§ 5. Царицынское перепутье

 

Безработный недоучка; детдом; учиться; другой подход к партбилету; анархизм; Иван Лукьянцев; смерть сестры

 

В зиму 1922-1923 года Иван Щербаков уехал из Новочеркасска в Царицын, вдохновляемый сестринским уверениями, что там-де работают ее знакомые учителя, пользующиеся влиянием; один так даже возглавляет ОНО (Отдел народного образования; Царицын уже стал областным центром). Наверняка удастся устроиться на такую работу, на которой можно будет учиться дальше. Ведь главной темой бесед брата с сестрою было: как завершить образование, прерванное Гражданской войной? Оставался еще один класс гимназии, мечталось о высшем образовании, в ту пору еще вовсе не девальвированном, не обесценившемся, подобно современному... Надо с благодарностью вспомнить, что несмотря на педагогические эксперименты начальных лет советский школы (на память сразу приходят "Швамбрания", дальтон-методы, комплексно-бригадные способы и пр.), образование в те годы давалось добротное. Люди стремились получить и получали именно ОБРАЗОВАНИЕ, а не БУМАГУ об образовании. В значительной мере это связано с тем, что сохранились еще многие традиции гимназий, сохранились и преподавали люди, выучившиеся в гимназиях, где корень учения был горек, но зато плод его - без гнильцы.

Иван сдал свое оружие - один зарегистрированный и четыре нигде не числившихся то ли револьверов, то ли пистолетов - и налегке, не обремененный багажом, явился в Царицын. Но выяснилось, что ситуация не столь розовая, как рисовала сестра. Начать с того, заведующий гороно уехал, и теперь в этой системе не оставалось знакомств. Точнее, в верхах этой системы. А исходные данные Ивана Щербакова были не слишком привлекательны: недоучившийся гимназист. Те, кто судит по формулярам, не склонны были доверять ему образование. Тех же, кто из личного общения с Иваном мог бы убедиться в его грамотности, начитанности и интеллигентности, тех (помимо необузданной вспыльчивости, противопоказанной педагогу) отталкивало от Ивана его чекистское прошлое. Ведь убедиться в начитанности его могли бы только интеллигенты - сами жертвы чеки, будущие персонажи "Козлиной песни" Вагинова, оплевываемые Ильфом и Петровым "книгу спас любимую притом" и трагически возносимые "Мастером и Маргаритой". Иван же мало того, что бывший чекист, он еще поклонник Маяковского, сочинявшего в ту пору "Приказ № 2 по Армии Искусств":

"... это вам - на растрепанные сменившим гладкие прически, на лапти - лак, пролеткульты, кладущие заплатки на вылинявший пушкинский фрак... говорю вам - пока вас прикладами не прогнали¹⁸³: Бросьте! Бросьте! Забудьте, плюньте на рифмы, и на арии, и на розовый куст, и на прочие мерлехлюндии из арсенала искусств... Слушайте! Паровозы стонут, дует в щели в пол: "Дайте уголь с Дону! Слесарей, механиков в депо!"...

 

Не мог он привлечь к себе сердца интеллигентов, таких, скажем, как мать Григория Подъяпольского, которые спускались на десятилетия в катакомбы хранить там тлеющий огонь Разумного, Доброго, Вечного. Не нужен был такой юноше тем, кто в эти годы молитвенно шептал предсмертное завещание Блока:

"Пушкин! ТАЙНУЮ СВОБОДУ пели мы вослед тебе! Дай нам руку в непогоду! Помоги в немой борьбе!"

Он оказался на безлюдьи. Как он промыкался зиму 1922-1923 года, сам он не помнит: защитная реакция здоровой психики вытесняет из памяти мерзкие воспоминания. Он помнит себя уже работающим в системе царицынского соцвоса ("социальное воспитание"), а согласно документам он начал работать в "Царицынском Губотнароде" с 7 июня 1923 года. Летняя дата эта стыкуется с рассказываемыми ниже любовными эпизодами его начальных шагов там.

Почти сразу же в Царицыне Иван оказывается любовником заведующей детдомом - девицы по имени Екатерина. Вскоре она переходит заведовать другим детдомом (не порывая с Иваном), а на ее место назначается Наталья Елисеева (Щербакова), тоже приехавшая в Царицын, а Иван назначается завхозом-воспитателем (в документе сказано просто "завхозом") этого д/д № 6. Им выделяют две комнаты (довольно просторные) в том же помещении. Наталья попробовала было воссоединиться с вернувшимся из концлагеря (этот термин был тогда совершенно официальным-юридическим, а не "клеветническим") своим первым мужем¹⁸⁴, попытка не удалась, он навсегда исчез из поля зрения Щербаковых. Потом они выписали к себе свою мать. Их брат Михаил остается жить у Авсеневых в Урюпинской. Для-ради любовных игр Иван с Катериной ездили на свежий воздух на ту сторону Волги.

