- 199 -

Сто дней в амбулатории у Остапа Вишни

 

Однажды в конце июня 1942 года мне передали, что меня хотел видеть заведующий амбулаторией П. М. Губенко. Направляясь к нему, я вспоминал события годовой давности. В наш корпус (хирургический) поступил на коечное лечение больной по поводу обострения хронической язвы двенадцатиперстной кишки. Из истории болезни я узнал, что

 

- 200 -

фамилия его Губенко, звать Павел Михайлович, возраст 52 года. Однако выглядел он на десяток лет старше: худощавое, с запавшими щеками, бледное лицо было изборождено морщинами, над высоким лбом сохранился лишь жиденький кустик седых волос, не прикрывавший темя, взгляд потускневший. Основными жалобами больного были изжога, сильные боли в подложечной области, общая слабость. Боли раньше появлялись натощак, а в последнее время участились и стали почти постоянными.

В больнице были назначены щадящая диета, лекарственное лечение, но шли дни, а заметного улучшения не наступало. Больной частенько сам заходил в дежурку. Он сильно сутулился, держал скрещенные руки на верхней части живота.

— Болит,— говорил он и просил лекарство, сам сообщая его название (соду, белладонну). Я выражал сочувствие и охотно выполнял просьбу больного: мне сказали, что он фельдшер. Вскоре, однако, из разговора с врачом я узнал, что это давняя его специальность и что он является известным писателем Остапом Вишней.

Однажды после очередного обхода врача, когда больной пожаловался доктору Кристальному на отсутствие улучшения самочувствия, Семен Ильич назначил курс промывания желудка щелочной водой.

—    Но, Семен Ильич, у Губенко в желудочном соке обнаружена скрытая кровь (реакция Грегерсена положительная). В учебнике же пишут, что при этом промывание желудка противопоказано.

—    Ерунда. Мало ли что пишут. Будем делать,— уверенно сказал доктор Кристальный.

В тот же день я приготовил все необходимое для назначенной процедуры: вскипятил толстый

 

- 201 -

желудочный зонд вместе с прикрепленной к нему большой стеклянной воронкой, в ведро с тепловатой водой всыпал горсть соды и размешал. Больному, вызванному в процедурную комнату, объяснил, что ему назначено промывание желудка, предложил сесть на стул, надел ему клеенчатый фартук. Ввел в рот зонд (резиновую трубку), осторожно продвинул его в пищевод, затем в желудок, наполнил воронку содовым раствором. Как только уровень его понизился до шейки воронки, я круто опустил ее. При этом через воронку обратно выливалась в таз мутная зеленоватая жидкость с хлопьями слизи. Так я повторил несколько раз, использовав весь приготовленный содовый раствор. Я был доволен, что процедура удалась легко.

Через день, к моему удивлению, Павел Михайлович сказал;

— А давайте, Витя, я перейду на самообслуживание: я буду сам вводить зонд.

Я сомневался, что больной может сам выполнить такой ответственный этап процедуры, но не мог отказать в необычной просьбе.

— Попробуйте...

Павел Михайлович взял в руки конец зонда, как бы сосредоточился и начал медленно продвигать его через рот. Затем он дал знать кивком головы, что готово. Я был поражен хладнокровием и выдержкой больного. С тех пор он многократно безукоризненно точно сам вводил себе желудочный зонд. Мне же оставалось наполнять и опускать воронку.

Еще более я был поражен неожиданной эффективностью лечения. У Павла Михайловича исчезли боли и изжога, несмотря на перевод на общий стол, он выпрямился, повеселел, начал иногда остроумно шутить по разным поводам. А я подумал: «Как жаль,

 

- 202 -

что забыты некоторые старые полезные методы лечения».

Все эти воспоминания очень быстро пронеслись у меня в голове, пока я шел к амбулатории. Одновременно я пытался догадаться, зачем я вдруг мог понадобиться Павлу Михайловичу теперь, но ничего определенного не мог придумать.

На работе его не оказалось, и я направился в кабину, расположенную в другом конце того же амбулаторного здания. Но и там его не застал. Доктор Лев Григорьевич Соколовский, проживавший в этой же кабине и оказавшийся на месте, пригласил меня присесть и обождать: Павел Михайлович должен был скоро появиться.

