- 281 -

«Яко наг, яко благ»...

 

Итак, годы тюрьмы позади. Я на воле. Свобода! Только можно ли это назвать свободой? Я шагаю сквозь метель и ветер по огромному пустырю, на котором из неглубокого еще снега торчат пни. Тут была единственная в округе рощица лиственниц. Их безжалостно срубили, чтобы беглые заключенные не могли там прятаться. А ведь деревьям было лет по 400-500, и их было всего несколько десятков!

И вот я бреду по полю, утыканному пнями. На мне коротенькое платьице (единственная казенная вещь, не считая пары белья) и черный кожушок с воли, переданный мне Антошей Петкун. В руке - фанерный чемодан, в котором несколько медицинских книг (наследство доктора Мардны), каранда-

 

- 282 -

ши, краски, черный комбинезон - память о шахте. И шубенный коврик. В кармане - 40 рублей и справка об освобождении, с которой я должна явиться в комендатуру и стать на учет, ведь я ссыльная.

Я свободна! Свободна ли?

За мной не ходит «попка с дудкой»; за «шаг вправо, шаг влево» никто не имеет права безнаказанно меня застрелить. Но такая «свобода» очень уж в кавычках.

Я не сижу в клетке, но будто на привязи. Паспорта у меня нет; уезжать я права не имею и два раза в месяц должна отмечаться в комендатуре. У меня нет крыши над головой, но есть ядро, прикованное к ноге. Вот так надо понимать: «Я на свободе». И все же я не за решеткой и не за колючей проволокой, хоть ее кругом предостаточно.

Смеркалось. Выла метель. Крепчал мороз. Где проведу я ночь? Но «Бог не без милости, казак не без счастья, а свет не без добрых людей». Приют я нашла у той же Антонины Казимировны Петкун. Она сама ютилась «в углу»: в прихожей был отгорожен шкафом угол. Там, на полу, примостилась и я.

Для того чтобы устроиться на работу, нужна прописка. Неважно, что фиктивная. Такую липовую прописку устроила мне медсестра Калмыкова. И тогда я пошла устраиваться на работу.

Куда? Ну, разумеется, на шахту.

 

- 283 -

Единственная женщина на шахтах

 

Начальник отдела кадров в управлении угольных шахт майор Левин принял меня «на рога»:

- На работу в шахты женщин мы не берем. Это исключено. И речи быть не может.

Пока я с ним препиралась, доказывая, что у нас равноправие и что я уже шесть лет в шахте проработала, вдруг дверь соседней комнаты отворилась, и в комнату вошел мой бывший начальник Коваленко.

- Послушай, - обратился он к начальнику отдела кадров. - Я эту женщину знаю. Бери, не прогадаешь! Она - прирожденный шахтер. Если б все женщины работали, как она, я бы всех мужиков к чертовой матери прогнал и одними бабами бы работал.

Так вопрос о моей пригодности к работе в шахте был решен. Начальник 15-й шахты сразу меня узнал (мы с ним тушили пожар) и взял очень охотно. На следующий день я уже работала скрейперистом на самом низком окладе, так как, будучи ссыльной, не пользовалась никакими льготами.

Одним из первых знакомых, встреченных мной в шахте после моего освобожения, был Колька Пяньзин, наш бывший коногон. Он еще был заключенным. Статья его, 59-3 (бандитизм с убийством), не

 

- 284 -

мешала ему идти в гору. Работал он горным мастером на участке Корниенко, считавшимся всегда одним из лучших.

Мы, как старые друзья, кореши, сердечно поздоровались.

- Ну как, Колька, хороший у вас начальник?

- Мировой! Лучшего быть не может! Дай ему тыщу рублей - на все спирт купит! У такого - лафа. И работа так и кипит! Все так и рвутся!

Так вот в чем секрет успеха участка Корниенко... Единственным стимулом, побуждавшим людей работать (вольных и тем более заключенных), являлся спирт.

На нашем участке начальником был Павлов, молодой специалист, только что окончивший техникум, совсем еще мальчик - спокойный, обходительный, старательный и справедливый. Как начальник, он был обязан проводить беседы со своими подчиненными.

О том, что проводить беседу - это значит убеждать людей в том, что предписано «свыше», я не сразу догадалась. На первой же беседе я несказанно удивилась. Поведав о том, как у нас партия и правительство заботятся о шахтерах, Павлов продолжил:

- А теперь я вам расскажу, в каких ужасных условиях живут и трудятся шахтеры Франции.