Жизнь шла пугающе нелепой, бесперспективной, не такой, о какой мечталось. И любовь не радовала: какая в ней-де цена, коли она сама себя предложила мне? И старше она! И ревнива: обнаружив у Ивана фотокарточку Наташи Коротченцовой с какими-то письмами-записочками, изорвала в клочья. И вообще какая-то мразь с ней ассоциируется: ее прежний любовник, уезжая в студенты учиться, настойчиво уговаривал ее ехать с ним. Она отнекивалась: "У меня уже есть. Ты мне не нужен". Тогда он начинает грозить Ивану, что пойдет к другу, который заведует соцвосом, и наговорит на Ивана такого, что того с работы попрут... От сего неудачника в любви удалось отделаться только Наталье, которая "доверительно сообщила" ему, что ее брат, если его вывести из себя, может запросто убить человека. Тот струсил и скрылся.

А работа?.. Считать барахло!.. Самый значительный момент - беседа об онанизме. Вот как было дело. Воспитанники детдома подрастают, созревают и, естественно, начинают онанировать, как все воспитанники закрытых учебных заведений, солдаты, монахи, заключенные и почти все подростки и юноши. Но женщины-воспитательницы, узнав про это, приходят в ужас (и было от чего: в соответствии с нравами закрытого учреждения, парнишки онанировали коллективно, массово и публично самоутверждаясь) и просят единственного мужчину-завхоза "подействовать". И он приходит к воспитанникам в предотбойный час, когда те уже собирались-заголялись, приуготовляясь, и читает им краткую

 

лекцию на тему, что-де тот, кто мастурбирует, не сможет потом никогда в жизни овладеть ни одной женщиной. Подростки цепенеют от столь трагической перспективы остаться пожизненно импотентами. Дикий вопль: "Чего же этого нам раньше не сказали!!!" На какие-то дни на кое-кого сия далекая от научности, но эмоциональная лекция повлияла. Но ведь не может удовлетворить 21-летнего юношу, любящего книги и мысль, такое прозябание. Он бьется в поисках выхода.

Тут, в Царицыне, выйдя из-под защитного крылышка чеки, он стал "человеком на общих основаниях", т.е. никем. В стране безработица, и он, будучи беспартийным и не членом профсоюза, не имеет никаких преимуществ в получении работы. Он хочет учиться, но для борьбы с непокорными интеллигентами мало что выслали только что целый пароход профессоров из Петрограда, но и допускают учиться исключительно "по классовому признаку", т.е. "детей рабочих и трудовых крестьян". У Щербакова же в метрике - сын мещанина, и вся родня сплошь из торговцев (двоюродный брат Федор Зотов, уцелевшие Лихушины). Кое-кто из них за это времечко нэпа применил свою торговую смекалку, разжился капитальцем и вновь завел себе дело, умелой рекламой и первосортным товаром зазывая к себе в лавку. Этот путь Щербакова не манил. Он знал:

"Это ж очень плевое дело, если бы Революция захотелось со счетов особых отделов эту мелочь списать в расход," -

знал и ПРИВЕТСТВОВАЛ такую возможность "списать". Путь учиться - ему закрыт. Реальной и почти неизбежной представала одна дорога - под тот мост, описанный Пильняком в "Красном дереве", куда сбирались "истинные коммунисты-ленинцы", храбро истреблявшие буржуев в Гражданскую, а в нэпманской стихии оказавшиеся не у дел. Под мост, где ночевали в асфальтовых чанах, оборванные и голодные, и у костра обсуждали, как надо было делать Мировую Революцию, где они дали промашку и позволили "перерожденцам" увести Пролетарскую Революцию в буржуазный тупик... Сестра Ивана пройдет - чуть в видоизмененном виде - сей крестный путь ("Впереди - Исус Христос"). Мощный заряд здоровья и живучести не дал Ивану ступить на эту тропу отчаяния и всегрызущего озлобления.

Но и оставаться по-прежнему невозможно. Препятствием к учебе служит беспартийность? Ну ладно, с волками жить - по-волчьи выть, вступлю я в эту партию. Конечно, веры ей уже никакой нет. Вижу я прекрасно, что за проходимцы и уж заведомо далекие от идейности не то что позатесались в нее, но и заняли в ней отвественные посты (следует длинный перечень имен знакомцев, встречавшихся на жизненном пути; я этот перечень опускаю). Но ради куска хлеба - вступлю. Он начинает собирать рекомендации для получения "охранной грамоты" - талисмана советского бытия - парткнижки:

"Подателя сего тов. Щербакова знаю по совместной службе в Полит-Бюро Донецкого округа как хорошего преданного делу революции работника и считаю полезным иметь его на службе в органах милиции и вполне подходящим для работы в таковой. 27IV-23 г. (подпись, пришедшаяся на самый сгиб документа неразборчива)

Подтверждаю член Р.К.П.Б. билет № 40803 Зинягин.

Подписью т. Зинягина удостоверяю. Печать финансового инспектора 1-го участка Ростова-н-Д., подпись его."

 

"Поручительство.

