- 398 -

§ 5. Возвращение на материк

 

Ключ к отъезду - любовница Никишова; приезд вице-президента Уоллеса; регистрация брака; под Владивостоком; поезда во время войны; у разбитого дома в Ростове

 

Мать всегда помнила, что она ехала в Магадан на два года, до осени 1942 года, когда истекал срок контракта Щербакова. Но, конечно, осенью 1942 года не только Ростов, но и Нальчик были под немцем, и никто не знал, где он остановится... Попутно отмечу, что никогда ни в шутку ни всерьез, ни в виде хотя бы умозрительного абстрактного предположения ни от кого не слыхивал про возможность победы немцев. Что мы победим -было так же самоочевидно, как что после зимы наступит лето. Как бы хорошо ни складывались служебные условия Щербакова, он, как и мать, не располагался оставаться на Колыме до конца жизни. И с Ларой он не спорил, когда она требовала уезжать. Да, но куда? Да, но - как? Ведь кроме "куда" (при разбомбленном Ростове) было здоровенное КАК. С Колымы, как я писал, никого ни за какие коврижки с начала войны не выпускали.

В этих условиях рыпаться было трудно. Мать пыталась воспользоваться хорошими отношениями с бывшим директором моей школы Лебанцевым, который повысился до завгороно, но бесполезно -мелкий это пост для решения таких вопросов. Отец пытался действовать через своих начальников и знакомства в начальстве - ничто не работает. К секретарше Никишова и соваться нечего: не принимает таких рапортов. У Зои были знакомства - буксуют. Попробовали по медицинской линии. Врачи подтвердили, что у Л.М.Пименовой бронхиальная астма, для излечения которой необходима перемена климата. Что у ее сына Р.Пименова - двусторонний гнойный отит, при котором мальчик нуждается в более теплом и сухом климате. Но такие справки весили не больше веса бумаги, на которой они написаны, а выдумать серьезные, грозящие жизни заболевания врачи не смели, да их бы не осмелились и попросить. Надо сказать, что взяточничество в Магадане тогда начисто отсутствовало. Либо услугу оказывали, либо нет, но ни о какой мзде речи не могло быть. Единственный известный случай коррупции в Магадане таков. Врач оказал профессионально-канцелярские услуги группе зека или бывших зека, за что те отблагодарили его несколькими экземплярами продовольственных карточек. Примерно через полгода они с карточками же и сгорели - фальшивые. Они, расколовшись, назвали врача, который, мол, выдал им справки, освободившие их от работы, у того сделали обыск и обнаружили неизрасходованные карточки или их остатки. Он получил десять лет. В Магадане тех лет котировалось "хороший" ты человек или нет, а не деньги.

И тут раз Ваня встречается с любовницей Никишова. Самому Никишову было лет под пятьдесят, ей - тридцати не было. До Никишова она путалась со многими, порой ее звали проституткой. Работала она мелкой служащей в кулинарном отделе. Никишову она сделалась стабильной любовницей, он ее не менял на других. Конечно, у него была жена и двое детей. Ваня познакомился с нею за пару лет до того, когда она с Никишовым еще не сошлась или же это еще не было тайной между ними двумя. Оказал ей какие-то некрупные ветеринарные услуги тогда. Во избежание кривотолков подчеркну, что никаких амурных отношений между ними не было. Произвел на нее хорошее впечатление, может быть, тем, что не осуждал за ветреное поведение.

 

- 399 -

Встретившись с нею теперь, в ранге общепризнанной любовницы Никишова, он излагает ей просьбу: помоги, уговори своего Ваню, чтобы он меня отпустил на материк. Ты же ведь женщина, понимаешь про детей, а у меня сын гибнет здесь от климата. Подействуй на него. Она пококетничала, что-де ее Ваня запретил ей с ним разговаривать на служебные темы, тем более - касательно выезда на материк. Ничего даже не обещала. Но через несколько месяцев влияние ее неожиданно сработало. Причем в отчаянной ситуации: не надеясь уже на нее, Щербаков пристроился к кампании по сокращению штатов и подвел всю свою лабораторию, включая себя, под это сокращение. Велось же это сокращение с начальственной задумкой направить сокращенных на трассу. Но Щербаков рассудил, что с больной семьей - не пошлют. Что уже осознали ненужность ветеринаров, что лошади как транспортное средство уступили студебеккерам. Словом, рисковал здорово. И когда уже был почти подписан приказ о направлении его в оленеводческий совхоз, внезапно его тезка Никишов велел направить его во Владивосток в распоряжение тамошнего Управления ГУСДС.

Приказ о нашем направлении на материк был издан еще в феврале 1944, но, во-первых, еще не открылась навигация, а во-вторых, родители порешили задержаться, пока не кончатся переводные испытания у меня и я не перейду в VII класс. Благодаря этой задержке, к главе моей прикоснулась длань вице-президента Соединенных Штатов Америки.