«Молодец! - подумала я. - Такой молодой и уже

 

- 285 -

успел побывать во Франции. Видно, проходил там практику».

- А когда вы были во Франции? И как долго?

- Никогда я там не был! И не желаю там бывать! - с негодованием воскликнул Павлов.

Все с удивлением посмотрели на меня. Только тогда до меня дошло... Видеть, узнавать - ничего не надо. Непреложной истиной является то, что нам говорит партия, то есть правящий класс.

 

Квартирный вопрос в самой острой форме

 

Я - работала. И работала, как всегда, хорошо, охотно. Но бытовые условия были у меня кошмарные. У Казимировны я не могла ютиться, к ней приходил ее кавалер - лагерный «муж», и третий лишний был им ни к чему.

Если я работала ночью, то днем могла подремать в фойе кинотеатра, чаще всего ДИТРа. Но где выспаться, когда работаешь днем? Я нашла выход: в раздевалке бани, в отделении начальства (там мылась и я - единственная женщина на шахте) устраивалась на решетке, положенной на два смежных шкафа. Душно, сыро, с потолка каплет, неудобно, но без сна, пусть даже такого, суррогатного, жить, а тем более работать просто невозможно. Я знала, что рано или поздно получу место в общежитии, однако

 

- 286 -

не торопила, не настаивала. Дело в том, что у меня не было ни простыни, ни одеяла, ни даже смены белья. Свои деньги из фонда освобождения я из гордости не взяла, а тех нескольких рублей, с которыми я вышла на волю, едва хватало на черный хлеб. В таком бедственном состоянии я не смогла бы появиться хотя бы у той же Веры Ивановны. Значит, надо было выкарабкиваться своими силами. На первую свою зарплату я купила пару «солдатских» одеял, пару простынь, пару белья и пестренького ситца - застелить постель. Вскоре я получила место в общежитии - бывшем лагерном бараке из бутового камня с кирпичным полом и без потолка. Но мне все это казалось истинным блаженством!

 

Я учусь

 

В шахте наблюдалась большая нехватка грамотных инженерно-технических работников. Было решено подучить наиболее грамотных и способных, чтобы они могли быть горными мастерами. Направили на учебу и меня. Нас было 48 «студентов»: 47 мужчин и я. Аудитория находилась в учебном зале горноспасателей. Предметы - очень интересные, преподаватели - опытные и весьма эрудированные специалисты. Я занималась с огромным удовольствием, даже с увлечением, чего никак не скажешь о подавляющем большинстве «студентов».

 

- 287 -

Пятое марта 1953 года

 

Самым знаменательным событием было пятое марта 1953 года - день смерти Сталина. За два или три дня до этого поползли слухи: ОН болен... Об этом боялись говорить даже шепотом. Казалось, что кто-то прочтет их мысли. Боялись слышать о том, что ОН может болеть, а тем более умереть. Боялись думать - а вдруг кто-нибудь догадается о подобных крамольных... надеждах!

Никогда не проступало более явственно, до чего порабощены люди такой огромной, но распластавшейся перед этим вампиром страны.

Утро пятого марта. Мы в аудитории, но о занятиях и речи нет. Все ходят на цыпочках, не смея взглянуть друг другу в глаза. Свершилось! Сердце тирана перестало биться. Но все до того утратили способность принимать решения, что без «дирижерской палочки» не смеют реагировать. Староста студентов - командир горноспасателей Будник - как на угольях. Он то растерянно смотрит на «икону» -висящий над кафедрой портрет Сталина в окружении своих «святых»: Берии, Молотова и прочих, то высовывается из окна. Несмотря на мороз, окно настежь открыто. Из него виден город и прежде всего здание проектного отдела. Вывесят или не вывесят они траурное знамя? Что прикажут кричать: «ура» или «караул»? Вот по флагштоку проектантов по-

 

- 288 -

ползло траурное знамя. Будник, как ошпаренный, шарахнулся и заметался. Надо вывесить траурное знамя, украсить крепом все портреты! В соседнем зале, в лаборатории, заголосили в истерике лаборантки.

«Дирижерская палочка» подала команду: все превратились в «убитых горем» идолопоклонников. Отчего-то вспомнились плакальщицы на восточных похоронах. Я не радуюсь. Не чувствую облегчения. Мне противно.

Шальные, нелепые дни! Ходульное горе, «почетные» караулы, массовые демонстрации, шествия, речи, резолюции... До чего же все пропитано ложью и страхом! Что это, ретроспективный страх? Или страх в кредит, авансом? Как может быть у целого народа такая бесхребетная душа?!