Даю настоящее в том, что я тов. Щербакова знаю как человека честного и благонадежного так служили вместе в управлении Д.О.Г.П.У. в что и рекомендую. Член Р.КЛ.(б) с 19 г. парт. б. № 435786 Евгений (фамилия нрзбр.)

Этим исписан с обеих сторон один листок. На другом огрызке бумаги с четверть машинописного листа:

"Преданную революции 1 1/2 г. службу т. Щербакова в Донец. П-Бюро на долж. пом. уполномоч. и 2 г. в В.С.Р.В.Т. вонследом удостоверяю: Зинягин Т.Г. член РКП(б) № 408803.

Подпись т. Зинягина удостоверяю. Печать фининспектора.

Чл. РКП(б) бил. № 08802 И.Линев или Лещев.

Подпись тов. Лещева удостоверяю. За секретаря (нрзбр) РКП(б) (подпись нрзбр) печать Городского районного комитета Ростово-Нахичеваньской организации РКП(б). 12/IV 23 г."

Вот изорванный оберточно-обложечный синий лист, на котором синим же чернильным карандашом написано приблизительно (ибо трудно разобрать каракули) следующее:

"Рекомендация.

Знаю т.Щербакова Ивана с 1920 г. Происходит такой т. из мещан (это слово написано поверх "крестьян") бедняк проживал в Усть-Бузулуцкой. Во время службы вместе в Красной армии приходилось вместе участвовать на дандах ... опыт политической работы имеется ... можно работать в этой области... 28ЯУ 23 г.

Подпись члена РКП(б) Прибыловой Анны Савельевны ячейка второго райкома подписью и приложением печати удостоверяется. Стершаяся печать."

Вот без даты и с оборванным краем, но уже чернилами:

"Знаю т.Щербакова Ив. с 1920 как работника честного, служащего делу революции, доказательством чего может служить его пребывание в РККА с 1919 и многократное участие в борьбе с бандитским шайками. В этой области, а также и вообще... Власти т.Щербаков достаточно доказал свою преданность и честность, свою бескорыстную работу революционера, дающее основание рекомендовать его для работы в ГНУ и т.д.

Член РКП(б) с 19/I 20 г. б. № 222403 фамилия нерзбр.

Подпись Члена РКП(б) Ф.Дмир... удостоверяется. Печать."

Узкая полоска, убористо исписанная опытной рукой:

"Знаю тов. Щербакова Ивана как выходца из бедной семьи, рано лишившегося своего отца находясь в средней школе его освобождали от платы за право учения и давали утренний завтрак (что давалось самым неимущим ученикам). Находясь с тов. Щербаковым в 1919 году в Красной Армии I Хоперском Каз. полку я видел его всегда стойкого, энергичного выдержанного товарища. После откомандирования из Армии Политотделом 36 дивизии тов. Щербаков весь уходит в

 

работу Хоперского Окружного Ревкома (Информ.-инстр... ) и рекомендую его для вступления в ряд ВКП.

Член РКП б. № 222305 с 1/III 1920 года Москов. Орган. Баум. р. 1924 года 20 марта. Георгий Кошкарев.

Собственноручную подпись члена РКП(б) тов. Кошкарева удостоверяю. Отв. секретарь ячейки РКП(б) Рабфака им.Калинина Подпись. Печать Рабфака."

Но вмешалась случайность - философам и мистикам известно, что судьба проявляется через случайное совпадение обстоятельств. Когда на том же заводе, детским домом которого завхозничал Щербаков, партсобрание обсуждало: принять - не принять Щербакова в ряды ВКП(б) (помните "300 000 от станка горячих - это наш Ленину партийный венок"?), один вдруг проявил осведомленность: это который Кошкарев рекомендует тебя в партию? Который в Москве выступал в защиту оппозиционеров?! Выяснилось, что тот самый - ведь друзья у Ивана, как и он сам, все время искали истины и отстаивали собственное мнение, т.е. не шли с большинством. Щербакову отказали в приобщении к кормушке.

Так он и остался беспартийным завхозом. А собранные им рекомендации бесполезным хламом валялись среди его бумаг. Ведь из чего слагаются архивы? Из того, что не пригодилось, не сработало в жизни. Кабы эти рекомендации были приняты, они попали бы в партархивы и не остались бы в личном архиве моего отца. Поэтому самое важное, сыгравшее свою роль в судьбе, обычно никак не отражается в сохранившихся бумагах, а историкам достаются лишь документы, отражающие несостоявшиеся намерения. Поразительна и другая сторона этой мысли. Каким образом у моего отца уцелели свои бумажки, если его мотало с места на место, нигде он не оседал, уходил в новый путь с чемоданчиком, вещей не заводил? Видно, много душевных привязанностей вложил он в те годы своей жизни...