Сей жест предвыборной кампании Генри Уоллеса (Непгу \Л/аИасе) состоялся при таких обстоятельствах. Он был вице-президентом 1940-1944 срока при президенте Ф.Рузвельте. Не знаю, был он подобно Ф.Рузвельту толковым и энергичным в вопросах внутренней политики США, но в вопросах судеб других стран он был, как и Ф.Рузвельт, жестким, бессовестным и эгоистичным боссом из Таммани-холла, прикрывающим сию суть радикальной терминологией с красноватым душком. В 1944 году он в рамках лидерства демократической партии соперничал с Гарри Трумэном на предмет выставления кандидатуры на срок 1944-1948. И, в частности, он решил доказать американским избирателям, что годится в вице-президенты хотя бы потому, что умеет находить общий язык с коммунистическими и полукоммунистическими союзниками: с Россией и с Китаем (в последнем часть была под Мао Цзе-дуном, а часть - под Чан Кай-ши, тоже строившем "светлое будущее", но иначе называвшееся). Поэтому в мае он предпринял поездку по прилегающим к США областям СССР: Магадан, Хабаровск, Владивосток, - и в Китай. Сопровождал его шеф военной информации Оуэн Латтимор232. Ну, с этим все ясно: еще в 1938 году он восхвалял как триумф демократии и правосудия московские процессы, в частности, описанный в начале §3 процесс Бухарина - Рыкова. А в 1968 году Латтимор продолжал считать себя правым в восхвалениях Советского Союза233. У Уоллеса же не было таких стойких политических убеждений. Ехал он, как сказано, из предвыборных соображений, но магаданским властям он вырисовывался как грозный ревизор. Можно было бояться и его собственного взгляда: высмотрит, а потом своим капиталистам расскажет, - и досмотра сопровождающего от советского правительства при этом визите.

 


232 В литературе упоминается, будто бы Окладников (академик) встречался в 1944 году в Якутске "с ученым-этнографом О.Латтимором". По моим сведениям, Латтимор и Уоллес в Якутск не заезжали.

233 Правда, Маккарти не сумел ДОКАЗАТЬ суду, что Латтимор - ПЛАТНЫЙ советский шипон. Но ведь и при рассмотрении дела полковника Абеля двое из пятерых американских судей провозгласили, что доказательства его шпионажа юридической силы не имеют, поскольку получены с нарушением процессуальных норм.

- 400 -

Кстати, почему ни Молотов, ни какой-нибудь его зам, ни хотя бы посол Литвинов не выехали на Колыму встретить Уоллеса? Тут сработала ведомственная подчиненность: Колыма и Приморье ПРИНАДЛЕЖАЛИ Берии, и никто из других членов Политбюро или их присных (кроме Сталина, но тот был туг на подъем) не смел появляться на этой территории, где первый тост пили за Берию, а за Сталина - второй. Сам же Берия, глава НКВД, явно не годился для официальной встречи с вице-президентом. Поэтому Уоллеса принимали не по рангу. Но местные власти обоснованно могли ожидать кого-нибудь из Москвы до самой последней минуты. И вот началось торопливое превращение Магадана в потемкинскую деревню.

Как снабжался Магадан во время войны? Только посредством Соединенных Штатов. С 1941 по 1944 год (как дальше, не знаю) хлеб в Магадане был исключительно американский - противный, белый, невкусный. Черный хлеб выдавался только беременным по медицинской справке, в размерах 30-40% хлебной нормы. Сахар - американский. Молоко (сгущенное, ибо натуральное пили редкие счастливцы вроде меня) - американское. Яичный порошок. Свиная тушенка. Словом, ВСЕ продовольствие шло из Америки. Японцы, правда, топили американские корабли, иногда топили и шедшие под советским флагом, объясняя, что корабль-то американский (и впрямь, кажется, все советские корабли этого бассейна были произведены в США и в разное время куплены-подарены-списаны Советскому Союзу), отличить в темноте и из-под воды невозможно. За такой состав пищевых продуктов я ручаюсь, ибо всю еду в магазинах покупал я. В несколько меньших масштабах то же справедливо насчет промтоваров. От курток канадских лесорубов до мелочей курительного обихода234 - все шло из США. Но здесь снабжением я не занимался, опираюсь на всеобщие рассказы. Начальство - местное или из Москвы велели - взялось изобразить Колыму изобильной страной, не нуждающейся ни в чем иностранном. Говоря о НАМЕРЕНИЯХ, я, естественно, могу промахнуться. Такое намерение приписывали Никишову ВСЕ, с кем мне приходилось разговаривать о приезде Уоллеса - вот мой источник. Но я допускаю, что продовольственная помощь, оказываемая бесплатно, предназначалась американцами - и это могло быть обговорено письменными условиями - армии, прифронтовой полосе и населению, НЕПОСРЕДСТВЕННО пострадавшему от гитлеровского вторжения. Наличие ее следов в тыловом городе Магадане могло бы тогда вызвать скандал, подобно всемирному скандалу из-за того, что помощь АРА в 1921 году голодавшим жителям Поволжья была советскими органами самоуправно переадресована Красной Армии. Да и ПРОДАВАТЬСЯ в магазинах продовольствие, поставленное по бесплатной помощи, не должно было бы, а ДАРИТЬСЯ. В пользу этого предположения говорят воспоминания Уоллеса, по словам которого у него с Никишовым на одном из приисков состоялся такой диалог:

— А почему это на ваших золотодобытчиках американские ботинки, которые по условиям нашей помощи не предназначены золотодобытчикам?