Всюду траурные стенды с фотографиями: Берия в почетном карауле, Берия произносит речь, Берия и Молотов в первой паре несут гроб с прахом «великого вождя».

Прошло немного времени, месяц-два или больше, врывается уже не помню кто, срывает портрет Берии из «иконостаса» и швыряет его на пол. Святотатство! Все в ужасе вскакивают. В чем дело?

- Берия - враг народа!

У всех, особенно у молодежи, возник вопрос: если ближайшие сподвижники Сталина оказались негодяями, заслуживающими смерти, то кем же был

 

- 289 -

в конечном счете он сам? Кажется, только я одна не видела во всем происшедшем ничего удивительного. То есть я удивлялась, но только тому, что это так поздно замечено, ведь Берия и иже с ним - подлецы, это же несомненно! Долгие годы я провела в своего рода безвоздушном пространстве, куда не проникают звуки из внешнего мира, но я чувствовала: если нескольких гадов уничтожили, а другие змеи сбросили старую кожу, то клубок змей так им и остался.

На большом стенде с фотографиями похорон Сталина кто-то выскоблил лица у впавших в немилость сталинских клевретов, и вместо лиц остались белые овалы.

Все чаще повторялись славословия в адрес Маленкова. С его благословения или без, не знаю, но все чаще было слышно: «О, Георгий Максимилианович - это голова!», «Он прирожденный вождь!», «Он гениален!», «У него всеобъемлющий ум!»

Растерявшиеся было подхалимы уже нашли, чей сапог лизать.

 

По инерции

 

Чтобы оценить пейзаж, надо посмотреть на картину с некоторого расстояния. Чтобы правильно оценить то или иное событие, также нужна известная дистанция. Действовал закон инерции. Пока

 

- 290 -

дух перемен дошел до Норильска, еще долгое время казалось, что все скользит по прежним рельсам. Характерен в этом отношении рассказ Ильницкого - начальника нашего взрывцеха, ездившего в Москву.

- Что у нас! У нас еще все по-старому. А вот когда я ездил в Москву, то поверьте, не знал, куда глаза девать, куда мне самому деться! Как стали в нашем купе анекдоты рассказывать (и представьте, даже о Сталине), я в ужас пришел! У нас если один из трех собеседников скажет что-нибудь крамольное, то двое других что есть духу бегут доносить. Бегут наперегонки!

 

Не буду следовать литературным канонам

 

На производственную тему написано много романов. Авторы их иногда даже талантливые писатели. Обычно фабула такова. Агрономша или женщина-инженер борется с показухой, зазнайством, малодушием и карьеризмом своего начальника и с равнодушием сотрудников. Она натыкается на непонимание и проистекающие из этого враждебность и равнодушие окружающих. Ее энтузиазм вызывает осуждение. Начальство и коллеги недовольны ее непреклонной честностью и настырностью. Даже лучшие из них не решаются ее

 

- 291 -

поддержать. К счастью, находится какой-нибудь партийный руководитель - седой, аскетического вида, мудрый и с больным сердцем, который понимает ее стремление. Его вмешательство открывает глаза зазнавшемуся начальству. Идейная молодежь с молодым задором встает в поддержку ее начинаний. Правда торжествует. Ура!

Моя работа на шахте сложилась совсем иначе. Никто не поддержал меня вначале, и все предали в конце. Самую гнусную роль в моей эпопее сыграло все партийное руководство.

Вся моя шахтерская карьера - это «крестный путь». Но я до самого конца была в состоянии какой-то эйфории. Прежде говорили: «За Богом молитва, а за царем служба не пропадет». Так думала и я: «За шахтой не пропадет!» - пока в финале моей шахтерской карьеры не прозвучал тот заключительный аккорд, при звуках которого я пробудилась от героически-эйфорического сна.

На вольном положении я проработала семь с половиной лет. Работала по-настоящему, с энтузиазмом, от всей души. И бескорыстно! Я никогда не интересовалась «выпиской», никогда не знала, сколько заработала, и по нескольку месяцев не приходила за своей зарплатой. Когда вышло распоряжение, что можно свой заработок переводить в сберкассу, я первая сделала это. Я заменяла не вышедших на работу горных мастеров, не прося за это

 

- 292 -

ни отгула, ни платы, так что очень часто работала три смены подряд и еще три часа из четвертой, то есть 27 часов, и это не евши и не пивши (правда, так было на аварии). С грустью и сожалением я вспоминаю этот безрассудный энтузиазм. Неправдоподобно и дико, но это так: я любила шахту!