Тем временем шла жизнь - и любовная, и служебная, и мыслительная, и внешняя. С Катериной Иван расстался, появилась Таисия Лукьянцева. На службе остался тем же, сменив только, кажется, номер детдома. Зато познакомился с анархистами. Настоящими, идейными кропоткинцами. Приветствовавшими в свое время Октябрь, храбро дравшимися против Деникина и Колчака, но не принявшими "диктатуры пролетариата", скорбевшими из-за победы государственной формы социализма. Ведь анархизм - это одна из трех основных форм социалистической мысли. Исторически, по-видимому, первая. Годвин, Прудон, Бакунин, Кропоткин, Гильом считали, что необходимо революционное насилие над буржуазией, дабы свергнуть ее гнет, после чего рабочий класс САМ СОБОЙ устроится в вольные федерации производителей, без государства, без принуждения, без капитала и собственности. Другая форма социалистической мысли ассоциировалась с именами Маркса, Плеханова, Ленина, Троцкого: революционный переворот необходим, но взамен свергнутого государства надлежит создать свое коммунистическое государство, которое, правда, со временем отомрет (и при коммунизме никакого государства, бесспорно не будет - последний раз советский журнал "Коммунист" провозгласил этот тезис об отмирании государства в апреле 1958 года, критикуя проект программы Союза коммунистов Югославии), но которое в форме диктатуры пролетариата надлежит ПОКАМЕСТ изо всех сил крепить и крепить (очевидное противоречие в такой постановке вопроса именуется ДИАЛЕКТИЧЕСКИМ и животворным). Третья, нереволюционная модификация социализма, допускающая возможность мирного перехода к социализму-коммунизму,

 

равно презиралась и коммунистами, и анархистами¹⁸⁵. С этими - социал-демократами - мой отец вроде бы не встречался до 1958 года, когда попал в лагерь. Некоторое представление о стиле мышления анархистов даст цитируемая ниже (частично) Декларация Анархистов Подполья от 29 сентября 1919 года:

 

"Угнетенные всех стран: рабочие, крестьяне, солдаты, женщины и дети!

Свободолюбивые творцы новых ценностей: изобретатели, мыслители, поэты!

Все, стремящиеся к свободе, справедливости, предоставлению каждому человеку наилучших условий его всестороннего выявления и развития!

Все, кому тесны рамки современного строя угнетения и унижения, кому претит издевательство человека над человеком и реки крови, и стоны насилия, производимые современным государством и капиталом, - всем вам шлет свои братский привет и призыв Всероссийская Организация Анархистов Подполья!..

За чрезвычайно краткое время Россия пережила переход от самодержавия к буржуазной республике, к социалистическим министерствам говорунов и подошла к социалистической революции. ... Возмущенные, голодные рабочие и крестьяне совершили октябрьский переворот во имя всеобщего Братства народов и Свободы.

Увы, кричавшие об этих высших заветах человечества, возмущавшие рабочих против смертной казни, эксплуатации и войны большевики, - ныне царствующая самодержавная коммунистическая партия, - воспользовавшись доверием рабочих, захватила всю власть в свои руки, насадили чрезвычаек (охранников), отняли у трудящихся все их завоевания, все фабрики, заводы, земли и расстрелами, голодом, пытками и всеми орудиями полицейского гнета задавили всякое право человека, всякую свободу, всякую независимость. Арестовали, расстреляли и разогнали всех революционеров Октября, превратили Советы и Правления производственных союзов в своих лакеев, задушили всякую мысль и, установив рабовладельческий строй, превратили всех в безгласных, бесправных рабов, и сами, завладев фабриками и заводами хлебом и веем, чем владела буржуазия и чем можно владеть, - стали неограниченно властвовать. ...

Наши главные задачи заключаются:

в организации нового безвластного общества,

помощи всем угнетенным всего земного шара в деле освобождения от власти капитала и государства и

в создании мировой конфедерации труда и развития.

Окруженное со всех сторон государственниками, белыми и красными, безвластное освободительное движение победит, когда все угнетенные сольют все свои усилия в одно целое. ...

Долой всякую власть - источник угнетений!

Долой ложь государственного социализма, диктатуры пролетариата и других диктатур!

Долой гнет капитала!

Все богатства и блага, находящиеся в распоряжении человечества, для всех на одинаковых основаниях! ...

Долой принудительные группировки государства: коммуны, школы, казармы, принудительные армии и т.д.

 

Да здравствует мировое объединение всех угнетенных против угнетателей! Да здравствует Всероссийская Конфедерация Труда! Долой Совнарком с Комиссариатами! Да здравствует анархия!

Всероссийская Организация Анархистов Подполья."

 

(Этот манифест я цитирую по изданной в СССР издательством Коммунистического университета им.Свердлова книге, а по какой - не напишу, дабы ее не изъяли из библиотек.) Насколько считались с анархистами большевики, видно из такого эпизода. Издавшие сей манифест анархисты совместно с Д.А.Черепановым взорвали в Москве, в Леонтьвском переулке, в 1919 году пленум ЦК, когда был убит секретарь МК В.Загорский (Лубоцкий), тяжело ранен кандидат в Политбюро Н.И.Бухарин и мн. др. Так вот, когда Черепанова арестовали, то он признал, что руководил актом (взрывал и взрывать буду), но его не только не расстреляли, а снабдив средствами, послали в Сибирь на борьбу против Колчака!

