маленькой кирпичной печкой:
— Вот видишь, сложили печку. Перед топкой надо прибить железный лист, а где я его возьму?
Я извинялся, лепетал нечто в том роде, что я не знал. Даже пообещал прорабу постараться найти где-нибудь кусок кровельного железа.
— Смотри у меня!— пригрозил старик, но в тоне его уже не было прежнего раздражения, голос звучал скорее примирительно. Может быть, прораб был в хорошем настроении или он вообще не вредный человек.
Во всяком случае, он оказался не очень злопамятным. Вскоре, продержав на общих работах на постройке кирпичного завода в обтцей сложности около месяца, меня перевели к геодезистам. Они не успевали справляться с возросшим объемом съемок, и старший группы Юзефович вспомнил обо мне и добился перевода. Целыми днями мы мотались с геодезическими инструментами по обширной производственной зоне. Затем нам были выписаны временные пропуска за зону, и около недели мы работали в лесу: рубили просеку. Геодезисты Юзефович и Виталий намечали направление, а я со вторым рабочим, высоким флегматичным парнем лет двадцати пяти по имени Алексей, валил, разделывал и оттаскивал в сторону деревья. К этой работе подключались и геодезисты. Труд был тяжелым, в сущности, мало отличался от обычного лесоповала. Весь день мы были неразлучны с топором и пилой и отмахивались от комаров. Однако работа была без строгой нормы. Мы уходили в лес без конвоя и работали без охранника. Попутно я набирал порядочно грибов, преимущественно подберезовиков. Все это скрашивало нашу жизнь. Вечерами мы с Алексеем варили в бараке по котелку грибов. Это было ощутимой добавкой к баланде. И все же тяжелая работа сказывалась резкой усталостью. Через пару дней работы в лесу у моего напарника отекли ноги, и он был
освобожден от работы по сердечному заболеванию. Принесенные мною грибы он чистил и варил, а затем мы вместе их съедали.
Через несколько дней наши усилия завершились удачным выходом просеки в назначенный пункт, Мы уперлись в широкую, около 20 — 25 метров, вырубку, уходящую вправо и влево. Юзефович прошел па ее середину по ходу узкой просеки и торжественно объявил:
— Здесь пройдет железная дорога, а на этом месте будет стоять станция «Нефтепромысел».
Выло радостно сознавать свою скромную причастность к перспективе развития этого лесного края. Мы присели на пни, оставшиеся после порубки леса. Глядя на просеку, трудно было представить, что здесь будет стоять вокзал, и что к нему будут подходить поезда с грузами и людьми, а затем отбывать от него.
Размышления прервал старший:
— Завтра на работу в зону, собираться у конторы. — В его голосе слышалось сожаление о вольной лесной работе. Возможно же, так мне представлялось потому, что мне особенно понравился этот маленький период пребывания как бы в родной стихии: я очень любил лес.
С сентября 1938 года мне пришлось несколько раз вместе с Юзефовичем спускаться в строившуюся нефтешахту. Перед спуском переодевались в шахтерскую спецовку — ватные шаровары, телогрейку, брезентовые штаны и робу. Шахтный ствол был пройден примерно на восемьдесят метров. Стены его крепили бетонитовыми блоками. Мы с Юзефовичем медленно опускались по лестничному отделению. Нам надо было делать промеры на разных уровнях шахты. В лестничном отделении не везде горели лампочки. Крутые лестницы были лишены
отдельных перекладин, и опускаемая нога болталась в воздухе, нащупывая следующую опору. Все шаталось и скрипело, поэтому спускаться приходилось с большой осторожностью. Сверху непрерывно лились потоки мутных почвенных вод.
Произведя необходимые замеры, мы медленно возвращались тем же путем «на гора». Это было нелегкой задачей: вся одежда была уже насквозь промокшей и отяжелевшей, тяжелее казался и ящик с инструментами, висевший на ремне через плечо. Поднявшись из темного жерла шахты, мы радовались дневному свету, твердой почве под ногами и спешили в душевую, чтобы скорее переодеться в сухое.