Я сказал, что лучше я обожду его прихода на улице около амбулатории: не хотелось беспокоить своим присутствием отдыхавшего доктора, тем более что я с ним был мало знаком. Дело в том, что он прибыл на Ветлосян лишь около года тому назад, будучи осужден в 1940 году «за разговоры» на восемь лет. Здесь, организовав психиатрическое отделение, он целыми днями не выходил из него, и мне приходилось встречать его лишь издали на некоторых конференциях и консультациях. В его же отделении я побывал лишь однажды. При этом доктор едва ли меня запомнил. Для меня же этот визит оказался очень памятным, так как произошел случай, который меня очень удивил.

Из санотдела лагеря в санчасть лагпункта поступило распоряжение: необходимо произвести вакцинацию заключенных с целью предупреждения заболеваний брюшным тифом и некоторыми другими инфекционными болезнями. Это. достигалось подкожным введением (в межлопаточную область) комбинированной вакцины, доставленной в ампулах. Мне было поручено выполнить вакцинацию больных

 

- 203 -

в ряде отделении, в том числе в психиатрическом, В этом отделении меня сопровождал по палатам сам Лев Григорьевич.

Когда один из больных увидел у меня в руках шприц с иглой, лицо его исказилось гримасой страха, он энергично начал отмахиваться руками, протестуя против укола. Он судорожно шевелил губами, как бы пытаясь выдавить из гортани какой-нибудь звук. Доктор шепнул мне на ухо, что у больного истерическая немота, а затем обратился к пациенту:

— Скажите, что вы хотите?

— Не надо, не надо...— вдруг вырвались слова, прозвучавшие глухо, умоляюще.

Доктор победоносно посмотрел на меня. Он не мог скрыть своей улыбки, вызванной эффектом. С этого момента у больного восстановилась речь.

Все это я вспомнил, сидя на покосившейся скамеечке. Вскоре я увидел приближавшегося мужчину среднего роста, немного сутулившегося, в котором я узнал П. М. Губенко. Он слегка улыбался, по-видимому тоже узнав меня. Я встал со скамейки, мы поздоровались.

— Давайте присядем, — сказал Павел Михайлович.— Как грызете гранит медицинских наук? Слышал, отлично сдали экзамен го акушерству. Что дальше?

— Понемногу занимаюсь. А как ваше здоровье, Павел Михайлович?

— Как говорится, слава богу, спасибо. Берегусь, стараюсь соблюдать диету, но не всегда удается, и этой весной снова язва изредка давала о себе знать. И сердце пошаливает. Ну а вы-то все-таки как живете? Когда «звонок»? Какие планы?

Я коротко рассказал о себе, о помощи, которую мне оказал в овладении основами акушерства

 

- 204 -

профессор Вильгельм Владимирович Виттенбург.

— Молодцом. Завидую вам — считанные месяцы остались,— немного грустно произнес он.

Было известно, что П. М. Губенко находился в заключении уже с 1933 года и что большая часть его срока уже осталась позади. Но в то же время все понимали, что обвиненному в причастности к контрреволюционной деятельности и в террористических замыслах далеко не всегда можно было надеяться на освобождение из лагеря сразу после завершения срока.

Немного помолчав, Павел Михайлович вдруг бодро сказал:

— А выглядите ничего. Как говорится, первый парень на деревне, вся рубаха в петухах.

Это замечание меня несколько смутило, так как в нем мне почудился оттенок упрека: на мне была рубашка с вышивкой, каких обычно не было у заключенных, и это могло выглядеть излишней роскошью. Дело в том, что до недавнего времени она была обычной нижней рубашкой из грубого желтоватого полотна, но однажды больная, которой я выполнял в больнице внутривенные вливания, требовательно попросила: «Сними-ка рубашку, которая у тебя под гимнастеркой, я приведу ее в порядок».— «Зачем? Спасибо, рубашка в порядке»,— «Я знаю, что говорю. Топай в дежурку, переодевайся и приноси: у меня хоть маленькое дело будет».

Через несколько дней я не узнал свою рубашку: она была отбелена, с подшитым узким стоячим воротничком, с которого вниз по ходу ворота спускался вышитый серо-синими нитками волнистый стебель, окруженный контурами крестообразных цветочков.

Вообще, некоторые больные женского отделения,

 

- 205 -

которым было за сорок-пятьдесят, относились к молодому медбрату как-то снисходительно, как к мальчишке, часто по-матерински заботливо, стараясь сказать или сделать что-нибудь приятное. Так появился мой портрет, на котором художница изобразила меня акварелью на ватмане наряженным в ту самую вышитую рубашку. Говорили, что эта заключенная была из монашек, поэтому в моем облике на портрете присутствует что-то от херувима.

Обо всем этом я мог бы рассказать Павлу Михайловичу в ответ на его шутку, но воздержался, желая скорее узнать причину вызова, и после некоторого замешательства лишь пробормотал: — Спасибо.