Особенно заметной силой в России 1919-1925 годов являлись анархо-коммунисты - последователи Петра Алексеевича Кропоткина. Приведу три разнородных доказательства этого утверждения. В 1924 году анархисты отмечали некий юбилей Кропоткина - и генеральный секретарь ЦК ВКП(б) счел необходимым самолично присутствовать в своем белом кителе на этом собрании товарищей из другой партии. Другой факт. Мне известны внушительные примеры пропагандистской вербовки в ряды анархистов как раз в эти годы, например, Александра Владимировна Квачевская, мать Льва, Ориона и Джеммы Квачевских, сохранившая с 1921 года до семидесятых годов свои анархистские убеждения (примкнула к ним 17-летней девушкой, а пережила десятилетия ссылок и лагерей!). Наконец, третий факт: ни одна политическая партия (ни социалистические, ни буржуазные, ни монархические, ни оппозиционно-коммунистические) не имела в СССР своего легального издательства после 1922 года: а анархисты при музее Кропоткина в Москве имели бесцензурное и вполне самостоятельное издательство, функционировавшее даже в 1930 году (хотя РАСПРОСТРАНЯТЬ публикации этого издательства государственные органы - "Союзпечать" - отказывались, наподобие того, как сейчас обстоит дело с изданиями Московской Патриархии). Из этих фактов два бесспорно повлияли на моего отца: присутствие Сталина на юбилее Кропоткина и существование издательства Музея Кропоткина, а два других могли повлиять опосредованно.

Анархизм предоставлял возвышенным душам великолепный путь отступления перед лицом неколебимых фактов: можно было сохранить все идеалы молодости, те идеалы, ради которых ставил на карту и собственную, и чужую жизни, из-за которых отверг привычный уклад. И которые, увы, однако не реализовались. Напротив, попытка реализовать их, вроде бы лишь усугубила гнет. Так вот, все крайне просто и понятно: это всего-навсего очередное поражение социалистической революции! Как 18 марта 1870 года провозглашенная Парижская Коммуна пала, не успев осуществить своих анархистских идеалов из-за насилия штыков версальцев, так и 25 октября провозглашенная Октябрьская Коммуна пала из-за ошибочного выбора ГОСУДАРСТВЕННОГО пути развития, убившего анархистские идеалы изнутри. В этом смысле говорили, что с подавлением Кронштадта в 1921 году "умерла, едва народившись, Советская власть". Но

 

дело анархо-коммунизма неизбежно-де победит. При третьей попытке человечество учтет ошибки и первой, и второй неудач. Так думалось многим.

Все эти идеи развернул перед Иваном Щербаковым новый его царицынский знакомый Иван Лукьянцев и, ошеломленный их бесспорностью и мощью, Щербаков на всю жизнь сделался приверженцем анархо-коммунизма Кропоткина.

Само собой, как обычно у Ивана, началось с резкого неприятия и едва ли не ссоры. У Таисии он встречался с ее старшим братом, плотником по профессии. Был он уроженцем села, расположенного верст на 5-20 севернее самого города Царицына (Латашенка? Винновка? Ататовка? Томилино?), было под тридцать, в гражданку он не только храбро дрался против белых, но даже был местным руководителем, считался славным революционером и к моменту встречи с Иваном Щербаковым состоял членом губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. И сколь ни далеки от политики был обстоятельства встречи, в те дни невозможно было встретиться двум молодым людям, чтобы не вопросить: "Како веруеши?"

Вопрос прозвучал, что-то было сказано в ответ, и чуткий слух Щербакова уловил:

— Ба, да это же анархизм! Давно отвергнуто наукой!

Из энергично читаемых им советских брошюр он твердо усвоил, что

"Хотя конечная цель анархизма - уничтожение всякой власти и эксплуатации - есть конечная цель у всякого коммуниста-марксиста, но этим и ограничивается все сходство между анархизмом и коммунизмом. Даже Бакунин, который считал Маркса своим учителем, не изжил идеалистических элементов в своем мировоззрении и особенно в практической политике.

Анархизм чужд марксистского историзма и диалектического метода и ко всем событиям применяет лишь метафизико-идеалистический критерий, при котором политические понятия (напр., государство, власть, партия) превращаются в абсолюты-фетиши. Поэтому в практической политике анархизм не может разобраться.

Многие анархисты это поняли и примкнули к коммунистическим партиям, как в России, так и за границей. Но чтобы избежать уклонений в ошибки анархизма, его надо внимательно изучить¹⁸⁶, поняв как его положительные, так и отрицательные стороны."

И, разгорячась, стуча кулаком по столу, Щербаков накинулся на Лукьянцева, словно учитель на нерадивого школьника. Но тот отбивался:

— Да вы что, читали самих-то анархистов? Кропоткина? Бакунина?