— Ну, ведь ваша страна производила такие ботинки еще до того, как вы стали оказывать нам помощь. Еще в те времена партия таких ботинок была куплена нашим правительством за валюту.

 


234 Курьезная подробность. Спички были громадным дефицитом. Из США их не поступало. Я только один раз держал в руках американскую спичку и восторженно зажег ее о мостовую. Но отец, нуждавшийся как курильщик в частом огне, наладил "домашнее производство огня": кристаллы марганцовки, облитые глицерином, вспыхивают при малейшем нажатии. Я обожал эту пиротехнику. Зажигалок почему-то не помню, они возникают уже на материке.

- 401 -

Правда, из того факта, что Уоллес помнил про условия помощи и интересовался их соблюдением, не вытекает, будто Никишов непременно их знал. Но Берия или его советники Деканозов или Шария должны были знать. В какой форме Берия распорядился Никишову - вряд ли мы узнаем.

И за несколько дней до появления Уоллеса со свитой изо всех магазинов исчезли ВСЕ АМЕРИКАНСКИЕ ТОВАРЫ. Но магазины отнюдь не опустели, а, напротив, товаров в них появилось гораздо больше. Они оказались заполненными ТОВАРАМИ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО РУССКОГО ПРОИЗВОДСТВА. В одном из магазинов оставили жиденькую стопочку амерканского какао или чего-то подобного, рядом с которой высилась стопка посолиднее "Наша марка" и "Золотой ярлык". Откуда-то взялось советское сгущенное молоко, а драп так даже дореволюционный. Изобилие было неслыханное не только для военных лет, но даже для довоенных. Более того, даже в магазине последнего разряда, где отоваривались карточки освобожденных зека и мало кому нужных вольных, даже в нем срочно выкрасили прилавки и постелили настоящий ковер - не половик, а именно КОВЕР - во всю длину прилавка на пол. Это последнее обстоятельство говорит в пользу версии, что по крайней мере непосредственно ведавшее этим лицо, которому отдал приказ Никишов, в простоте душевной устраивал потемкинскую деревню ревизору, а не скрывал неправильно распределенную помощь.

В самый день хождения Уоллеса по городу - он был подвижен, как американский политический деятель из книжек - во всех магазинах ТОРГОВАЛИ БЕЗ КАРТОЧЕК. Надо пережить военные годы, чтобы понять, какой это шок: годами невиданные деликатесы и редчайшие промтовары даются без ограничений кому хошь по низким государственным ценам! Правда, действовал закон: опоздание на пять минут - под суд. Но все же население было разношерстным, было много переливчатых как ртуть, элементов, полублатных, так что нашлись успевшие попользоваться. Увы, ненадолго. Ну, которые купили еду и тут же сожрали, те выиграли. А вот которые польстились на костюмы и другие промтовары - здорово просчитались. Когда они вышли из магазина и отошли достаточно, чтобы американцы не заметили, у них бесцеремонно отобрали купленное.

Активное участие в подготовке к визиту Уоллеса приняла Зоя Михайловна Пименова. Ей было поручено срочно приготовить вице-президенту помещение. Квартира - или две объединенные квартиры - в нашем доме, но в другом подъезде были "освобождены от жильцов" и срочнейшим образом "облагорожены". Я тогда был слишком молод, чтобы оценить различные домашне-кухонные усовершенствования, внесенные в устройство квартиры, мне запомнилось только одно: художественная роспись стен и потолков цветочками-ангелочками. Зоя умела рисовать, и она вложила весь свой талант несбывшегося Сикейроса в настенную роспись. К слову, после выхода на пенсию она вернулась к живописи, с успехом выставлялась и имела даже персональную выставку в Ленинграде около 1980 года. Да, так после отъезда Уоллеса несколько высокопоставленных семейств дрались за право вселиться туда. Я же забегал в квартиру, покамест она преображалась, все время, пользуясь правом любимого племянника. В дни пребывания Уоллеса у нашего дома стоял милиционер, пресекая "неположенное" хождение.

Нас, школьников, стали готовить к приезду Уоллеса задолго, это я хорошо помню. Помню даже незамысловатые вирши, которые учил я:

Good morning, good morning, good morning, to you,

Good morning, good morning, we are glad to see you!

 

 

 

 

- 402 -

Мы должны были хором выговорить их, когда вице-президент войдет в школу. Но в последний миг пришел строгий запрет устраивать торжественную встречу в школе, "никаких приветствий!" Так что мы, "лучшие из лучших", выделенные ради приветствия, просто толпились на нашем высоком крыльце-трибуне, когда стройный, худощавый Уоллес в сопровождении двух таких же высоких, худых и очень молодых, как нам позже прошептали, полковников авиации, ослепительно улыбаясь, поднялся на него, потрепал мне волосы - какие они были тогда густые! - и, произнеся: "Good boy!" - вошел в дверь, увлекаемый директором и сопровождаемый Никишовым и кучей других грузных официальных лиц. Никишов был низенький.