В серых умных глазах Губенко проблеснула лукавинка.

 

- 206 -

—    Не обращайте внимания: это шутка,— сказал он ободряюще и дружелюбно и после некоторой паузы продолжал серьезным деловым тоном:

—    У меня к вам предложение: переходите, пожалуйста, к нам в амбулаторию. Освобождается место лекпома: Кашелина переводят на другую командировку. Работы у нас, конечно, много, но она пойдет вам на пользу: фельдшер должен обязательно знать особенности амбулаторного приема. Больные у нас самые разные. Подумайте. Если решите, то я поговорю с начальством и устрою перевод,

—    Спасибо. Не знаю, справлюсь ли. Надо подумать.

—    Ну, всего доброго, буду ждать ответа в ближайшие дни.

Предложение меня очень озадачило. С одной стороны, оно привлекало возможностью расширения профессиональной подготовки. С другой стороны, пугали очереди на амбулаторный прием, необходимость быстро решать при этом диагностические задачи. А сумею ли я справиться? И я решил посоветоваться с Кашелиным. Я знал его как никогда не унывающего и, по первому впечатлению, не задумывающегося человека, но опытного лекпома.

Утром, еще до начала приема, мы сидели с ним на скамейке около амбулатории, наслаждаясь слабыми лучами летнего солнца.

— Ничего страшного, освоишься,— говорил Кашелин.— Когда будет трудно, посоветуйся с Губенко, он хороший мужик, всегда ровный, спокойный, никогда не кричит, если что-то неладно. Уважает, если хорошо работаешь,

Кашелин помолчал, а затем продолжал свои советы. Он внушал, что к людям надо относиться сочувственно. Бывают, конечно, и симулянты, и мастырщики. Но в основном приходят больные.

 

- 207 -

Приходят и просто ослабевшие. Им иногда надо дать отдохнуть. Вот, например, многие женщины в пошивочной мастерской очень устают. Таких изредка можно освободить от работы на денек. Мы это делаем, и Губенко об этом знает. Он ведь сам это нам подсказал.

— А какой же ставить диагноз?

— По-разному приходится: «резкое малокровие», «резкий упадок сил», «обморочный припадок». В общем, по ходу дела будет видней, сам сообразишь.

Затем мы встали: Кашелину надо было готовиться к амбулаторному приему. Войдя в амбулаторию, я увидел, как мужчина, сняв с электроплитки эмалированный чайник емкостью около трех литров с закипавшей водой, всыпал в него несколько горстей лекарственной сухой травы. Кашелин пояснил:

— Это наш санитар, карел. Он заваривает адонис верналис. Сердечников много.

— А аптека не готовит?

— Готовит. Но кое-что готовим сами, чтобы лишний раз не таскаться с бутылками.

— Как в целом с медикаментами?

—    В общем пока жить можно. Бывает хуже.— Кашелин рассказал, что ему пришлось работать на одной из дальних командировок, где к концу месяца в амбулатории из лекарств оставались лишь марганцовка и болюс альба (белая глина), а потом иногда и их не хватало. Тогда от поноса давали самодельный порошок под названием «кирпичеус тертус» тертый кирпич).

—    И помогало?

— Помогало. Работающим на кирпичном заводе предлагали также держать на животе нагретый кирпич — вместо грелки. А еще было в ходу лекарство,

 

- 208 -

которое мы называли между собой «микстура нигилёма». В бутылке с водой растворяли пару таблеток акрихина, получалась зеленоватая горьковатая жидкость. Она шла от всех болезной. А что делать?

«Микстура нигилёма»... Я догадывался, что «нигилёма» — от латинского «nigil», означающего «ничто». Еще на уроках литературы, когда мы проходили «Отцы и дети» Тургенева в Кондопожской школе, наш любимый учитель Сергей Васильевич Шсжемский объяснил, что слово «нигилист» происходит от латинского «ничто».

«Микстура из ничего»... Было жутко слышать признание лекпома, тем более что оно не прозвучало как покаяние грешника.

Я еще не успел решить, перебираться ли в амбулаторию, когда начальник санчасти вызвал к себе и распорядился о моем переводе. Моего согласия уже не требовалось.

С грустным чувством покидал я хирургический корпус, к которому привык, где кое-чему научился, и где работать было много легче, чем предстоит в амбулатории. В корпусе работа заключалась в основном в выполнении назначений врача, а во время дежурств и после них даже удавалось выкроить время для конспектирования из медицинских учебников, руководств, справочников. В амбулатории же не было врача, и вопрос о диагнозе, о лечении каждого больного, обратившегося на прием, предстоит решать самостоятельно и часто незамедлительно.