В сам забой, на самое дно шахты, мне не довелось опускаться, но было известно, что рабочие-проходчики работают там чуть ли не по колено в воде. Однажды, находясь где-то па половине глубины шахтного ствола, я выполнял по заданию Юзефовича очередной замер. Было трудно дотянуться до нужной отметки, я попытался ступить на какую-то доску, прибитую к лестничному отделению. Доска сорвалась и полетела вниз, нога моя повисла без опоры, и я едва не сорвался в пропасть, но удержался, судорожно вцепившись во что-то. Меня охватил ужас: я оказался вдруг па краю гибели. Но сердце мое похолодело еще больше, когда я сообразил: а что если внизу трудятся проходчики, и доска обрушится на них? Буквально оцепенев, я напряг слух в ожидании звуков из глубины шахты. Но послышался лишь всплеск и гулкий грохот. Никакого намека на человеческий голос. Как оказалось, к счастью, в забое не было в это время рабочих. Но при такой технике безопасности, вернее, при почти полном ее отсутствии, каждый спуск в шахту был рискованным и страшил возможными последствиями.
Вскоре я почувствовал заболевание глаз: веки отекли, покраснели, к утру покрывались желтыми корочками, глаза слезились. Виной тому, по-видимому, было раздражающее воздействие шахтных вод. На амбулаторном приеме лекпом что-то закапывал мне в глаза, но заметного улучшения не наступало. Однажды он объявил, что прибыл для консультативного приема глазной врач и я должен пойти к нему.
Это была круглолицая, полная, еще довольно молодая женщина ниже среднего роста. Она внимательно обследовала мои глаза и мягким тихим голосом сказала:
— У вас заболевание запущено, надо лечить месяца четыре. Не здесь, а на Ветлосяне. Однако с этим заболеванием положить вас в больницу мы не сможем, придется лечиться амбулаторно. Работы же по вашей специальности там нет — только общие работы. Если вы согласны на такие условия, то я могу дать заключение о необходимости перевода.
Я задумался. Что такое Ветлосян, я не знал, да это и неважно, но что такое общие работы, я уже испытал. Такая перспектива не радовала. Но и здесь было не особенно легко, к тому же глаза дороже (я вспомнил, как мучился с куриной слепотой). После недолгих колебаний я дал согласие и просил принять меня на лечение.
Через короткое время после визита к глазному врачу произошло непредвиденное событие. После завершения рабочего дня на геодезических съемках я стоял у ворот производственной зоны в числе других заключенных. Мы начинали строиться по! четыре в ряд, ожидая вывода за ворота и последующего перехода под конвоем в жилую зону. Дул холодный ветер, накрапывал мелкий дождь. Ко мне подошел незнакомый мужчина среднего роста, в «воль-
ной» тужурке песочного цвета, с седой щетиной на лице и спросил:
— Где вы работаете, молодой человек?— Я ответил, а он продолжал: — Я видел вас сегодня, когда вы выходили из шахты. Какое у вас образование? Статья? Умеете ли считать на арифмометре?
Я сообщил о своем образовании, о статье и что на арифмометре считать не приходилось.
— Но этому нетрудно научиться. Я хочу вам дать совет. В конторе освободилось место статистика. Дело к зиме. Переходите в контору, там будет легче. — Уловив мое согласие прежде, чем я успел его высказать, незнакомец спросил мою фамилию и удалился, пообещав посодействовать. Я спросил нескольких заключенных, не знают ли они, кто со мной разговаривал. Один из них ответил:
— Бывший директор золотоносного рудника. Не то Алданского, не то Алтайского. Теперь, как и мы, в лагере. По фамилии, кажется, Бородин.
Я был удивлен и до глубины души тронут неожиданным и бескорыстным проявлением доброжелательности и еще более тем, что мой благодетель выполнил свое обещание: меня перевели в контору. Работы здесь было очень много. Часто приходилось целый день крутить ручку арифмометра. Он стрекотал, выдавал цифры, и я их вписывал в сводки. Но эти однообразные, утомительные операции проделывались в тепле, под крышей, и поэтому лучшего желать не приходилось.