Американцы - народ непоседливый, так что Уоллес быстро исчерпал крошечный городок и стал шастать по окрестностям. В книгах, упоминающих этот визит, пишут, будто бы он был на тех-то и тех-то сельскохозяйственных фермах, "в обычное время лагерях для заключенных, а на время посещения обслуживаемых переодетыми энкаведистами". У меня иная информация. Он действительно набрел на настоящих заключенных в одну из своих прогулок. А ведь если для русского начальства он был "ревизором", то для заключенных он был "вестником свободного человечества", "избавителем". Они годами страдали, голодали, мерзли, гибли, чаще всего абсолютно невинные в том, за что их осудили, и в барачных своих грезах жаждали дать знать "всему человечеству", на какое несправедливое существование они обречены. Иные даже рубили свои руки, пальцы, ноги и вкладывали их в идущие на экспорт товары - крабы, лес, золотой песок с припиской: "Вот до него нас довели! Помогите!!" И вот - сбылась их мечта. Перед ними стоит человек, второй после Рузвельта в США. Глава той страны, которая провозгласила Атлантическую Хартию. Правда, он не понимает по-русски, но среди зека было полно интеллигентных людей, знавших английский получше советских послов. И - чудо из чудес - рядом с Уоллесом нет никакой охраны, отбился он от всех и прогуливается в одиночку. Заключенные же были на бесконвойке. Они столпились вокруг него и пошли излагать свои жалобы. Наивные люди! Жалобы на правительство, с которым этот претендент на президентский пост намерен дружить ради своей избирательной карьеры! О, эта извечная наивность страдающих! Через какое-то время набежали топтуны, которым полагалось охранять Уоллеса, но они не стали разгонять зека, дабы не возникло скандала. Так что заключенные "все рассказали". Никишов, узнавши, рассвирепел, велел убрать заключенных из того места, куда забрел Уоллес, а "с него не спускать глаз". Но ведь ГБ ничего делать не умеет, когда надо работать в самом деле. И, конечно, на следующий же день Уоллес снова отбился от охраны и пошел - вопреки мудрой мысли Никишова - не туда, где был накануне, а в противоположном направлении. Лагеря же там повсюду, куда ни ткни. Повторилось то же самое: чудо сбылось для одних и предвыборное шоу для другого. Никишов распорядился вообще вывезти всех зека на время визита. Уоллес в своих отчетах об этой поездке - а он писал несколько раз: сначала по свежим следам просто о хорошем впечатлении от советских властей, потом, в пору холодной войны, оправдываясь и валя свои промахи на Латтимора, мешавшего, мол, ему разобраться - не упоминает инцидента встречи с заключенными. А все мальчишки в нашем дворе знали про встречу: папа одного из них едва не был выгнан с работы за то, что прошляпил и допустил встречу и ее повторение. Но напрасно Никишов волновался: Уоллес был циник похлеще Никишова и ничего "ненужного" не воспринял.

 

- 403 -

Говорят, он еще съездил на трассу в Сеймсчан перед отлетом в Хабаровск, но среди наших знакомых про это ничего интересного не рассказывали. А этот эпизод глубоко запал мне в память, и не один раз сверял я по нему те или иные политические формулы или социальные концепции. Жизнь - она вот такой спектакль, где персонажи двигаются в разных, не пересекающихся пространствах, не догадываясь о намерениях и мотивах других действующих лиц. Вот в этой сцене действовали: советское правительство, колымский наместник Никишов, вице-президент Уоллес, обыватели Магадана, заключенные в Магадане. И кто из них умел постигнуть кого из других? Не сорок лет спустя, как я вот сейчас разанализировал, а в ходе драмы, когда от твоей реплики зависит ответ партнера?

Заключительный штрих: Уоллес и Латтимор восхваляли в американской прессе не только Никишова и его жену, а также то, что "мистер Никишов прекрасный семьянин". Моему отцу, всегда помнившему, что ему удалось выбраться с Колымы исключительно с помощью сверхвлиятельной любовницы Никишова, доставляло огромное удовольствие слушать, как я зачитываю ему с английского "прекрасный семьянин". Судьба все же оказалась справедливой к Уоллесу: на предварительных выборах кандидата в вице-президенты он потерпел поражение, и в новой администрации сначала Рузвельта, а затем его прямого соперника Трумэна был сделан министром торговли. В 1946 году ему пришлось уйти в отставку, он какое-то время бултыхался еще около политической поверхности, пытаясь создать "третью партию" с просоветскими лозунгами, а потом пошел на дно.

Поглаженный по голове Уоллесом, я сдавал переводные испытания за VI класс. Сдал я их хуже, чем предполагалось: по русскому письменному, алгебре и военному делу у меня четверки. Еще четверка по черчению годовая, но экзамена там не было. Хотя за вторую четверть я схватил тройку по поведению, годовая все-таки пятерка. А вот за какую историю я наказан этой тройкой, не помню. Словом, "переведен в VII класс с благодарностью в приказе. В.Крузе".

Уже перед отплытием отец с матерью наконец зарегистрировали свой брак. Только что вышел грозный указ, лишавший всякой юридической силы фактическое, но не зарегистрированное состояние в браке, до той поры признававшееся полноценным. Этим указом дети у незарегистрированных родителей тоже становились неполноценными. И вот тут Щербаков и Пименова решили оформиться. При этом даже Лариса Михайловна сменила свою фамилию на "Щербакова". Произошло это 14 июля 1944 года, в магаданском ЗАГСе. Паспорт с новой фамилией она получила в Ростове. Мне же фамилию менять не стали, отчасти потому, что раньше она должна была получить свой новый паспорт, отчасти потому, что тогда нужно было бы переоформлять школьные документы, а рейс не ждет. "Потом успеем", - но потом руки не дошли. Так и вышло, что при отце Щербакове и матери Щербаковой я значился Пименовым, что потом иногда доставляло мне неудобства.