Рассказывая об обязанностях амбулаторного лек-нома, Павел Михайлович Губенко перечислил ряд других разделов работы. Следует проводить санитарный контроль за состоянием бараков, столовой, пекарни, бани и других объектов, посещать боль-

 

- 209 -

ных по вызовам в бараках и на производстве, оказывать первую и неотложную помощь.

Уже в первые дни работы в амбулатории я убедился, что не всегда способен оказать сразу нужную помощь.

На прием пришел молодой человек, который сам сообщил диагноз: привычный вывих плеча. Я помог ему раздеться до пояса, стащив бушлат сначала со здоровой руки, затем с больной. Судя по вынужденному положению правой руки и всем другим признакам, больной был прав. Я вспомнил, что когда-то дважды участвовал во вправлении такого вывиха по методу Джанелидзе. Для этого больного надо уложить на перевязочный стол. Таковой в амбулатории отсутствовал, и я спросил лекпома заключенного Харламния Григорьевича Стеценко, где достать стол. В ответ этот сутулый старичок низкого роста, бывший ротный фельдшер, ухмыльнулся в свои седые усы и сказал:

— А зачем он? Смотри, как надо делать. Он постелил на пол бушлат больного и попросил его лечь. Сам же сел на пол, сбросив со своей правой ноги кордовый ботинок, уперся стопой в правую подмышечную впадину больного, цепко ухватился за пострадавшую правую руку и сильно потянул ее в тазовом направлении к левой стороне. При этом, при своем низком росте, Харлампий Григорьевич максимально откинулся всем корпусом назад.

— Потерпи, сынок...— После этих слов фельдшер несколько раз дернул ухваченную руку больного. Раздался приглушенный стон. По изменившейся конфигурации сустава и по тому, как отпущенная рука свободно упала на пол, стало ясно, что сустав вправился.

— Помоги встать,— Харлампий Григорьевич про-

 

- 210 -

тянул мне свою руку, и я помог ему подняться на ноги (фельдшеру было, пожалуй, за семьдесят).

После завершения амбулаторного приема я перелистал руководство А. Ф. Бердяева «Хирургия амбулаторного врача» и познакомился с описанными в нем способами вправления вывиха плеча. Оказывается, Стеценко работал по методу Риделя. Этого способа, наиболее простого, я не знал, хотя он нередко бывает эффективным. А вот старый ротный фельдшер не задумываясь успешно оказал помощь больному. Огромное значение имеет опыт, накопленный в результате многолетней практики. Я же проработал в хирургическом отделении всего лишь два года и три месяца, кое-чему научился от профессора В. В. Виттенбурга, доктора С. И. Кристального да из книг, но надо еще многому учиться и набираться опыта.

С переходом на работу в амбулаторию мои бытовые условия улучшились. По ходатайству П. М. Губенко из общего барака с нарами-вагонками меня перевели на жительство в кабину при амбулатории, где поселили с врачом-венерологом и амбулаторным лекпомом Акимом. Вся обстановка комнатушки состояла из трех коек, но все-таки это были койки, а не нары. Здесь можно было хранить медицинские книги, что исключалось в бараке. И окружали коллеги с общими профессиональными интересами.

Я получил пропуск для выхода за зону, так как иногда поступали вызовы для оказания помощи на производстве. Там под руководством старшего инженера заключенного Алексея Георгиевича Федорова были уже построены новые цеха, в частности мебельный, где делали красивые полированные столы, кресла, кровати. Приходилось выходить и на поля подсобного хозяйства. Однажды меня отправили

 

- 211 -

по срочному вызову в бригаду, работавшую в лесу. С посыльным из бригады мы спешно прошли по капустным полям, примыкавшим к лагпункту, затем вошли в ближайший лес. Больной, мужчина кавказского типа, съевший какие-то грибы, был без сознания. С большим трудом с помощью бригадира удалось разыскать и выпросить лошадь. Я привез заключенного в зону, когда пульс у него был уже едва ощутимым. Меры, принятые в больнице, оказались безрезультатными. Это доставило много волнений.

Посылали также проводить прививки против оспы детям вольнонаемных.

Пользуясь пропуском, я однажды в сопровождении одного из заключенных даже выбрался в лес за ягодами. На болотце, расположенном километрах в пяти от лагпункта, оказалось огромное количество голубики, крупной и сочной. Однако это был единственный выход из-за большой занятости по работе. Особенно напряженными и ответственными были вечерние амбулаторные приемы. Требовалось очень большое внимание к посетителям, чтобы своевременно не только освободить от работы и назначить лечение, но и госпитализировать. Иначе можно было допустить непоправимую ошибку.