— Вот еще, стану я читать Бакунина, который царя признавал!(Марксоподобная историография усердно распространяет миф, будто бы Бакунин из трусости покаялся царю, всех продававши. Естественно, что столь нечистоплотный человек затеял бороться против светоча науки и революции - Маркса.) Но Лукьянцев продолжает перечисление имен, доходит до заграничных и останавливает красноречие Щербакова именем Элизе Реклю. Эту фамилию прославленного географа он знал хорошо, не опороченною ничем. Известие, что такой ученый был анархистом, заслуживало, как минимум, проверки. Кроме того, хоть он и не

 

сознался Лукьянцеву, но ведь ничего и никого из самих анархистов он и в самом деле не читывал (тем ожесточеннее доказывая сплетнями о личностях авторов свое право не читать их), и его совесть, ищущая истину, была смущена этим обстоятельством.

— А где их достать? - хмуро буркнул он.

— Да в библиотеке они есть.

В самом деле, тогда в библиотеке были не только книги по анархизму, названные Лукьянцевым, но значился целый раздел "Литература по научному анархизму", чем Щербаков был окончательно сражен еще до приступа к самим книгам. Прочтя же сами первоисточники, Щербаков железно пришел к выводу, что все сочиненное о них советской пропагандой, - сплошная ложь, и начал покорно внимать Лукьянцеву. Тот, будучи причастен к властям (хотя, как сам он мрачно острил, все его обязанности и права в губсовете сводятся к подниманию руки "за" любое поставленное губисполкомом на голосование предложение; он даже язвительно предлагал одной московской комиссии обзавестись в сих целях куклами), знал и реальные факты и сплетни из той сферы, о которой Щербаков не имел сведений: такой-то нарком пьянствовал там-то; там-то была забастовка, губком ее запретил, а комиссия из Москвы поддержала рабочих и обрушилась на губком; и т.п. Как у большинства анархистов, характер Лукьянцева был неуступчив и демонстративно откровенен, коли речь о политике. Чинят они, плотники, старое здание губкома. Приезжают на автомобилях члены губкома и, вынужденные валяющимися досками и бревнами, выходят задалеко и пробираются гуськом. Иван же Лукьянцев с высоты своих лесов орет им: "Вон они, новые господа, пошли! Приходится своими ножками топать, туды их растуды!" губкомовцы лениво и беззлобно отругиваются. Вступают в симфонию другие рабочие. Гогот и насмешки делаются нестерпимее, губкомовцы чуть не бегом спотыкаются, чем подстегивается веселье.

Назавтра Лукьянцева приглашают в ГПУ и вчиняют обвинение в 58-10 - антисоветская агитация и пропаганда. Чекисты - все знакомые, все свои парни, земляки с одного села, товарищи по Гражданской войне. Попросту, по-свойски внушают ему:

— Да ничего тебе не будет. Только брось разговоры свои, и прекратим дело. Там этот хрен потребовал, сами бы мы тебя трогать не стали, знаем же, что ты не враг. Вот, на, подпиши, что прекращаешь разговорчики.

— Я от своего не отступлюсь! Сказано - они новые господа, господа и есть! Я революцию делал не для того...

— Ну, не отступишься, получишь свои десять лет!!

— И получу, и не побоюсь, жандармы вы!!!

— Ах, так!

И сгинул Лукьянцев в весну 1925 года... Помнит ли кто этого "диссидента"? Вот Щербаков Иван упомнил...

Так протекала внутренняя, идейная жизнь Ивана. Вовне же тоже вершились изменения, не столь заметные и не сразу внятные, но кардинальные. Если в 1923 году в Царицыне еще встречалось такое наследие революционно освободительных лет, как общество "Долой стыд" (участники принципиально разгуливали и даже разъезжали в трамваях нагишом, ибо считали одежду буржуазным предрассудком; милиция не преследовала их, так как общество было официально зарегистрировано), то уже в апреле 1924 года прокатились большие торжества-празднества в Царицыне в связи с награждением города Орденом Красного Знамени за заслуги и героизм в Гражданскую войну. Они, перекатываясь из собрания в

 

собрание, послужили дорожкой, по которой к апрелю следующего, 1925 года, город переименовали по фамилии его "наиболее геройского защитника, мудрейшего из организаторов обороны" - товарища Сталина. Правда, сколько помнит Щербаков, никто из местных царицынцев (с которыми он нарочито беседовал на эту тему) не помнил имени Сталина; все знали другое имя - Минин. Но Минин - не член Политбюро ЦК, даже не член ЦК, к тому же, как вскоре выяснилось, склонен настаивать на правде, невзирая на то, что далекие от истины высказывания легче помогают разоблачить и уничтожить оппозицию, вредную всей партии. Поэтому Царицын не стал Мининградом, а, напротив, как сказано в Энциклопедии, "Минин с 1927 г. отошел от общественной деятельности".