На этот раз мы плыли не Лаперузским проливом, а Татарским, где мелко, сели на мель и с неделю при мертвой зыби проторчали на ней. Гнетущее ощущение. Но добрались до Владивостока и сразу же поехали в совхоз, в который И.Г.Щербаков получил направление. О, тут мой отец разыграл интригу не хуже какого-нибудь королевского продворного! С Колымы, из системы ДС НКВД в годы войны нельзя было ни при каких обстоятельствах уйти по собственному желанию. Собственно, по собственному желанию без согласия начальства по закону 1940 года никто

 

- 404 -

не мог, но в системе ДС начальство не имело право давать согласие на увольнение по собственному желанию. Могли в порядке исключения перевести в рамках ДС из Магадана под Владивосток, но не более. А уволиться хочешь - надо, чтобы начальство тебя уволило за непригодностью. Это была единственная законная статья. Поэтому отец, зная, что под Владивостоком никакой научно-исследовательской ветеринарной работы не ведется, что там имеется исключительно практическая работа по лечению животных, запасается характеристикой, где его хвалят, но НЕНАДОБНО хвалят

"Тов. ЩЕРБАКОВ с 1941 года до настоящего времени работал в качестве заведующего Магаданской Производственно-Диагностической Ветлабораторией. За указанный период времени в Лаборатории, помимо диагностических работ, под руководством тов. ЩЕРБАКОВА освоено производство биопрепаратов-сывороток и вакцин против рожи свиней и паратифа телят.

Тов. ЩЕРБАКОВ хорошо эрудированный ветеринарный врач в области микробиологии и серологии; в достаточной мере обладает административными навыками. Может работать на самостоятельных ветеринарных участках или возглавлять производственно-диагностические лаборатории.

НАЧАЛЬНИК ВЕТИНСПЕКЦИИ ДАЛЬСТРОЯ /НОВИКОВ/

12/VII 1944 г.. гор.Магадан подпись "

Как видим, о большом опыте ЛЕЧЕНИЯ - ни слова. Направили его в совхоз №2 Приморского управления (в 50 км от Владивостока по железной дороге) из Владивостокского управления кадров, не глядя, лишь бы спихнуть, чем значительно упростили ему задачу, ибо директор совхоза возмущенно прокричал, взглянув на предписание:

— Да не нужен нам ветеринарный врач! Нам ветеринарный фельдшер нужен?

— А фельдшер следующим пароходом едет, - подбрасывает Щербаков.

— Тем более! А ветврач нам и по штатному расписанию не положен. Откуда я возьму смету, чтобы платить Вам?

— Ну, так пишите, что отказываетесь принять меня на работу и давайте мне увольнение из системы ДС.

— Не имею права. Подождите, пока приедет начальник Управления Щербаков (случилось, что нач. Ветуправления Приморского Управления ДС оказался однофамильцем моего отца - Щербаков). Может, он вам и найдет единицу.

И мы стали ждать. Жилье нам дали, зарплаты не платили, а как обстояло с карточками - не помню. Но переживаний по этому поводу не было, потому что сбылась мечта вырваться на материк. Я за время ожидания главным образом занимался истреблением мух. Ведь мы в Магадане накупили235 несметное количество балыков, зная, что в дороге деньги мало стоят, а в обмен на еду, особенно на ценную рыбу, можно приобрести хлеб и прочее, не говоря уже о покупке билетов в поездах. Теперь, в ожидании, мать постановила ее проветрить. Я натянул веревки,

 


235 Денег у нас оказалось навалом за счет отпускных. В отпуск с начала войны не пускали, деньги за неиспользованный отпуск не давали, а вносили на специальный счет в сберкассу. Отцу же по контракту полагался шести или восьмимесячный отпуск за три года, пробыл он пять лет. У матери - ежегодно двухмесячный отпуск как у учительницы. И все суммы вручили при увольнении. Конечно, это было далеко не то, что получила при отъезде Вероника, но все же сумма была внушительной, счет шел на десятки тысяч.

- 405 -

подвесил на них рыбин - иные были чуть ли не с меня тогдашнего ростом, ну, в полроста, чтобы мост подо мною не обрушился - и стал следить, чтобы никакие мухи-птицы не сожрали. Лето было жаркое, знойное. Мух полчища. И я тогда наловчился истреблять их словно какой-нибудь мухобойный робот. Это не было ленивое, почти академическое, отрывание головы пойманной мухе с любознательным наблюдением за дерганьем ножек и крыльев безголового туловища. Это были гекатомбы и пляска смерти без единой минуточки продыху. И свое первоначальное намерение вести счет истребленному противнику мне пришлось отмести сразу же. Тучами неслись мухи на привлекающий запах. Но я все же отстоял нашу рыбу.