...Один из больных проходил амбулаторное лечение по поводу панариция — гнойного воспаления пальца, Лекпом перевязочной после очередной смены повязки сказал больному, что пора выписывать его на работу.

— Но я не могу работать, у меня сил нет! — пациент так громко выражал свой протест, что было слышно в нашу приемную комнату через две перегородки.

— С пальцем у вас все в порядке. Но пойдемте к заведующему...

 

- 212 -

П. М. Губенко уже вышел из-за шторы, отделявшей его закуток с маленьким столиком от приемной комнаты, когда больной в сопровождении лекпома входил к нам бодрой походкой, энергично жестикулируя и громко возмущаясь. Это был никак не глухой голос доходяги, не вялые движения дистрофика.

— На бога берет,— шепнул лекпом на ухо заведующему.

Но П. М. Губенко, не обращая внимания на его слова, спокойно сказал протестовавшему:

— Не волнуйтесь, ради бога. Сейчас разберемся. На что жалуетесь?

Мужчина сбивчиво излагал свои жалобы.

— Разденьтесь, пожалуйста.

Больной сбросил бушлат, затем гимнастерку и рубаху, и перед нами предстал крайне истощенный субъект, с атрофичной мускулатурой, выпирающими ключицами и ребрами, с бледной сухой кожей. Мы переглянулись. Внешний облик больного говорил сам за себя. Павел Михайлович простучал грудную клетку, прослушал сердце и легкие, поинтересовался местом работы больного, назначил его на госпитализацию.

Было ясно, насколько может быть обманчивым первое впечатление о больном. Мужчину лечили от местного заболевания, не поинтересовавшись его общим состоянием, ни разу не предложив раздеться по пояс. Поэтому и в голову не приходило, что кроме воспаления пальца у него была тяжелая степень истощения.

— Нехорошо работаем, нехорошо,— укоризненно сказал П. М. Губенко, строго взглянув на лекпома.

Кроме такой, «сухой», формы истощения, нередко наблюдались больные, у которых похудание сглаживалось безбелковыми («голодными») отеками. Мне

 

- 213 -

запомнился такой больной, мужчина лет тридцати, довольно крепкого телосложения, у которого сначала можно было заметить лишь одутловатость лица. Я предложил раздеться по пояс. При беглом осмотре показалось, что питание мужчины близко к удовлетворительному. Но когда я начал выслушивать его, то обнаружил, что в местах выслушивания трубочка оставляла вмятины — тело было отечно. При последующем обследовании больного были исключены сердечное и почечное заболевания, могущие сопровождаться отеками. Это была отечная форма алиментарной дистрофии. По согласованию с П. М. Губенко больной с таким диагнозом и был направлен на стационарное лечение.

Холодные осенние ветры и дожди добавили работы лекпомам: участились простудные заболевания. У ослабленных, истощенных больных они часто протекали нетипично, тяжело. У них приходилось обследовать легкие, чтобы не прозевать пневмонию или обострение туберкулеза. Прихожая в амбулатории была забита людьми, ожидавшими очереди на прием. Список освобожденных от работы возрос до семидесяти — восьмидесяти человек в день, то есть почти вдвое по сравнению с летним периодом. Когда лекпом Павел Григорьевич Галан заканчивал составление этого списка и подавал заведующему амбулаторией, тот качал головой, задумывался, прежде чем подписать. Но всегда подписывал. Было ясно, что П. М. Губенко ожидал неудовольствия таким списком со стороны лагпунктовского начальства, которое беспокоилось за выполнение производственного плана.

После завершения приема я добирался до своей койки очень уставшим и опустошенным. Но все же надеялся, что уже дотяну до «звонка»: оставалось немногим более двух месяцев. Я считал дни. Каждый

 

- 214 -

прошедший день приближал к желанной свободе, хотя и относительной: впереди будет еще три года лишения прав. Не покидали и сомнения: а вдруг не выпустят? Такое после начала войны встречалось все чаще. Человек отсиживал свой срок, но ему объявляли о задержке освобождения из-под стражи до особого распоряжения.

С такими беспокойными мыслями я жил и работал, когда в первых числах октября 1942 года прямо с амбулаторного приема был вызван к главному врачу.