Одновременно с переименованием Царицына в Сталинград шла ожесточенная борьба с культом личности. Когда Орджоникидзе произнес: "Борьба с культом личности", - все не переспрашивая поняли, о чьей личности говорено. Ивану тоже довелось быть очевидцем одного из проявлений этой борьбы. В его завхозном хозяйстве был громадный портрет Предреввоенсовета Республики Троцкого (видимо тиражированная копия прославленной картины Юрия Анненкова). Впечатляющее, надо сказать, полотно, и Троцкий на ней производит именно то впечатление, ради коего он только и жил: Демона, чей взор парализует врага; Гения, который знает, как реализовать свои планы; Вестника разрушения старого мира. На фотографиях же Троцкий выглядит куда как гнуснее и убоже. Да, так вот в 1925 году портрет сей унесли. Много тогда бюстов и портретов повышвыривали из казарм и публичных присутствий. "Ибо культ личности чужд марксизму-ленинизму". Не раз поминавшийся Кошкарев вылетел из ВКП(б) за пристрастие к оппозиции. И сам Иван Щербаков ощущал себя оппозиционером, т.е. видел в них больше правды, искренности, нежели в казенных защитниках "генеральной линии". И, естественно, став на позиции анархизма, он не мог признать "построения социализма в одной стране".

Неудача со вступлением в правящую партию не помешала ему осенью уже после начала учебных занятий, ближе к зиме, поступить на рабфак; в заверенной печатью анкете это заведение зовется "Школой повышенного типа губполитпроса". Она давала образование, которое в ту пору считалось средним, т.е. необходимым и достаточным для поступления в высшее учебное заведение. Имела она то преимущество, что кончавшего она сама КОМАНДИРОВАЛА в вуз. Хотя откомандировывали, т.е. давали путевку, мало считаясь с желаниями своего выпускника, исполняя разнарядку (в зависимости от "наполняемости вузов"), тем не менее, такая путевка имела абсолютную ценность. Ведь попасть в вуз без нее было практически невозможно (эта система называлась "Внедрение планового начала в дело обучения"). Кроме того, для толкового человека практически безразлично, в каком вузе получать высшее образование. Ибо ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ - это не конкретная специальность, приобретаемая и обозначенная в дипломе, а совокупность навыков слушания, чтения, общения, выступления, поисков истины, неудач и достижений - словом, культуры. Это - право молодому человеку 4-5 лет не зарабатывать себе на жизнь, не заводить семью, а думать только о науке, о системе идей, терминов, слов. Вуз - это последовательность все выше располагаемых планок, которые надо перепрыгнуть, не задев. И все равно в глубинной сути, из чего сделаны эти барьеры: из физики, из истории, из остеологии,

 

из деталей машин, из пермско-юрских отложений, из каллиграфии, иероглифики или из чего иного¹⁸⁷.

Щербаков поступил сразу на последний курс, мгновенно начал блистать знаниями (исключая математику, в которой не силен всю жизнь) настолько, что начальник политпроса Федосеев стал поручать ему проводить вместо себя занятия с рабфаковцами: я-де потом проверю, чему ты их учишь. Федосеев был культурный человек и подпольный большевик. Дорвавшись до учения, Щербаков накинулся на книги, глотал их, сопоставлял, ища истины. Не счесть, сколько пухлых томов Покровского, Бухарина и иных "последних слов современной науки" проштудировал он, благо издавались сии творения тогда массовым тиражом, практически бесплатно. Он не просто читал и запоминал. Еще до рабфака, прочтя язвительные нападки Ленина на Богданова в пресловутом "Материализме и эмпириокритицизме", Иван озаботился добыть "Эмпириомонизм" самого Богданова и сличил и манеру цитирования и качество понимания. Сравнение вышло не в пользу Ленина (как у всех людей, утруднявших себя этим сравнением). Но сейчас, отойдя от всех этих сравнений и сопоставлений, грустно вздыхается, что одаренный ищущий философской мудрости юноша варился в соку этих, с позволения сказать, писателей. Не удивительно, что чем более сам он отодвигался от тех лет, тем величественнее выступал из-за всех этих пригорков чистейший и святейший Петр Алексеевич Кропоткин. А к его семидесяти годам еще величавее поднялся прочитанный еще гимназистом и напрочь позабытый на полвека Лев Толстой, тоже анархист.

В марте 1925 года Иван уволился из детдома. На хлеб он себе зарабатывал примерно такими промыслами:

 

"пролетарии всех стран соединяйтесь!

Р.С.Ф.С.Р.

ОБЩЕСТВО

Друзей Беспризорного Ребенка

Сталинградский губернский

КОМИТЕТ

11 августа 1925 г.

№ 769

Сталинград н/В

телефон № 3-20

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Настоящее выдано тов. ЩЕРБАКОВУ Ивану Гавриловичу в том, что он действительно является Агентом Сталинградского Губкомитета О-ва Друзей Беспризорного Ребенка и командируется в Усть-Медведицкий округ по распространению лубков, ценой 50 коп., "Конституция СССР" - ценой 1 рубль,

Тов. Щербакову доверяется получение сумм для ГКОДБР, следуемых за распространение им поименованных "Конституций СССР" и лубков. Просьба ко всем советским, партийным, профессиональным учреждениям и организациям оказывать тов. Щербакову всемерное содействие в исполнении изложенных на него заданий.