Тем временем Иван Гаврилович выяснил, что референтом у начальника управления работает его знакомый еще по Кубани. Связался с ним и упросил помалкивать, что имеет большой стаж прекрасной работы в свиносовхозе, а напирать на то, что он - кабинетный ученый. Желание моей семьи уехать в родные края было столь человечным, понятным, что референт согласился помочь нам (совершенно бескорыстно). Когда заявился Щербаков-главный, возник напряженный разговор, где референт и Щербаков-подчиненный играли роли дурачков, говорящих невпопад:

— Зачем Вы сюда приехали? Нам тут ветврач не нужен!

— Меня из отдела кадров направили, я ведь не сам выбирал.

— Ну, да, бездельники там сидят. Мы Вас тут держать не можем, нет у нас здесь вакансий. Направим Вас в такой-то совхоз. Это – большое хозяйство, там очень много интересной работы, там свирепствуют эпидемии, там даже тигры есть. И там освободилась как раз вакансия ветеринарного врача. Там и зарплата выше. Сейчас вакансию фельдшер заполняет, но он не справляется с объемом работы. Да и знания у него не те. Там очень много работы, все запущено, а здесь - никакой. Вы лечить животных умеете? Доводилось?

— Ну, не знаю... Конечно, проходил... Но я не лекарь. С тиграми не сталкивался. Вообще, в Магадане мало животных, я там вырабатывал вакцину...

— Да, я товарища Щербакова знаю, бывал в него в магаданской лаборатории. Он очень хороший специалист, немножко, правда, узкий. Он наладил успешный выпуск вакцины от паратифа, при этом сэкономив отсутствующие ингредиенты...

— Но мы не производим никаких вакцин! Нам не нужна такая квалификация! Нам нужен практик, лечащий ветврач.

— Ну, я попробую справиться, но не знаю... Если совхоз маленький, то справлюсь...

— Да, конечно, специалист товарищ Щербаков узкий, но если ему создать условия, то он сумеет наладить производство тех вакцин, которых мы не выпускаем, но в которых нуждаемся...

— Не буду я брать на себя выпуск вакцин, чем мы никогда не занимались! Не нужен нам такой специалист! Что они еще там придумали!

— Ну, а что же мне делать?

— Я Вам русским языком говорю - не нужны Вы нам. Можете сами искать себе работу.

— А за пределами Вашего Управления найдется мне работа по специальности?

— Меня это не касается. Я отдам распоряжение, чтобы Вас отчислили, а там поступайте, как хотите.

И вот возникла:

 

- 406 -

"ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА

По Приморскому, управлению Дальстроя НКВД СССР

От 6 августа 1944 г. №….. г.Владивосток

СОДЕРЖАНИЕ: "О мероприятиях в связи с уборочной"

§17

Прибывшего из Магадана по путевке №315560 тов.ЩЕРБАКОВ Ивана Гавриловича специалиста по биопрепаратам уволить за невозможностью использовать его по специальности.

ОСНОВАНИЕ: Рапорт т.Щербакова

п.п. Начальник приморского Управления

Дальстрой НКВД /Ткаченко/

Треугольная печать совхоза

 

И вот находятся историографы, которые воображают "по документам" восстановить намерения руководителей страны. Страны, в которой даже увольнение ветврача нуждалось в такой инсценировке! И который в документе предусмотрительно обозначается "специалист по биопрепаратам", а не "ветврач", как в его дипломе! Как же отрепетированы постановки к более важным обсуждениям, решениям, постановлениям, документам? Но догматизм и самоуверенность этих советологов ничем не прошибешь...

И сразу же двинулись в путь. По военным временам ехали мы фантастически быстро: это решение принято 6 августа, а 15 сентября я уже зачислен в ростовскую школу. Но по тогдашним восприятиям и по нередким воспоминаниям в семье об этой поездке, добирались мы мучительно долго, не меньше трех месяцев, чуть ли не полгода. Но здесь я предпочитаю верить документам: им не с чего врать в этом вопросе, а на наши воспоминания могло наложиться "чемоданное настроение" с конца зимы 1944 года. С билетами было трудно: тогда многие начинали возвращаться в родные края на западе. Кажется, как раз тогда же Небольсины из Сибири перебрались в Москву, которую уже никогда больше не покидали. Однако билеты значили меньше всего. Прежде всего был нужен ПРОПУСК, без которого передвижение было затруднено, а в иных регионах и вовсе невозможно; так, не сумевши разжиться пропуском в Москву, мы не то что приехать, мы даже заехать в нее не смогли. И даже обладая пропуском и купив на его основе в порядке живой очереди из тысяч одичавших от ожидания людей билет, еще предстояло СЕСТЬ или, как точнее выражаются испанцы, ВЛЕЗТЬ, в вагон. Нам, конечно, помогали балыки. Помню, на одной из пересадок - их было много, поезда ходили по коротким маршрутам и, конечно, иногда с суточными опозданиями на отрезке длиной в двое суток - мать была за взятку посажена в вагон - на место, полагавшееся нам по билетам - еще при формировании поезда часов за шесть до посадки, а потом, когда вся толпа озверелых пассажиров штурмовала ступеньки двери, отец с противоположной стороны совал ей в окно сначала меня, потом чемоданы и, наконец, влез сам. К концу "посадки" его заметили другие пассажиры и проследовали тем же окном, прежде чем мы успели запереть его, как велел проводник. Из захваченных таким образом мест удалось удержать лишь верхнее место, а на нижних никакие "плацкарты" ничего не значили. С тех пор у меня выработалось стойкое недоверие к плацкартам на нижние места, я всегда норовлю занять верхнюю полку, и даже когда уже в 1976 году мне пришлось ехать нижней полкой, мне всю дорогу мерещилось, что любой другой может подвинуть меня силком и расположиться так, что я уже не смогу лечь...