Приглашение меня очень обеспокоило и заставило призадуматься, Я вспомнил, что в прошлом бывал в кабинете этой всеми уважаемой женщины лишь единственный раз, зимой, когда в больнице кончилась гигроскопическая вата, и я решил предложить взамен ваты древнее средство — сфагновый мох. Теперь же я волновался, как это бывает со многими другими, когда вызывает высокое начальство: а вдруг «на ковер»?

А. С. Селиванова предложила присесть и сообщила, что решено перевести меня на олп № 1. Дело в том, что там открыли филиал нашей (центральной) больницы и надо организовать хирургическое отделение.

— Но Анастасия Степановна, я ведь не только не хирург и вообще не врач, но не имею даже документа о фельдшерском образовании!..

— Там потребуется лишь малая хирургия, но из нескольких врачей ни один не имел вообще никакого касательства к хирургии. Вы же уже имеете некоторый опыт по малой хирургии.

Я очень просил главного врача оставить меня на прежнем месте, тем более что до окончания срока оставалось всего лишь два месяца. Сослался и на отсутствие организаторского опыта.

 

- 215 -

— Я тоже не родилась организатором,— решительным тоном сказала главный врач.— Так что готовьтесь в путь, — Она слегка улыбнулась.

Я понял, что все решено и согласовано выше, и просить бесполезно. Оставалось, как говорится, собираться с вещами. С тревожными мыслями я побрел обратно в амбулаторию. Хотелось побыть наедине с собой, обдумать свое положение, но в амбулатории ждали больные.

Столь ответственное назначение страшило. Как я сумею справиться, не имея ни достаточной профессиональной подготовки, ни организаторского опыта? Не хотелось покидать привычной обстановки, коллектив амбулатории во главе со спокойным и мудрым заведующим. Чувствовалась большая усталость от напряженной работы, и казалось, что не хватит сил для преодоления новых трудностей.

Было сиротливо и грустно. Так бывает, вероятно, со многими людьми, поставленными в подобные обстоятельства. Мне вспомнился Володя Атрос, работавший со мной в хирургическом корпусе медбратом. Он сник, загрустил, выглядел как в воду опущенный, когда было объявлено о переводе его в другой лагпункт. Это чувство передалось и мне, и тогда я сочинил такие стихи;

Мы всего повидали под небом.

Но этапы волнуют и нас.

Мы сдружились работой и хлебом,

Наступил расставания час.

 

Вот минорно звенит балалайка,

Вспоминаем отбытые дни.

Не сгубила кондойная пайка,

Обошли мы судьбы западни.

 

Научившись таскать параши,

Мы учились касторку давать,

 

- 216 -

Все медбратские подвиги наши

Невозможно пером описать.

 

А теперь нипочем нам запоры,

Даже страшной пеллагры понос.

Что ж прощальную тянешь минором?

Что ж, дружище, повесил ты нос?

 

Грянь по струнам бедово и звонко:

Слава богу, мы живы пока,

Есть баланда и пара-вагонка,

Может быть, доживем до «звонка».

С чего теперь начать? В первую очередь — сообщить Губенко, посоветоваться с ним. После завершения амбулаторного приема я нашел Павла Михайловича в его кабинке. Он был в неизменной серой лагерной гимнастерке, опоясанной старым потрескавшимся кожаным ремешком, и в потертых бумажных брюках. Он сидел на койке, склонив голову над раскрытой книгой. Когда я вошел, он закрыл ее и отложил в сторону. Это было руководство по психиатрии В. А. Гиляровского. Можно было догадаться, что оно принадлежало врачу-психиатру Л. Г. Соколовскому, занимавшему здесь вторую койку. Я рассказал о назначении и о своих волнениях. Павел Михайлович сокрушенно покачал головой:

Такие «шлюхи» ходили и до меня дошли. Я говорил на днях с начальником санчасти. Вера Михайловна подтвердила, что ваш перевод намечался, хотя еще и не было окончательного решения.

Далее он сообщил, что пытался отстоять меня, но начальница сказала: «Все будет так, как решат выше».

— Ничего не поделаешь, не наша воля, и не надо отчаиваться. Бывает хуже. Лучше жить с мыслью: что ни делается — все к лучшему.— После некоторой паузы Павел Михайлович продолжал: — Ду-

 

- 217 -

маю, что вы там справитесь. Меня теперь больше волнует другой вопрос: кто будет работать на приеме у нас?