Был конец года, поэтому с каждым днем добавлялись новые сводки, отчеты, планы, и иногда меня с другим статистиком для выполнения срочных заданий оставляли на ночь. Однажды целую ночь мы занимались с ним перепиской титульного списка работ по строительству нефтешахты. Один из нас диктовал, другой писал. Затем менялись роля-
ми. Из вводной части к титульному списку я узнал, что нефть Ярегского месторождения богата асфальтитами, тяжелая, очень вязкая. Если ее добывать с помощью обычных скважин, то удастся извлечь лишь малую часть залежей, около десяти процентов. Поэтому нефть будет добываться шахтным способом. Из подземных выработок будут бурить нефтеносные пласты, в скважины нагнетать горячий пар. В результате разжиженная нефть будет стекать в канавки. Но самыми интересными показались новизна и масштабы работ: строящаяся нефтешахта, оказывается, первая в Советском Союзе и самая большая в мире. Снова почувствовал радость от своей хотя бы очень малой причастности к большой стройке. Это чувство не покинуло меня и до сих пор, хотя о первой нефтешахте, а затем и других подобных я многие годы не встречал публикаций в открытой печати.
Работать ночью после дневной нагрузки было очень тяжело. Часто внезапно глаза смыкались и голова почти падала на стол. Когда было уже за полночь, пришел инженер, тоже заключенный, и пригласил к себе в барак такой был и в производственной зоне). Там вместе с другим инженером, который, как я понял, имел отношение к работе по технической реализации проекта стройки, он угостил нас чаем с ржаными сухарями и пообещал дать отгул. С этой приятной перспективой мы выбрались из барака через тесный лабиринт нар вагонного типа и возвратились в контору для продолжения работы.
После того как я более или менее освоил обязанности статистика, на меня возложили также работу плановика и сразу поручили составить план работы автотранспорта нефтешахты на следующий год. Надо было перечислить все перевозки и объем их
в тонно-километрах, чтобы оправдать существование шестнадцати грузовых автомашин и двух тракторов. Дело было для меня совершенно новое. Пришлось изучать всякие инструкции, нормативы, советоваться с сотрудниками, шоферами. Помнится, особую трудность доставили расчеты по перевозке сена и деревянных опор для высоковольтной линии. Сено -это легкий груз, а норм перевозки его в тонно-километрах я не нашел. Расчет перевозки по бездорожью деревянных опор для высоковольтной линии тоже был трудным. Советчики подсказывали нормы приблизительно, «с потолка». Однако, хотя я очень боялся за результаты своей работы, план был одобрен и подписан начальником плановой части (Батуриным? Бачуриным?), тоже заключенным, но одевавшимся в «вольный» темно-синий костюм.
После работы, как всегда, я включался в колонну заключенных, которая выстраивалась для перехода от производственной зоны в бытовую. Протяженность пути составляла менее километра, но всякий раз идти в сопровождении конвоиров с винтовками, под их постоянные окрики «равняйсь!», «подтянись!» с угрозами и матерщиной, было тягостно. Но зато в зоне я теперь проживал в «техническом» бараке, считавшимся привилегированным. Он мало чем отличался от обычных бараков: в основном лишь тем, что вместо сплошных нар здесь стояли ложа вагонного типа. Само же «здание» представляло собой большую палатку, стены которой были утеплены двумя рядами досок, между которыми были засыпаны опилки. Однако последние, по-видимому, основательно осели, и на верхней паре я мог спать лишь в шапке и телогрейке, так как от стены несло холодом. Главное преимущество «технического» барака перед обычным заключалось в том, что значительную
долю жильцов составляла относительно интеллигентная публика, было тихо, редко происходили драки и воровство.
Позади были первые месяцы лагерной жизни. Мне казалось, что я уже более или менее приспособился и ней и пока могу существовать. Проходили ненастные осенние дни, приближалась зима, и я радовался везению — оказался при «теплом» месте.
Такая счастливая участь выпадала лишь немногим. Преобладающее большинство заключенных «вкалывали» на общих работах, им приходилось нелегко. Я только что встретил в рабочей зоне «одно дельца» Павла Матвеева. Он был недавно переведен сюда из другого лагпункта, где находился на общих работах. Лицо его было бледным, исхудавшим, изможденным.
— Я больше не могу, нет сил, совсем ослаб,— говорил он с отчаянием.— Откажусь от работы, пусть посадят в кондей, все равно доходить и загибаться.
Я был поражен его видом и чувством безысходности, пытался успокоить, обещал чем-нибудь помочь, рассказал о том, какие здесь есть работы, близкие к нашей специальности. А пока рекомендовал непременно обратиться к лекпому в амбулаторию.
Однако кроме этих советов я ничем не успел помочь Матвееву, так как был вызван для перевода на Ветлосян.