 

- 407 -

Помню, на одной из пересадок я падал от бессонницы которые-то сутки, а прилечь было негде - холодная сырая земля, холодный камень. Была найдена в парке подле вокзала садовая скамейка, но узенькая, без спинки, просто доска на ножках. Дабы я не свалился во сне, меня привязали ремнями к скамейке и так я проспал несколько часов. Позже уже при подъезде к Ростову мы вдруг увидели ползающих на соседях вшей. В Магадане их не знавали. Отец был очень чистоплотен и, видимо, взор его выразил омерзение. Бабка нравоучительно проговорила: "Смотри, смотри, милый, и у тебя такие будут скоро". Она напророчествовала: года полтора-два довелось нам бить вшей, проглаживать каждый шов, мазать какой-то дрянью. Правда, волосяных вшей у нас не завелось, а у меня и у матери были густые волосы, хотя и коротко стриженые по-школьному. Другой раз меня учили уму-разуму. Нам удалось отхватить два, но нижних места. Точнее, полтора лежачих. На одном сначала спала моя мать, а мы с отцом сидели, прижаты, на части другого. Потом она уступила мне место поспать. И во сне я подтянул машинально коленки вверх, высвободив кусок площади. Мгновенно на него уселись двое. Когда я открыл глаза, мать показала мне своими: вот-де чего из-за тебя лишились мы! Я было вознамерился "исправить ошибку" и тут же стал выпрямлять ноги, надеясь "незаметно" выпихнуть вторгшихся захватчиков, но тут и мать и отец вместе - и снова молча, только глазами, жестами - остановили меня и дали понять, что "что с возу упало, то пропало", что надобно было оберегать и не допускать, а раз уж допустил, то прогонять нельзя.

И вот мы в родном Ростове. Никто не встречает нас, конечно. На месте нашего дома стоит коробка-каркас без междуэтажных покрытий: все снесло. Кажется, после бомбы, убившей бабушку, туда же сверзилась еще какая-то бомба или снаряд - третий в одну воронку. Три остальных дома нашего двора стоят целые. В одном из них нас приютили знакомые, пока будем хлопотать. Драматический театр-трактор тоже взорван, но это целенаправленный акт германского вандализма: тщательно и продуманно заложенные заряды, и по команде театр развалился. Много лет спустя его восстановили, слегка заретушировав безобразный тракторный ансамбль. Но в это время в Ростове ничего не восстанавливали, разруха была полная, жить было негде. Хотя отца без проволочек взяли на хорошую с литерными карточками работу старшим ветврачом в Управление ОблЗО Ростовской области, жилья ему и Управление выбить не могло. Мать же моя так в это время разболелась бронхиальной астмой (нагло вмешиваясь в компетенцию медицины, я полагаю, что ее астма была затянувшейся формой проявления климакса), что даже не стала устраиваться на работу; поэтому ни на какую жилплощадь от государства рассчитывать не могла.

После непродолжительного гостевания мы сняли квартиру у одной армянки неподалеку от базара - на 22й линии, дом 18. Собственно, это целый глинобитный домик из двух комнат: побольше с печкой и поменьше (моей спальней) с земляным полом в последней. Сейчас этого дома, конечно, не осталось. Я был слишком молод, чтобы тогда интересоваться правовым аспектом этой сделки (хотя непременно гордился, слыша оценку, что за время переезда с Колымы я "возмужал"). По-видимому, было приблизительно вот что. На деньги, привезенные с собой, мать с отцом приобрели у этой армянки дом в собственность, но по каким-то причинам оформить юридически они это не оформили. То ли он не до конца принадлежал владелице, то ли она не выполнила какой-то формальности, то ли имел место мораторий на приобретение недвижимости - не помню, да и не знал. На чем-то хозяйка расписалась, но эта подпись осталась нотариально незасвидетельствованной или что-то в этом роде. Поначалу

 

- 408 -

она выполняла условия договора и уехала из бывшего дома своего (куда-то поблизости). Но меньше, чем через полгода заявилась с претензией на СВОЙ дом и с невинным вопросом, когда мы уедем. Она, дескать, нас не торопит, но желает знать. Мать было взвилась. Та в ответ выдала сцену в лучшем стиле армянского базара. Очень быстро мать поняла, что громкий скандал погубит ее окончательно: все соседи кругом заодно с владелицей, рады помочь ей облапошить фраеров, чтобы та в свой черед помогла им выпотрошить таких же жирных и глупых других фраеров. Так что на требование бывшей хозяйки пустить ее жить в "свой дом" - а той это было важно с прописочной точки зрения: не жившую полгода на месте прописки могли "отметить" как выбывшую, а потом поди восстанавливать прописку даже и на свой собственный дом! Знаем мы, как бывает! - она вынуждена была согласиться.