Мы незаметно переключились на обсуждение возможных кандидатур лекпомов или медбратьев. Выбор оказался нелегкой задачей. Среднего медицинского персонала в больнице не хватало. Большинство заключенных, работавших лекпомами, медсестрами или медбратьями, стали таковыми только в лагере, не имея в прошлом специальной подготовки. Здесь удавалось кое-чему научиться от коллег, из учебников, если кому посчастливилось

 

- 218 -

их достать. Врачи-заключенные изредка проводили лекции (их называли беседами) для средних медицинских работников. Так, у меня сохранились записи лекций хирурга Семена Ильича Кристального (о дезинфекции, санобработке хирургических и гинекологических больных), врача-лаборанта больницы Ивана Ивановича Алексеева (о желудочно-кишечных заболеваниях и их профилактике). Но такие занятия были очень редкими. Иногда проводились врачебные научно-практические конференции, на которых могли присутствовать и свободные от работы медсестры и лекпомы.

Натан Левин, москвич, в прошлом студент-гуманитарий, и этапе допустил нарушение, сделав «шаг влево» или «шаг вправо», и был наказан а соответствии с предупреждением. Винтовочная пуля задела гортань. За время лечения в больнице Натан, шустрый и смышленый парень, сумел освоить основы сестринской работы. После ранения говорил он полушепотом. Это не мешало ему работать медбратом в больнице, но в амбулаторий было бы трудно.

Ряд других заключенных, попав по болезни в больницу, осваивали затем элементарные основы медицинских знаний и практики в ходе работы санитарками или санитарами.

Володю Атроса, худощавого юношу-белоруса. которому было посвящено приведенное выше стихотворение, в больницу привела язва желудка.

Дочь «врага народа» (старого большевика, расстрелянного в 1938 году и реабилитированного в 1956 году) латышка Эльга Кактынь (позже — Ворутене) попала в больницу Ветлосян после отморожений на сельхозработах. С помощью доктора Я. И. Каминского она освоила специальность медсестры физиотерапевтического кабинета.

 

- 219 -

Одним из медбратьев больницы был бывший московский танцмейстер.

Когда доктор Н. А, Викторов госпитализировал меня в хирургический корпус, старшим лекпомом там работал пожилой энергичный мужчина с бритой головой, побывавший уже па Соловках. Санитары рассказывали, что Степан (так его звали) в прошлом был священником.

Слабкомандой заведовал известный украинский шевченковед профессор Евгений Степанович Шаблиовский. Он хорошо освоил специальность лекпома, пользовался большим авторитетом как исключительно порядочный человек.

В последнее время прибыли по распределению несколько вольнонаемных сестер. Но это еще совсем молодые девушки и неопытные специалисты. По мнению же П. М. Губенко, права начальник санчасти, которая утверждает, что в амбулаторию на прием надо поставить мужчину, причем знающего лагерную жизнь.

Могло, конечно, показаться странным, что начальник санчасти, принадлежавшая к женскому полу, в условиях амбулаторной работы больше доверяла мужчине. Ведь сама Вера Михайловна Красильникова вроде бы справлялась со своими обязанностями. Раньше на ее стуле восседал молодой высокий мужчина, фельдшер Остроумов, имевший сановный, вполне начальственный вид в своем кителе защитного цвета с нашивкой за ранение. Затем его снова взяли в армию, а его место заняла Вера Михайловна, скромная круглолицая и румяная девушка, простая и общительная. Она без шума и апломба толково выполняла свое дело.

Продолжая перебирать в памяти лекпомов-мужчин, мы с П. М. Губенко вспомнили и Азаряна, мужчину средних лет, работавшего в хирур-

 

- 220 -

гическом корпусе (после отъезда врача-отоларинголога Н. А. Викторова) в качестве лекпома по болезням уха, горла и носа. Нет, он не пригоден для проведения амбулаторного приема, так как совершенно глухой. Лекпому Виктору Леонову мешает его крутой, вспыльчивый характер. Давно просит перевода на Ветлосян лекпом из штрафного лагпункта, но не дает разрешения начальник санчасти.

В общем, вполне грамотные лекпомы, имеющие медицинское образование и крепкое здоровье, нужное для напряженной амбулаторной работы, здесь в дефиците.

Сам Павел Михайлович Губенко попал в медики с больничной койки. Общие работы ему оказались не по здоровью: обострения язвенной болезни, заболевание сердца. В лагере он не нужен был и как писатель-сатирик Остап Вишня. По ходатайству врачей, особенно Якова Иосифовича Каминского, удалось устроить П. М. Губенко по его давней специальности он был когда-то военным фельдшером). В этом отношении повезло не только ему, но и больным, обращавшимся за помощью к порядочному, гуманному, интеллигентному человеку, а не к очерствевшему, огрубевшему и порой зазнавшемуся лагерному «лепило» (так называли лекпомов на лагерном жаргоне).