Изложенное, а также образец подписи тов. Щербакова ... подписями и приложением печати удостоверяется.

Ответств. Секретарь Козловцев Уполномоченный Шатохин

 

Круглая печать общества с изображением тощего падающего дитяти. Прямоугольный штамп "Прибыл в ОИК УМО "20" августа 1925 г. и зарегистрирован под № 769. Секретарь ОИКа нрзбр."

Другими чернилами приписано от руки:

"Зарегистрировано в Упр. окрмилиции УМО. Зав. общ. п/о П.Волычев. 211/VIII-25."

К этому времени кончается всякое влияние сестры Натальи на Ивана. Та не выдерживала жизни. Уже свыше десяти лет она фактически стояла во главе семьи. Ее младшие братья слушались ее во всех сколько-нибудь значимых вопросах, ибо она была умнее, старше, словом - авторитет. Но вместе с тем жить ей делалось все сквернее, безысходнее. Одно дело шестнадцатилетнею девушкою бунтовать против старомодных, реакционных и вопиюще немодных взглядов отца, полностью принимая весь комфорт, неправильно заработанный отцом от неправильно устроенного общества. Другое дело - лишиться этого комфорта, но взамен получить высокий социальный престиж преподавательницы гимназии и жены такого же преподавателя, крепкого ладного мужчины. Иное дело - отрекшись от всего этого, нырнуть в святую воду Революции, свободной любви, свободы от материальных расчетов. Но вынырнуть довелось "при свете сбившихся иллюзий", что было несопоставимо ни с первым, ни со вторым, ни с третьим. Брошенная всеми любовниками (или бросивши их, что почти равноценно), обремененная дочкой, изматывающаяся на неинтересной и нервозной работе заведующей детским домом, материально абсолютно не обеспеченная, растерявшая и друзей, и веру, обманутая в самом великом - в ожидании Мировой Революции и в возникновении нового идеального общества, она начала психовать. Вот она запустила чернильницей в начальника соцвоса. Вот повздорила еще раз. Оглядываясь на себя, испугалась своих поступков. "Я боюсь, Ваня!" - призналась она. Посоветовалась с матерью, с братом. Отправилась в психбольницу. Осталась там. В ухудшающемся состоянии пролежала там около года и в приступе отчаяния выбросилась из окна в возрасте 31 года. Это - удалось. Дочь ее - Милица Евгеньевна, ныне Данилова, даже не успела запомнить облика матери - ей было всего шесть лет (последний раз и Милицу, "Милю" видел на похоронах отца). Это был тот год, когда перерезал себе вены поэт Сергей Есенин, когда застрелилась выдержаннейшая большевичка Евгения Бош (потому что ее бросил ее муж Юра Пятаков). И в своем последнем поступке Наталья Щербакова явилась человеком своего времени, плоть от плоти мятущегося века.

У Ивана исчез тот живой авторитет, который прокладывал ему на нравственной карте маршрут до сих пор. Как и его предки, Иван с Натальей были заодно с ищущим меньшинством своего времени, были богато одарены. Но сохранять нравственную чистоту в социальных поисках сделалось в начале XX века куда труднее, нежели в конце XIX. Наталья не выдержала надрыва. Иван оказался живучее, цепче и прожил долгую жизнь.

Еще один раз - с ужасом - вспомнил Иван о Наталье: это в 1949 году, когда он узнал, что меня заперли в сумасшедший дом. Мгновенно припомнилось ему, что его сестра умерла там, что его бабка, по семейной легенде, была сумасшедшая. "Вот оно, - вычислил он как генетик, - проявление наследственности!" Он припомнил и тех своих родичей по этой линии (от сестер своего отца), про неблагополучную судьбу которых

 

долетали до него обрывки известий. "Все сошлось!.." - падал он духом. Единственное, что позволяло ему не угасить надежду, было то обстоятельство, что по его вычислениям оказывалось, что подверженными такому "наследственному душевному недугу" должны быть исключительно лица женского пола (и то далеко не все). Но когда он узнал, что сумасшедшим меня определил комсомол, да еще на основе текста горьковского "Человека", он успокоился. А, взглянув мне в глаза, он, который видел безумные глаза своей сестры, понял, что ничего общего нет. Впрочем, из осторожности, дабы информацией не повлиять на мое поведение, он тогда ничего не рассказывал ни о своей сестре, ни о легендарной "сумасшедшей" "барской родственнице", ни о прочих подозрительных по психике случаях в нашей родне. Только когда ему перевалило за семьдесят, а мне за сорок - поведал. Впрочем, что он скрывал от меня, сына, в мои детско-юношеские годы, - об этом у нас будет еще долгий разговор.

Я же в безумии Натальи не усматриваю ничего генетического: время и ее место в волне событий были таковы, что могли свести с ума без помощи наследственности. Да и дочь ее, Миля, никогда не страдала психически, и оба ее сына. Но, повторяю, ни о чем этом я в камере не знал, а иначе пищи моему уму было бы столько, что, пожалуй, от одного страху я бы впрямь сошел с ума!