Тут пошли безобразные сцены, от которых даже тогда меня мутило, хотя я и не лез против отца с матерью за справедливость. Армянку затаскивали в мою комнату как удаленную от входа и с единственным окном в глухую щель между дворами и там били - не зверски, а воровски пинали-щипали, вырывали у нее волосы, подносили ей свечку к роже и т.п. Мне же велели держать дверь запертой. Я плохо помню - главным образом потому, что от отвращения тогда старался не вникать - добивались ли у нее какой-нибудь подписки или же просто желали создать ей невыносимые условия проживания. Она, как Муций Сцевола, все терпела. Но надо отметить, что хотя на людях была она несдержанно криклива, наедине при избиениях она даже не делала попыток кричать, верещать, визжать, вопить, зовя на помощь или инстинктивно от боли. Вырываться - вырывалась. Раз чуть не убежала, да я в дверях помешал, но беззвучно. История затянулась надолго. Перевалив первый шестимесячный рубеж, она исчезла, чтобы к приближению второго вновь объявиться. Родители мои подали на нее в суд, представив расписки. В первой инстанции (или в первом слушании, а потом суд был прерван-отложен?) они выиграли иск, но вторая инстанция, напротив, обратила иск против нас. Какие-то графические эксперты "установили", что-де "почерк ответчицы на ее расписках не принадлежит ответчице, а принадлежит гр.гр. Щербакову и Щербаковой". Эта ахинея - ибо почерка отца и матери не имеют ни одного общего элемента - была первым в моей жизни предвестником, что правосудие защищает кривду. Пожалуй, презрительное отношение к суду датируется у меня этим приговором. Но - опять же - суд тогда я никак не отождествлял в своем сознании с властью. Против власти я тогда ничего не имел и "не умышлял".

Так "решилась" у нас жилищная проблема по возвращении. Армянке, конечно, хотелось получить еще денег. И мои родители дали бы, и она отвязалась бы, выправив им документы по форме. Да беда, что уже не осталось никаких денег. Нет, на жизнь хватало, но вот на крупные суммы - нет. Даже взятку этим "экспертам" не могли сунуть. Затея с рыбой оборвалась, когда многое у нас украли дорогой. С собой везли, что можно поднять, а основной груз шел малой скоростью в багаже. Ну, один бочонок разбился, рассол залил книги, рыба утратила товарный вид, запах рыбы привлек внимание железнодорожников, и второй бочонок они сперли, не разбивши. Для соблюдения веса выложили бочонок кирпичом изнутри. С тех пор я очень понимаю формулу: "За морем телушка полушка, да рубль перевоз". И не только не возмущаюсь "спекулянтами", но восторгаюсь теми, кто умеет за тридевять земель привезти фрукты-овощи и при этом еще получить прибыль себе. Это умный труд, нужный обществу, а "борьба со спекулянтами" - удел никчемных и злобных душонок. Правда, нам удалось собрать часть вещей, бывших у бабушки. Например, швейная

 

- 409 -

машинка просто застряла в развалинах между третьим и четвертым этажом, и с большими предосторожностями ее сняли. Часть вещей вернула Тоня Грабовская, хотя очень и очень неохотно. Им, пережившим кошмар бомбежек и угонов в Германию, казалось, что существовавшие и установившиеся до войны отношения, особенно по части принадлежности, отошли в прошлое, исчезли из мира реальности. На этом психологическом эффекте основывалась столь распространенная в конце войны - начале послевоенных лет вера в неминуемую отмену колхозов после войны. Чем-то диким, противоестественным выглядело появление прежних владельцев, напоминающих, что вот эта муфта - муфта их мамочки Валентины Васильевны. Это же ничейное имущество! Ну, я бы не взяла, так первый же встречный нагнулся бы и поднял себе эту меховую муфту! Не лежала бы она, дожидаясь "наследницу" два года, на дороге! У случайного прохожего Лара не смогла бы вытребовать эту вещь назад, а у меня домогается забрать лишь потому, что меня хорошо знает - за что же мне такая несправедливость?! Примерно с такими чувствами Грабовская и некоторые другие ближние соседи отдавали вещи.

Поездка отца с матерью в Шахты, где они разыскивали Лелю Дерюгину, окончилась ничем. Отправились они туда сразу же по прибытии в Ростов, еще до оформления отца на работу, т.е. до получения карточек - вот какое значение придавали они этой поездке. Одна же мать встречаться с Лелей побаивалась. Едва записав меня в школу, они оставили меня недели на две одного (у знакомых) и помчались. Ну, кое-какие мелочишки, дорогие матери, они сумели вырвать: намагниченные еще дедушкой черные ножницы (вот они и сейчас лежат в левом ящике моего письменного стола), розеточки, словом, сантиментальную ерунду. Ни денег, ни ценных вещей, ни семейных бумаг у Дерюгиной уже не оставалось: полезное истратилось на жизнь, а ненужные бумаги утилизовались в хозяйстве. Так что единственным источником существования нашей семьи стала отцовская зарплата. Плюс к ней те подарки, которые совершенно бескорыстно и от широкой души и большого сердца делали ему осчастливленные приездом ревизора из областного управления сельские ветеринарные врачи и фельдшеры, а порой и председатели колхозов - директора совхозов.

Вот так и устроилась наша жизнь в вожделенном Ростове.