Несмотря на трудности работы в амбулатории, мне доставляло большое удовольствие общаться с Павлом Михайловичем, учиться у него доброте, скромности и объективности.

— Павел Михайлович, так оставьте меня у себя. Я только что освоился с амбулаторной работой, Теперь же, когда окончание срока совсем близко, надо срываться в другое место, причем на непосильную должность,— взмолился я.

 

- 221 -

— Если бы моя воля... Что же касается нового назначения, так учтите, что туда уже переведены Мебурнутов и Харечко. Оганес Александрович — главным врачом, а Евгений Иванович — его заместителем. Хорошие люди, вы же сами знаете. Они тоже вас знают. Подозреваю, что и ваш перевод состоялся не без их участия. Будет трудно — помогут.

Это известие меня очень обрадовало и успокоило, и я поспешил раскланяться с Павлом Михайловичем. Вдогонку он сообщил:

— А на Ветлосяне заместителем главного врача остается Яков Иосифович Каминский.

Врач Я. И. Каминский, доцент из Одессы, осужденный Особым совещанием по статье КРТД (контрреволюционная троцкистская деятельность) на восемь лет, организовал на Ветлосяне рентгеновский кабинет, прекрасный физиотерапевтический кабинет. На физиотерапию к нему приезжали даже вольнонаемные из поселка Ухта, включая сотрудников Управления лагерем. В последнее время он организовал и возглавил туберкулезное отделение, где курировал всех больных. При лечении их широко применял искусственный пневмоторакс, выполнял лично процедуры и контролировал состояние больных рентгенологически. Все это я видел, когда туберкулезное отделение (корпус № 6) уже четко функционировало.

Ранее же больные этого профиля находились в тяжелом положении. Я до настоящего времени поддерживаю переписку с Яковом Иосифовичем. В одном из писем в 1989 году он рассказал мне предысторию своей лагерной борьбы с туберкулезом. В начале 1939 года, когда он был повторно переведен из лазарета Шор в больницу Ветлосян, в ней для туберкулезных больных имелся один

 

- 222 -

барак на сорок коек. «В среднем он обновлялся за месяц. Смертность была большая, ибо среди з/к было много туберкулезных больных с открытой формой, которые своевременно не выявлялись, их гоняли на работу. Жили в тесных бараках, заражали соседей». Я. И. Каминский, проработавший до ареста многие годы в научно-исследовательском институте туберкулеза в Одессе, сразу понял всю серьезность положения и добился (с каким трудом!) организации лаборатории для исследования мокроты на туберкулезные палочки. Он вспоминает в том же письме: «Я нашел среди заключенных лаборантку, и мы все-таки стали исследовать мокроту у амбулаторных больных. Выявили сразу чуть ли не 100 бацилловых делителей. Их надо было госпитализировать». Так удалось доказать необходимость организации туберкулезного отделения. Затем было открыто второе отделение, и больница стала располагать 150 койками для лечения туберкулезных больных.

Врач Я. И. Каминский всегда был в заботах и делах. Никогда не приходилось видеть его медленно идущим. Он переходил от корпуса к корпусу всегда быстро, широкими шагами, с несколько наклоненной вперед головой, очень сосредоточенный, Наряду с Е. И. Харечко Яков Иосифович являлся одним из инициаторов организации научно-практических конференций врачей больницы и всего лагеря, сам выступал на них с докладами и лекциями, всегда тщательно подготовленными, с большим количеством таблиц. В своем физиотерапевтическом кабинете он только что организовал выставку картин и этюдов заключенного Болеслава Мотузы-Матузявичюса, рискуя иметь неприятности за несанкционированное мероприятие. Теперь же вдобавок ко всей этой работе на него ляжет дополнительная

 

- 223 -

нагрузка — ответственные административные обязанности.

А кто же заменит на Ветлосяие докторов Е. И. Харечко и О. А. Мебурнутова по внутренним болезням? По-видимому, два польских врача, которые уже освоились со спецификой работы в лагере.

Больных стало больше, больница расширилась, врачей не хватает. Не от хорошей жизни мне, лекпому-самоучке, поручено организовать и затем вести ни много ни мало как хирургическое отделение.

Через день мне было приказано собираться с вещами. Я распростился с коллегами из амбулатории, с которыми разделял трудную и напряженную работу в течение ровно сотни дней.

— Не поминайте лихом. Желаю успехов,— сказал на прощание Павел Михайлович, крепко пожимая мне руку.